Польский бунт - Екатерина Владимировна Глаголева
Комендант обнял Килинского за плечи и прослезился. Ах, эти чертовы немцы; мы, поляки, для них – как соль, что глаза ест; сколько мы от них настрадались! Москали – от них известно, чего ждать, они нас всегда ненавидели. От пруссаков же помощи ожидали, а они еще злее оказались. Забудь, поляк, кто ты есть, слова молвить не моги, особенно на родном языке, учи немецкий. Если так дальше пойдет, того и гляди, всех в лютеранство переходить заставят… И куда денешься? С этим стерпелся, с тем свыкся – потом уж и головы не поднять, ярма не сбросить. Как война-то началась, мы было духом воспрянули, готовы были снова поляками сделаться, вспомнить, кто мы такие есть, – а не вышло ничего у армии…
– Что же вы сами революцию не сделали? – еле выговорил Килинский заплетающимся языком.
Комендант только вздохнул: где уж нам, если у армии ничего не вышло…
Быстро расправившись с обедом, Килинский заснул как убитый, а когда проснулся, было уже темно, на столе стоял присланный от коменданта ужин. Вскоре комендант пришел сам, приведя с собой двух офицеров. Ему хотелось, чтобы Килинский рассказал им про свой допрос у генерала Меллендорфа: как ловко он ответил, когда глупый немец вздумал колоть ему глаза его ремеслом – зачем, мол, сапожник взял в руки саблю, а не воевал с потягом и колодкою?
– И то верно: сапожник должен сапоги тачать, а не революции устраивать! – неожиданно зло сказал один из офицеров.
– Знай, кошка, своё лукошко! – поддержал его другой. – Все наши беды от того, что всяк сапожник в полковники лезет!
Комендант рассердился и выгнал их, а потом еще долго жаловался Килинскому на свою судьбу и на горькую долю поляков…
В Варшаву прибыли к полудню. Килинского доставили на Сенаторскую, в изогнувшийся серпом дворец Яблоновского, где теперь помещались городские власти и новый комендант столицы генерал Буксгевден. «Тоже немец», – подумал про себя Килинский, глядя в красивое лицо генерала и на крест ордена Святого Владимира, висевший у него на шее на красной ленте.
– Зачем ездил в Пруссию? – отрывисто спросил Буксгевден.
– К родным.
Холодный, испытующий взгляд.
– Нет, ты затем ездил, чтобы произвести в Пруссии революцию.
Килинский молчал. Его отвели на первый этаж, в кордегардию, и посадили под арест.
Вечером следующего дня за ним снова пришли. Теперь его допрашивал невысокий, подвижный старик в белом канифасовом камзоле, с большим тонким носом и пронзительным взглядом прозрачных серых глаз.
– Кто таков?
– Ян Килинский.
– Род занятий?
Килинский вздохнул.
– Башмачник.
– То-то же! – Старик крутанулся на одной ноге. – Ступай и не забывай, кто ты есть!
В канцелярии у Буксгевдена Килинский увидел четырех членов магистрата, с которыми когда-то вместе заседал: они пришли просить о его освобождении из-под ареста, ручаясь, что политикой он заниматься более не станет. Ну, раз сам Суворов согласен… Под пристальным взглядом русского генерала Килинский дал слово вернуться к колодке и потягу. Не подводить же хороших людей, не покинувших его в беде…
Из дворца он вышел как оплеванный. Сама свобода не казалась ему сладкой. Втянув голову в плечи и засунув озябшие руки в рукава, Килинский побрел домой.
* * *
«Усилия, которые Её Императорское Величество вынуждена была употребить к обузданию и прекращению мятежа и восстания, обнаружившихся в Польше, со стремлениями самыми пагубными и опасными для спокойствия соседственных Польше держав, увенчались совершенно полным и счастливым успехом, и Польша была совершенно покорена и занята войсками императрицы, и поэтому Е.И.В., предусматривая подобный исход в уповании на справедливость своих требований и в расчете на силу тех средств, которые ею приготовлены были для одержания победы, поспешила предварительно войти в соглашение со своими двумя союзниками, а именно Е.В. императором римским и Е.В. королем прусским, относительно принятия самых действительных мер для предупреждения смут, подобных тем, которые их по справедливости встревожили и которых зародыши, постоянно развивающиеся в умах, пропитанных до глубины самыми нечестивыми принципами, не замедлят рано или поздно возобновиться, если в Польше не будет устроено твердое и сильное правление. Императрица Всероссийская и римский император, убежденные опытом прошедшего времени в решительной неспособности Польской республики устроить у себя подобное правление или жить мирно под покровительством законов, признали за благо, в видах сохранения мира и счастия своих подданных, предпринять совершенный раздел этой республики между тремя соседними державами. Императрица решила условиться с каждым из двух высоких союзников отдельно, а потом с обоими вместе о точном определении частей, которые им достанутся по их общему соглашению. Впредь границы Российской империи, начинаясь от их настоящего пункта, будут простираться вдоль границы между Волынью и Галицией до реки Буг, оттуда граница направится по течению этой реки до Брест-Литовска и до пограничной черты брестского воеводства в Подляхии, затем границами воеводств Брестского и Новогрудского до реки Неман напротив Гродно, откуда пойдет вниз по этой реке до места, где она вступает в прусские владения, а потом, проходя по прежней прусской границе с этой стороны до Полангена, она направляется без перерыва до берегов Балтийского моря на нынешней границе России близ Риги, так что все земли, владения, провинции, города, местечки и деревни, заключающиеся в вышеозначенной черте, будут присоединены навсегда к Российской империи, и спокойное и неоспоримое владение будет за нею гарантировано достоверным и торжественным образом Е.В. императором римским.
Граф Людвиг фон Кобенцль».
Примечания
1
К оружию! (польск.)
2
Храни тебя Бог! (нем.)
3
Чудовище страшное, гнусное, огромное, лишенное зрения (лат.).
4
Свободное вето (лат.). Принцип, согласно которому любой депутат сейма мог прекратить обсуждение какого-либо вопроса и работу сейма вообще, выступив против.
5
Станет женой короля (польск.).
6
Заслуженный (лат.).
7
Здесь: дожидаться (франц.).
8
Надежда – мать глупцов (польск.).
9
За воинскую доблесть (лат.).
