Нил Стивенсон - Смешенье
– Сударыня! – несколько раз выкрикнул де Жекс, преследуя её по галерее, но Элиза не останавливалась, пока не оказалась в более людной части дома. К тому времени де Жекс её нагнал. – Сударыня!
– Я туда не вернусь.
– Я не собирался вас уговаривать. Именно вашего общества я искал. Когда мы с мсье Россиньолем спросили, нам сказали, что вы в часовне. Я не имел намерения мешать…
– Вы ничему не помешали. А почему вы были с мсье Россиньолем?
– Он получил новое письмо от Исфахнянов.
– От кого?
– От армян. Идёмте. Прошу вас. Умоляю. Это очень важно.
Отец Эдуард де Жекс вёл Элизу в библиотеку так быстро, как мог идти сам, то есть постоянно вырываясь вперёд. Кратчайший путь лежал через бальную залу. Здесь де Жекс внезапно отстал. Элиза обернулась. Иезуит смотрел на потолок. Ничего удивительного: де Лавардаки пригласили знаменитого художника Лебрёна, и тот лишь недавно закончил роспись. В центре исполинской фрески лучезарный Аполлон (символизирующий, как всегда, Людовика XIV) собрал в своём сиянии Добродетели и прогонял Пороки в тёмные углы. Добродетелей на всё пространство не хватило, поэтому Лебрён добавил Муз, которые пением, стихами и тому подобным славили Добродетели. По краям композиции располагались смертные (придворные с одной стороны, далее селяне, воины и, наконец, клирики). Они восхищённо внимали славословящим Музам, обратив спины либо презрительные взгляды к Порокам. Впрочем, художник не забыл и о занимательности: приглядевшись внимательнее, можно было отыскать воина, поддающегося Трусости, священника – Чревоугодию, придворного – Похоти и селянина – Лени.
Соответственно, все входящие смотрели на потолок, только выражение лица у де Жекса было какое-то необычное. Он не восторгался красотой фрески, а смотрел так, будто ждал, что штукатурка обрушится ему на голову.
Иезуит наконец обратил взгляд на Элизу.
– Вы знаете, что здесь было?
– Крайне дорогостоящие отделочные работы, которые заняли вечность и только недавно закончились.
– Я не о том. Вы знаете, почему пришлось заново расписывать потолок?
– Судя по тому, как это выглядит, думаю, что из-за госпожи де Ментенон.
– Де Ментенон?! – По реакции де Жекса Элиза поняла, что сморозила глупость.
– Ну… она появилась в 1685-м, ведь так? Тогда же и начались работы. А сюжет явно в её вкусе.
– Совпадение не есть причинность, – сказал де Жекс. – Потолок пришлось чинить из-за ужасного случая, имевшего место в тот год.
Тут иезуит как будто вспомнил, что они торопятся, и вновь заспешил к библиотеке. Элиза еле поспевала за ним.
– Вы знаете, что здесь произошло? – спросил де Жекс, оглядываясь.
– Нечто крайне неприятное – настолько, что мне никто об этом не говорит.
– А. Тогда в библиотеку.
Они вышли из большого зала и оказались в коридоре.
– Что вы говорили раньше о просьбе обвенчать по первому требованию?
– Я получил записку. Думаю, что от вашего воздыхателя. Впрочем, не важно; видимо, он обольщался.
– Немного грустно, – молвила Элиза, вспомнив расставленные в часовне стулья, на которые никто не сядет, цветы, которых никто не увидит и не понюхает, прежде чем их бросят в перегнойную кучу. – Возможно, он задумал нечто вроде похищения, но по своей учтивости намеревался получить благословение семьи и церкви.
– Это ваше с ним дело, – немного холодно отвечал де Жекс, распахивая перед Элизой дверь библиотеки. – Прошу вас, мадемуазель.
– Я предполагал, что вам будет любопытно, – сказал Бонавантюр Россиньоль. Он сидел спиной к сводчатому библиотечному окну, за которым виднелся освещенный факелами двор особняка Аркашонов. Элиза с удивлением увидела падающий снег – зима была холодна и сурова, как в Стокгольме.
На столе перед собой Россиньоль разложил множество книг, бумаг и заметок. Многие из них были на армянском.
– Я уже упоминал, что Чёрный кабинет перехватил занятное письмо, отправленное в первую неделю августа из Санлукар-де-Баррамеда и адресованное семье Исфахнянов в Бастилию.
– Вы не назвали мне их фамилию, – сказала Элиза, – но это и не важно, поскольку она почти наверняка вымышленная.
– Почему? – спросил де Жекс.
– Исфахнян значит просто «уроженец Исфахана» – города, в котором проживает много армян, – ответила Элиза. – Как если бы вы жили среди турок и вас называли просто Эдуард Франк.
Россиньоль кивнул.
– Согласен, это может быть не настоящая фамилия, но я буду пользоваться ею за неимением другой. Так или иначе, я навёл справки и выяснил, что некие армяне были брошены в Бастилию весной 1685-го и пробыли там около года: мать и множество сыновей. Один из них умер в заточении. Выпустили сперва мать, потом братьев. Некоторые из них попали в долговую тюрьму.
Мне потребовалось некоторое время, дабы всех разыскать, ибо за прошедшие годы многие умерли, и выяснить, что старший из братьев – некий Артан Исфахнян, живущий на чердаке неподалёку отсюда. Я устроил так, чтобы письмо попало к нему.
Через несколько дней Артан написал некоему Врежу Исфахняну в Каир. Я снял с письма копию и переправил её дальше. Тогда я не знал, кто такой Вреж Исфахнян – подобно вам, мадемуазель, я подозревал, что фамилия Исфахнян либо прикрытие, либо некий намёк, и Вреж Артану даже не родственник.
Больше ничего не происходило до вчерашнего дня, когда к нам попало письмо, адресованное Артану и отправленное из Розетты в устье Нила. Написано оно тем же почерком, что послание из Санлукар-де – Баррамеда. И вот это уже примечательно, ибо я перевёл письмо из Санлукар на французский, и там нет ни слова о Египте, только вопросы о здоровье родственников. Тот, кто его написал – как я полагаю, Вреж Исфахнян, – очень давно не видел Артана. В письме он не сообщает, что делает в Санлукар-де-Баррамеда и куда собирается дальше. Артан, получив это послание, каким-то образом понимает, что ответ надо оправлять в Каир. Вскорости Вреж объявляется в Розетте – на пути к Каиру – и отсылает оттуда ещё одно письмо с пустыми расспросами о семейных делах.
– И вы сразу поняли, что это шифровки, – подхватила Элиза, которая много времени провела с натурфилософами и видела, когда один из них начинает развивать гипотезу. – Я восхищаюсь вашей проницательностью. Однако зачем вы рассказываете всё это мне?
Россиньоль вместо ответа посмотрел на де Жекса, из чего Элиза заключила, что дело щепетильное. Де Жексу, любимцу госпожи де Ментенон, дозволялось говорить с грубой прямотой, необычной в обществе, где за оскорбления обычно вызывают на дуэль.
– Все мы, кто любит и чтит семейство де Лавардаков, – сказал иезуит, – чрезвычайно встревожены, что герцог д'Аркашон, действуя из благородных побуждений и проявляя при этом редкое упорство и силу духа, допустил ошибку. Мы хотим ему помочь. Лучше исправить её, пока последствия не распространились дальше. Мы сочли, что вернее будет обратиться к вам, мадемуазель, нежели к герцогине д'Аркашон или к Этьенну.
– Хорошо. Ошибка как-то связана с алхимией? Кратчайшая пауза.
– Да, мадемуазель. Господин герцог участвовал в пиратском нападении, что, как вы знаете, на войне допустимо и почётно. Тем не менее, вынужден с горечью сообщить, что его ввели в заблуждение люди либо злонамеренные, либо невежественные. Господин герцог полагал, что груз будет состоять из серебряных чушек. На самом деле это золото. Причем обладающего чудесными – даже божественными – свойствами.
– Ясно, – сказала Элиза. – И нет надобности добавлять, что эзотерическое братство питает к нему собственнический интерес?
– Я предпочёл бы слово «охранительный». Этим золотом дозволено владеть не каждому. В дурных руках оно может послужить дьяволу.
– Хм. И у Лотара фон Хакльгебера оно будет в дурных руках?
– Heт, мадемуазель. Лотар – человек непростой, однако известно, где он живёт, и с ним можно вести переговоры. Кучка бродяг в Средиземном море – вот это дурные руки.
– Что ж, не тревожьтесь понапрасну, отец Эдуард. Золото, которое вам нужно, господин герцог должен был привезти с собой. В таком случае оно сейчас в Лионе, у некоего банкира, видящего в нем только металл. Я охотно назову вам имя. Он не интересуется сверхъестественными материями и с радостью обменяет чудесное золото на земное того же или большего веса.
– Мы будем у вас в долгу.
– Можете считать долг погашенным, если скажете мне одну вещь.
– Говорите, мадемуазель.
– В Бастилию отправляют государственных преступников. Почему туда бросили Исфахнянов?
– Поскольку их считали соучастниками того, что случилось здесь в 1685 году.
– И – поскольку я единственная во Франции не знаю – что всё-таки случилось здесь в 1685 году?
– Вы могли слышать от слуг или других лиц низкого звания о человеке, которого называют Эммердёр. Прошу прощения, мадемуазель! Само слово так вульгарно, что его едва ли можно произносить вслух.
