Нил Стивенсон - Смешенье
– Его нетерпение отражает нетерпение короля.
– Неудивительно, что король желает знать, где его верховный адмирал. Однако не правильнее было бы спрашивать об этом через министра флота?
Герцогиня д'Уайонна помедлила у открытой фрамуги и притворила её так, чтобы осталась лишь узкая горизонтальная щель, через которую можно было смотреть на улицу. Однако сейчас гостья отвернулась от окна и некоторое время пристально разглядывала Элизу, прежде чем ответить:
– Простите, я думала, вы знаете. У маркиза де Сеньёле рак. Он при смерти и не может более исполнять обязанности министра.
– Тогда понятно, почему король в таком нетерпении. Говорят, герцог Мальборо высадился с войском на севере Ирландии.
– Ваши сведения устарели. Мальборо уже взял Корк. Кинсейл падёт со дня на день. Тем временем де Сеньёле прикован к постели, а герцог д'Аркашон занят какими-то своими делами на юге.
Из двора за дверью часовни донёсся приглушённый взрыв женского смеха: герцогиня д'Аркашон беседовала с приятельницами. Как странно: в нескольких шагах отсюда высшая знать, надушенная и украшенная лентами, обменивается сплетнями в предвкушении торжеств по случаю дня рождения герцога. А за стенами особняка Франция готовится к голодной зиме. В морозной Ирландии французские гарнизоны сдаются под натиском Мальборо; министр флота лежит на смертном одре. Элизе подумалось, что тёмная и пустая часовня, уставленная мрачными изваяниями увенчанного терновым венцом Спасителя, – не худшее место для встречи с герцогиней. Здесь д'Уайонна явно чувствовала себя куда естественней, чем в раззолоченной гостиной. Она сказала:
– Не знаю, стоит ли вам убивать господина герцога. Король может сделать это за вас.
– Пожалуйста, не говорите так! – резко произнесла Элиза.
– Я всего лишь поделилась житейским наблюдением.
– Когда герцог затевал сегодняшний приём, стояло лето, и всё казалось превосходным. Я знаю, он думал: «Королю нужны деньги на войну, и я их добуду!»
– Вы как будто его оправдываете.
– Полезно знать мысли врага.
– Знает ли герцог ваши мысли, мадемуазель?
– Очевидно, нет. Он не считает меня врагом.
– А кто считает?
– Простите?
– Кто-то хочет знать ваши мысли, поскольку за вами следят.
– Мне это хорошо известно. Мсье Россиньоль…
– А, королевский Аргус! Он знает всё.
– Он заметил, что моё имя последнее время часто упоминают в переписке те из придворных, что причисляют себя к алхимикам.
– Чего ради им за вами следить?
– Я полагаю, это связано с тем, чем занят на юге герцог д'Аркашон, – сказала Элиза. – Если, конечно, вы не нарушили молчания.
Герцогиня рассмеялась.
– Мы имеем дело с совершенно разными кругами. Даже если бы я нарушила молчание – чего, разумеется, не было, – трудно вообразить, что аптекарь, варящий яды в парижском подвале, связан с такими благородными алхимиками, как Апнор или де Жекс.
– Я и не подозревала, что отец Эдуард – алхимик!
– Разумеется. Мой благочестивый кузен прекрасно иллюстрирует то, о чём я сказала. Вы можете вообразить, что такой человек общается с сатанистами?
– Я и про себя такое вообразить не могла.
– Вы с ними и не общаетесь.
– А кто тогда вы, позвольте спросить?
Д'Уайонна странно девичьим жестом прикрыла рукою рот, пряча смешок.
– Вы по-прежнему ничего не понимаете. Версаль подобен этому окну. – Она указала на витраж. – Прекрасному, но тонкому и хрупкому.
Открыв фрамугу, герцогиня махнула в сторону улицы. Дикарского вида водонос бросил вёдра и ввязался в драку с молодым бродягой, оскорбившимся, что тот толкнул его шлюшку. Нищий, слепой от оспы, присел на корточки у стены – его несло кровью.
– За прекрасным стеклом – море страданий. Когда человек отчаялся и молитвы не помогают, он пробует другие пути. Прославленные сатанисты, которых так ненавидит маркиза де Ментенон, не узнали бы князя Тьмы, попади они в ад держать свечку на церемонии его утреннего туалета! Эти некроманты – те же шарлатаны с Нового моста. Шарлатан не проживёт стрижкой ногтей, потому что клиентура недостаточно отчаялась. А вот вырыванием зубов прожить можно. У вас когда-нибудь болели зубы?
– Я знаю, что это больно.
– При дворе есть люди, страдающие от сердечной боли, которая ничуть не лучше зубной. Те, кто за ними охотится, ничем не отличаются от зубодёров. Дьявольские символы – те же щипцы зубодёра,зримый знак, что у этих людей есть средства облегчить невыносимую боль.
– Какой мрачный взгляд! Вы хоть во что-нибудь верите?
Д'Уайонна закрыла фрамугу. Неприятные картины исчезли.
– Я верю в красоту, – сказала она. – Верю в красоту Версаля и в короля, который её создал. Верю в вашу красоту, мадемуазель, и в свою. Тьма может пробиться снаружи, как эти люди могут бросить камень в окно. Но гляньте – витражи простояли столетия. Никто не бросил в них камень.
– Почему?
– Потому что существует баланс сил, который заметен лишь очень внимательному глазу и сохраняется благодаря…
– Постоянным ухищрениям таких, как вы, – закончила Элиза и по выражению зелёных глаз герцогини поняла, что не ошиблась. – Потому вы и включились в мою вендетту с герцогом?
– Ну, разумеется, не из приязни к вам! И не из сочувствия. Я не знаю и не хочу знать, за что вы его так ненавидите, хотя угадать несложно. Будь герцог национальным героем, как Жан Бар, я скорее отравила бы вас, чем позволила его убить. Однако господин герцог – болван, отсутствующий месяцами, когда он нужнее всего. Король поступил мудро, поставив над ним маркиза де Сеньёле. Но теперь де Сеньёле умирает, и д'Аркашон попытается вернуть себе былое влияние, что было бы губительно для флота и Франции.
– Так вы считаете, что служите королю?
– Я служу его целям.
Герцогиня д'Уайонна вынула из-за корсажа бледно-зелёный цилиндрик чуть больше детского мизинца и протянула его на обтянутой перчаткой ладони. Элиза, стоявшая в нескольких ярдах от собеседницы, шагнула вперёд, хотя по коже волной кипящего масла пробежали мурашки. Руки она прижала к животу, отчасти для тепла, отчасти – чтобы они были ближе к спрятанному в поясе стилету. Мысль странная, но Элиза ждал от герцогини чего угодно – вдруг та что-нибудь бросит ей в лицо или попытается ткнуть отравленной иголкой.
– Вы никогда не осознаете, насколько это будет просто в сравнении с рядовым отравлением, – проговорила д'Уайонна, словно пытаясь унять Элизины страхи. Та подошла уже настолько близко, что хорошо видела зелёный предмет: нефритовый флакончик как для духов, окованный серебром и снабжённый серебряной пробочкой на тонкой цепочке.
– Не вздумайте этим душиться, – сказала герцогиня.
– Он действует через кожу?
– Нет. Дурно пахнет.
– Тогда герцог почувствует eго в питье.
– В питье – да. В еде – нет. Вы знаете про его необычные вкусы?
– Лучше, чем хотела бы.
– Вот что я имела в виду, говоря, что вам легко будет осуществить задуманное. Обычно яд, подмешиваемый в пишу, должен быть без вкуса и запаха, а такие, как правило, неэффективны. Этот на вкус не менее гадок, чем на запах, но будет незаметен в сочетании с тухлой рыбой. Вам надо лишь проникнуть в тайную кухню герцога, когда там готовят гнусную стряпню, что не просто. Однако другим людям приходилось идти на куда большие ухищрения.
– Другим отравителям, вы хотели сказать.
Д'Уайонна не ответила – возможно, даже не поняла уточнения.
– Либо берите, либо не берите, – сказала она. – Я не буду стоять так вечность.
Элиза потянулась за ядом. В тот же миг д'Уайонна схватила её руку и накрыла сверху второй ладонью, так что Элизии кулак, сжавший флакончик, оказался в герцогининой хватке. Элиза смотрела на руки герцогини, не желая видеть её лица, потом с некоторым усилием подняла глаза. Лишь мгновение выдержала она взгляд герцогини, но той, по-видимому, хватило и этого. Что отравительница хотела прочесть в её глазах, Элиза так и не поняла. Однако д'Уайонна в последний раз стиснула её пальцы, мягко, но настойчиво придвинула их к Элизиному поясу и выпустила.
– Итак, – сказала она – вы осуществите это сегодня?
– Уже поздно. Я должна подготовиться.
– В таком случае поторопитесь.
– Я сама хочу осуществить это как можно скорее.
– Когда всё случится, пойдут разговоры, – заметила герцогиня. – Не обращайте внимания. Не важно, есть ли у обличителя улики; важно только, дозволяет ли его сан высказывать вам подобные обвинения.
* * *Следующие несколько часов прошли как в угаре. Граф де Поншартрен и сам король беспрестанно осведомлялись, где герцог. Почему-то все их посланцы желали непременно видеть Элизу, как будто та знает больше, чем герцогиня д'Аркашон. Это отнюдь не облегчало приготовления к празднеству. Элиза должна была вместе с одеванием и причёсыванием сдерживать напор всё более высокопоставленных вопрошателей. Уже смеркалось, когда во двор с грохотом въехала карета. Элиза воскликнула: «Аллилуйя!» Она не могла подбежать к окну, поскольку две мастерицы вплетали в её локоны шиньон, но одна из служанок подбежала и огорчила всех известием, что это всего лишь Этьенн д'Аркашон.
