Юзеф Крашевский - Два света
— Что значит все это? — подумала она. — Бедный Юлиан страдает… Что же случилось с ним?
Она сочла самым лучшим спросить об этом Алексея, но Дробицкий не умел и не мог объяснить ей настоящего положения дела.
— Мне кажется, — сказал он, — что Юлиану надоела однообразная жизнь в Карлине, ему нужно развлечение, разнообразие. Юстин, как поэт, может быть, влюбился в панну Аполлонию… а она…
— Заметили вы, как она изменилась с некоторого времени? — спросила Анна.
— В самом деле… может быть, это взаимная склонность!
— О, как бы это было прекрасно!
Анна радостно улыбнулась и прибавила:
— Он был бы счастлив с Полей, она поняла бы его, потому что и в ней много поэзии. Дядя Атаназий предназначает своему любимому питомцу хорошую деревню близ Шуры… Мы также могли бы сделать что-нибудь для Поли…
— Но все это одни догадки, — произнес Алексей со вздохом, — посмотрим еще…
— Я уверена, что мы угадали… О, как я радуюсь судьбе Поли! Бедная сирота! Как трудно было ей найти… человека, который бы оценил ее!.. Большая часть молодых людей испугались бы ее происхождения!
Алексей улыбнулся.
— О, вы демократ! — воскликнула Анна, заметив его улыбку. — Может быть, вы и правы, но старые предрассудки, как старые болезни: их можно только облегчить, но вылечить совершенно невозможно!
Анна ушла от Алексея в самом веселом расположении духа… может быть, уже думая о приданом для своей подруги и о будущем ее хозяйстве.
Трое молодых людей сошлись вместе на половине Юлиана. Юстин сидел в задумчивости, Алексей печальный, Карлинский беспокойный, он внутренне страдал. Он несколько раз измерил глазами своего противника, пожал плечами и воскликнул:
— О чем ты думаешь, Юстин, о новой поэме или о новой жизни?
— О той и о другой, — отвечал Поддубинец.
— Признайся, ты влюблен…
— Не думаю, чтобы любовь моя могла принести стыд мне или кому другому… и признаюсь, что я люблю…
— Полю? — спросил Юлиан, стоя против поэта и дергая платок в руках своих.
— Ты угадал, — отвечал поэт, — я страстно люблю.
— Но как возникло в тебе это чувство?
— Да так, как оно всегда возникает! Любовь посылает или Господь Бог, или дьявол, не знаю…
— Но ты любишь?..
— Безумно и первый раз в жизни!
— А она?
Юстин поднял на него глаза и произнес:
— Об этом скажи ты, потому что сам я ничего не знаю, посторонние глаза видят лучше, нежели свои…
Юлиан горько рассмеялся.
— Она, как все женщины, будет любить тебя до тех пор, пока не овладеет тобою совершенно, а потом бросит тебя и предпочтет другого! Юстин, ты начинаешь опасную игру. Берегись! Отдать сердце легко, но нельзя взять его назад невредимым: всегда в нем будет недоставать чего-нибудь. Женщина терзает сердце своего любовника, как ребенок ломает игрушку…
— Сколько раз ты любил, был любим и обманут? — спросил Поддубинец.
— Довольно одного разу, чтобы помнить во всю жизнь…
— Но не для того, чтобы судить о всех…
— Так ты не боишься?
— Я? Нисколько! — воскликнул поэт. — Для меня поэзия и любовь такие сокровища, которые не потребуют от меня слишком дорогой платы: они сами собою оплачиваются… Как поэт, я не нуждаюсь в славе: я чувствую красоту и радуюсь, глядя на Божий мир, этого мне вполне довольно. Как любовник, я сам люблю, и моя любовь возвышает, облагораживает и восхищает меня… Если меня преследуют насмешками, я питаюсь моим вдохновением… Если мне изменят, то из земного существа, которое покинет меня, я создам себе идеал, поставлю его в душе моей и всю жизнь буду молиться ему… воспоминание сообщит этой Галатее жизнь и душу…
— Ты упрям, как поэт! — произнес Карлинский. — С тобою нечего делать… Но что тебе вздумалось влюбиться в птичку, которая своим щебетанием прежде так надоедала тебе?
— Не случалось ли тебе когда-нибудь, — отвечал Юстин, — гуляя по вашему парку, нечаянно находить новые картины, которые прежде не поражали твое внимание, а теперь представляются тебе невыразимо прекрасными? Так точно бывает и с людьми… Поднимается завеса, скрывавшая блеск лица, одно слово указывает нам брата, сестру, и из чужих мы делаемся навеки неразлучными…
Юлиан запел какую-то арию и побежал в сад. Увидя вдали прогуливавшуюся Полю, он бросил поэта с Алексеем и поспешил к ней. Поля шла тихими шагами и не заметила бежавшего Юлиана с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами. Она вскрикнула, увидя перед собою молодого человека.
— Ради Бога, — воскликнул Юлиан, — избавь меня от сумасшествия! Скажи, что с нами делается? Поля! Не обманывай меня и убей сразу… Неужели мне снилось, что я больше всех был любим тобою?.. Или теперь снится, что ты избрала и полюбила другого?..
— Пане Юлиан! — отвечала сирота. — Прежде ты часто не понимал меня, теперь я не понимаю тебя… Имеешь ли ты право запрещать мне идти туда, куда я хочу?..
— Ведь ты была моею?
— Была, но не обещала всегда принадлежать тебе… Я знала, что мы должны расстаться…
Слезы блеснули на ее глазах.
— Да, и начиная любить, ты уже знала, что перестанешь, — горько отозвался Юлиан. — О, вы все обманщицы! Вы все…
Карлинский замолчал, видя, что Поля закрыла глаза и заплакала, не говоря уже ни слова и равнодушная ко всему, даже к упрекам. Эти слезы воодушевили его надеждой. Он схватил руку девушки и почувствовал, что она задрожала, вырываясь от него.
— Поля! Бесцененная моя! Ангел! Прошу, умоляю тебя, скажи мне, что с тобою… Испытываешь ты меня или уже не любишь?..
— Не люблю! — произнесла несчастная, напрягая все свои силы. — Не люблю!.. Мы оба ошиблись… Я не умею быть постоянной… ты тоже скоро забудешь меня… Нам осталось одно прошедшее… забудем, чем мы были друг для друга… О, только одного я прошу у тебя: не презирай и не проклинай меня! Будь сколько-нибудь милостив и сострадателен ко мне, добрый Юлиан! За то и Бог будет к тебе милостив.
С этими словами, совершенно непонятными для Карлинского, Поля вырвала у него свою руку и убежала. Юлиан остался на месте, как окаменелый.
Стоявший вдали президент был немым свидетелем всей этой сцены. Когда Поля ушла, он, увидя, что племянник его в бессилии упал на скамейку, тихо подошел к нему, сел рядом и спросил:
— Что с тобою? Ты нездоров?
— Нет!..
— Так ты скучаешь?.. Это неизбежная болезнь горячей молодости — больше ничего. Тебе необходимо освежиться, рассеяться.
Юлиан отрицательно покачал головой.
— Я, собственно, пришел сообщить тебе превосходный план прогулки, — продолжал президент. — Я сам хотел быть твоим товарищем, поедем вместе…
— Куда?
— Увидишь… По двум причинам тебе необходимо думать о женитьбе: во-первых, твой характер требует этого, во-вторых, состояние…
— Но я не могу жениться, не любя! — воскликнул раздраженный Юлиан.
— Женись, полюбя кого-нибудь, это, конечно, важное условие, — подхватил дядя. — Но, чтобы найти жену, нужно поискать. А так как тебе необходимо жениться на богатой, то и поедем искать приличной партии…
— На богатой ли, на бедной ли… но я не хочу! — вскричал Юлиан, выходя из терпения. — Я не хочу смотреть на брак, как на торговлю…
— И я также, — хладнокровно подтвердил президент. — Наконец, если тебе хочется быть бедным и жениться на нищей, можешь поступать, как тебе угодно. Только в подобном случае ты должен серьезнее представить себе, что ожидает тебя.
— А что, труды?
— Кроме того, строгая бережливость и совершенная перемена жизни… Тебе необходимо будет отречься от довольства, к которому ты привык, от того образа жизни, какой ведешь с детства, и приноровиться к новому положению… Я высчитал, милый мой, что, выделив свою часть Карлина, ты получишь около четырех сот душ, имение заложено, кроме того, на нем есть частные долги. При самых счастливых обстоятельствах и деятельном хозяйстве, такое имение принесет тебе доходу не больше тридцати тысяч золотых. Из них больше половины съедят проценты, и тебе останется на житье около тринадцати тысяч. Конечно, можно прожить с такими деньгами, но, кажется, до сих пор ты на одни сигары тратил до тысячи рублей в год… Далее, ты любишь лошадей… портной ежегодно стоит тебе до пяти тысяч… Теперь видишь, что тебе придется слишком ограничивать свои привычки.
Юлиан слушал рассеянно, впрочем, понял слова дяди, беспокойно взглянул на него и не мог сказать ни слова. Президент продолжал:
— Бедность бывает привлекательна только в книгах — так точно, как самые простые и разоренные хижины прекрасны только на картинах фламандской школы, в них никогда не согласится жить даже и тот, кто рисовал их. Надо слишком закалить себя, чтобы устоять под железной рукой бедности, не испортиться и не сделаться существом обыкновенным, раздражительным, прозаическим… Правда, есть люди, умеющие с необыкновенной силой устоять в подобной перемене судьбы, но они редки… и ни ты, ни я не принадлежим к числу их.