Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
— Поднимай, — крикнул сверху Волк, и бревно, поддерживаемое веревками, поплыло вверх.
— Давай, Василий, — кивнул Михайло напарнику. «А то и так мы с этой вышкой возимся с той недели, надо уже пищали ставить».
Волк внезапно разогнулся и посмотрел вокруг. «Красиво тут, — пробормотал он, — почти как у нас в Тюмени».
— А все равно, — Василий стал обтесывать бревно, — домой-то хочется. Ты вон на Троицу повенчался, а я — после Покрова, три месяца-то с Аграфеной всего и прожил, и теперь до весны не увижу».
— Ну, — протянул Волк, берясь за топор, — такая уж тут, в Сибири, судьба у нас, Василий. Эту крепостцу возведем, потом далее на восток отправимся, а хозяйки ждать будут. И так случиться может, что и не вернется кто — к сему тоже надо готовым быть».
Второй парень только вздохнул и с тоской посмотрел в сторону Тюмени.
В общей трапезной вкусно пахло щами.
— Квашеной капусты с полсотни бочек привезли, — сказал Данило Иванович, берясь за ложку, — до весны хватит, а там уж свои огороды заведем. Земля хорошая тут?
— Рожь сам-шест взошла, — ответил Волк, хлебая из общего горшка, — однако то лето жаркое было, и дожди как по заказу лили — не много и не мало. Посмотрим, что с погодой-то случится, остяки говорят, что тут и опосля Троицы заморозки бывают.
— Так у вас, тюменских, что тут остались, получается, двое женатых всего, — ты Михайло, да ты Василий, остальные холостыми гуляют? — усмехнулся воевода.
— Сейчас остяков пойди, найди, — присвистнул Василий, — вона, Груни моей семья откочевала на север куда-то. У нас как — по весне встречаемся, да по осени, когда они ясак привозят. А кто возле крепостцы живет — у тех дети малые, невест там долго ждать придется.
— Вот оно как, — задумчиво сказал воевода, принимая ломоть хлеба с наваленной сверху пареной рыбой. «А что, — вдруг спросил Данила Иванович, — у вас тут рек много, плавать-то все умеют в дружине?».
— Да уж учил я их, — кисло сказал Волк, — летом тем. Не даются. Вона, Василий у нас ярославский, казалось бы — Волга под боком, а воды боится.
— Зато Михайло Данилович у нас плавает так, что любому завидно, и ныряет на две сажени, — подтолкнул его младший парень.
— Это откуда ты научился-то, Волк? — поинтересовался воевода.
— А вот слушайте, — Волк откусил белыми зубами большой ломоть хлеба. «Батюшке-то моему голову отрубили, как мне семь лет было, а матушка померла — мне двенадцать уж исполнилось. Матушка моя, Авдотья Михайловна, знатная воровка была, и меня с малолетства с собой на рынки брала.
Как батюшку казнили, она честной вдовицей осталась, никого до себя более не допустила. А окромя краж еще, чем занималась — по кабакам с торговцами знакомилась. Матушка красивая была, — Волк нежно улыбнулся, — высокая, статная, косы белокурые в руку толщиной, до пояса. Ну вот, — спознается с кем-то, у кого киса тугая, и зовет к себе на чарочку. Ну а там уже дорога известная — обухом по голове, и в реку.
— Что ж, — воевода сглотнул, — это она их обухом по голове-то, али кто?
— Я, — спокойно ответил Волк, подняв голубые глаза. Он откинул со лба кудри и улыбнулся:
«Ну, пила матушка, конечно, не без этого, врать не буду. Пьяной в сугробе замерзла.
Остался я один, взрослый парень уже был.
И тут дружок мой приходит, Сенька Косой, ему потом в драке на Яузе голову проломили. А Косой со стругов купеческих воровал, по ночам — подплывет, взберется на палубу и давай там все подчистую выносить.
Вона, Вася говорит, что я хорошо плаваю, так это вы Сеньки не видели — тот под водой столько мог продержаться, что и мне такое не под силу. Ну, и стал я с ним в доле работать. А зимой кошельки резал. Ну, а потом и до разбоя дошло, батюшкиной дорогой пошел, упокой Господи его душу, — Волк перекрестился и добавил: «Ну, вот и поели, молитву уже читают».
— Да, — только и сказал Чулков, внимательно глядя на Волка, — сразу видно, тебе, Михайло Данилович, пальца в рот не клади.
— Я коренной вор московский, Данило Иванович, — легко улыбнулся тот, — батюшка мой говорил, что со времен государя Ивана Калиты семья наша сим промыслом славна. Так что нет, не клади, — Волк наклонил голову и зашептал молитву.
Воевода вытянулся на лавке, закинув руки за голову, и посмотрел на потолок, где висели едва заметные капли смолы. «Пока чисто, — подумал Чулков, оглядывая избу, — а все равно — без бабы долго не проживешь. И так вон, какой месяц уже. Нет, надо, надо. С девкой заводиться не хочется, да еще дождись этих остяков, Господь один знает, где их носит.
До Пасхи-то — тут все грязью зарастет, да и вон — Борис Федорович Годунов, как отправлял нас, строго наказывал — чтобы мы тут никого не насильничали, мирно жили. Ну, вот и будем мирно, — он усмехнулся и зевнул.
«А Марья моя, как приедет, ежели скажет что — так плети отведает, да, впрочем, она молчать будет — привычная уже. Нет, надо подхозяйку. Волка этого трогать не буду, ну его, ему человека убить — что сбитня выпить, а вот этот Василий — самое то. И хвалился же он, что жена у него шестнадцати лет, и красивая. Ну, вот и славно, до отъезда гонца все обделаю, как надо — Данило Иванович перекрестил рот, и, помолившись своему святому заступнику, пророку Даниилу, спокойно заснул.
— И ты прямо вот так нож достала? — узкие глаза Василисы, казалось, распахнулись во все лицо.
— Ты только не говори никому, — Федосья поджала губы, чуть покачивая колыбель Никитки.
«Как животик-то у него?» — кивнула она на спящего ребенка.
— Да как ты и советовала, голенького его, себе на грудь кладу, — девушка вдруг покраснела, — дак вроде легче ему.
— Скоро закончится, — сказала Федосья, нежно смотря на крестника. «У брата моего младшего тоже так было, к трем месяцам прошло, как рукой сняло. Потерпи. Высыпаетесь-то вы с ним?».
Василиса рассмеялась, и перегрызла крепкими зубами нитку. «Григорий Никитич так спит, что из пищали пали над ухом — не поднимется, а я днем ложусь. Никитка же сонный такой, бывает, завалимся с ним на лавку, да только к ужину и встаем».
— Ну и правильно, — Федосья зевнула. «Я что-то тоже без Волка спать плохо стала, скорей бы вернулся».
— А ты ему скажешь? Ну, про брата воеводы, — Василиса испытующе посмотрела на подругу.
— Да зачем? — Федосья пожала плечами. «Волк же такой — он хоша на вид и спокойный, а человека ему убить — легче легкого. А сие все ж наместник, не хочу я, чтобы муж мой на плаху ложился. Яков этот теперь меня за версту обходит, испугался, видно, — девушка чуть улыбнулась.
— Федосья, — после долгого молчания начала Василиса, — а правду говорят, про тебя и Кучума, ну что мол…, - она смешалась, не закончила и опустила голову.
— Правду, — спокойно ответила Федосья. «И про визиря Карачу тако же. И еще один человек был, там, в степях, но с ним все по-другому случилось, — она на мгновение вспомнила Кутугая и почувствовала щемящую боль в сердце.
— И Волк знает? — ахнула Василиса.
— Конечно, — Федосья вдруг потянулась и поцеловала подругу в щеку. «А как же иначе — я б не стала с ним венчаться, сего не рассказав».
— Смелая ты, — вздохнув, проговорила Василиса. «Я б не смогла так, умерла бы прямо там, от стыда».
— От сего из баб не помирал никто еще, — жестко ответила Федосья, — встанешь, помоешься и дальше идешь. Сие бабе не позор, коли ее силой берут, али вынуждают, позор — это ежели ты под мужика не по любви ложишься, а ради золота, али почестей».
— Бывают разве бабы такие? — удивилась Василиса.
— Разные люди-то на свете есть, — кисло ответила Федосья. «Вона, сходи к избе воеводской, посмотри, как там некоторые задом перед москвичами крутят, так и поймешь».
Никитка проснулся, и жадно открывая рот, заплакал.
— Вот сейчас матушка грудь даст, — Федосья нежно вынула крестника из колыбели. «А то ты у нас большой парень, тебе молока много надо».
Василиса, покачивая сына, вдруг, на мгновение, прижалась щекой к руке подруги. «Хорошо, что мы с тобой спознались-то, — вздохнула она, — ты мне как сестра теперь».
— Да и ты мне тоже, — Федосья наклонилась и шепнула Василисе: «И счастливая же ты, подруженька»
— Так ты тоже, — удивленно сказала девушка.
— А буду еще более, — загадочно ответила Федосья.
Данило Иванович вышел из ворот Тобольского острога, и поежился — свистела пурга, небо было серым, мрачным, и странным казалось, что еще несколько дней назад вовсю светило солнце.
«Надо же, как погода поменялась-то, — подумал воевода, — вона, за две сажени уж и не видно ничего. Ну ладно, гонец-то из местных будет, дорогу знает, не собьется».
Он оглянулся — возводимые из толстых бревен стены крепостцы были пусты, дружина вечеряла.
«Туда он пошел, точно, — поглядел воевода на лед Тобола. «Говорил же с утра, мол, тут, под холмом, рыбы нет уже. Распугали мы ее, надо дальше, где прорубь делать».
