Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 3
В самый разгар этой домашней суетни послышался стук в дверь, и вслед за тем — вопрос: «Еще не спите? » — возвестил о том, что в дом пожаловала гостья.
— Входи, входи, милая! — раздалось в ответ, после чего поднялась щеколда, и появилась Дженни Ринтерут, служанка нашего антиквария.
— Эге! — воскликнула миссис Маклбеккит. — Вот те на! Неужто это ты, Дженни? Приятно тебя видеть, красавица!
— Ох, милая, мы так были заняты, столько ухаживали за раненым капитаном Гектором, что две недели я не могла и носа из дому высунуть. Но теперь ему лучше, и на всякий случай у него в комнате спит старый Кексон. Ну вот, я и дождалась, пока наши старики улеглись, наскоро прибрала волосы, закрыла дверь только на щеколду, на случай если кому понадобится войти или выйти, пока меня не будет, и мигом за ворота — узнать, что у вас слышно!
— Так, так! — отозвалась Мегги Маклбеккит. — Ишь как расфуфырилась! А глаза-то у тебя так и бегают, видно, ищут Стини. Но его нет дома, да и не пара ты ему, милая! Куда такой пустельге содержать мужа!
— Это Стинн-то мне не пара? — возразила Дженни, тряхнув головой не хуже, чем какая-нибудь девица более высокого происхождения. — Мне нужен такой муж, который сам мог бы содержать жену.
— Э-э, голубушка, это у фермеров да у горожан так считают! Нет уж, у рыбачки другие понятия: она управляет мужем и управляет домом, и денежками тоже она управляет, милая!
— Вы просто жалкие рабочие клячи, — ответила сухопутная нимфа нимфе морской. — Не успеет киль лодки коснуться песка, как лентяй рыбак бросает всю работу, и жена, подоткнув юбку, должна лезть в воду, чтобы перенести рыбу на берег. А потом муженек сбрасывает с себя все мокрое и надевает сухое и усаживается с трубкой и кружкой возле огня, словно старик, и больше пальцем не пошевельнет, пока лодка опять не будет на воде! А жена… жене приходится, вскинув корзину на спину, тащиться с рыбой в город и там спорить и торговаться со всеми бабами, которые пожелают спорить и торговаться с ней, пока она не сбудет рыбу. Вот как живут рыбачки, бедные подневольные труженицы.
— Подневольные? ! Да убирайся ты! Назвать главу дома подневольной! Мало ты знаешь нашу жизнь, милая! Разве смеет мой Сондерс рот раскрыть или до чего-нибудь дотронуться в доме? Ему только поесть, да попить, да позабавиться, как ребенку. Он не дурак и не станет болтать, что в доме все, мол, его — от конька крыши да треснувшей доски для хлеба на поставце. Он хорошо знает, кто его кормит, и одевает, и держит все в порядке, когда он, бедняга, носится в своей лодке по заливу. Нет, нет, девушка, кто продает товар, тот и кошельком распоряжается, а кто распоряжается кошельком, тот и домом управляет. Покажи мне хоть одного из ваших фермеров, кто доверил бы жене гнать скот на рынок и получать долги? Нету таких.[140]
— Ладно, ладно, Мегги! Что ни страна, то свой обычай. Но где же Стини в такой поздний час? Куда все подевались? И ваш хозяин?
— Мужа я уложила в постель — он сильно измотался, а Стини затеял что-то с этим старым нищим Эди Охилтри и ушел. Они скоро вернутся, а ты покуда посиди.
— Честное слово, хозяйка, — сказала Дженни, садясь, — не могу я долго задерживаться. Но я должна рассказать вам новости. Слыхали про большой сундук с золотом, что нашел сэр Артур в монастыре святой Руфи? Теперь баронет будет важничать пуще прежнего. Он и чихнуть не решится, чтобы не наклонить голову.
— Да, да! Об этом все знают. Но только старый Эди говорит, что на самом деле было выкопано в десять раз меньше. Он-то был при этом. Вот не найдет же такого клада бедняк, которому деньги нужны до зарезу!
— Это правда. А вы слыхали, что скончалась графиня О'Гленаллен? Она уже в гробу, и нынче ночью ее хоронят с факелами в монастыре святой Руфи. Пойдут все ее слуги-паписты, и Ринган Эйквуд придет — он ведь тоже папист. Вот будет красиво-то! Никто, верно, такого и не видывал.
— Знаешь, милочка, — ответила нереида, — в наших краях не получится пышных похорон, если они пустят туда одних папистов, потому что в нашем благословенном уголке у закоснелой блудницы, как ее называет достойный мистер Блеттергаул, мало почитателей, пьющих из ее колдовской чаши. А чего им приспичило хоронить подлую старую ведьму в ночное время? Наверно, матушка знает.
Тут она повысила голос и выкрикнула раза два или три подряд «Матушка, матушка! » — но дряхлая сивилла, отделенная от всех старческим безучастием и глухотой, продолжала вращать веретено, не понимая, что обращаются к ней.
— Поговори с бабушкой, Дженни. А мне легче окликнуть лодку за полмили от берега, когда норд-вест дует прямо в рот.
— Бабушка, — начала маленькая сирена, к голосу которой старуха больше привыкла. — Мама спрашивает, чего это Гленалленов всегда хоронят с факелами в развалинах святой Руфи?
Старуха остановила веретено; она повернулась к другим женщинам, подняла иссохшую дрожащую, глинистого цвета руку и пепельно-серое морщинистое лицо, отличавшееся от лица трупа только парой быстро сверкающих голубых глаз, и не сразу, словно зарождение мысли постепенно приобщало ее к миру живых, ответила:
— Девочка спрашивает, что заставляет семью Гленалленов хоронить своих покойников при свете факелов? Разве сейчас умер кто-нибудь из них?
— Мы все тут можем умереть, а ты и не узнаешь, — сказала Мегги и, снова повысив голос настолько, чтобы свекровь могла ее услышать, добавила: — Старая графиня скончалась, матушка!
— Так и ее бог призвал наконец? — произнесла старуха голосом, гораздо более проникнутым чувством, чем это было свойственно ее преклонным летам и ее всегдашнему равнодушию и апатии. — Значит, и она призвана дать ответ за все ее чванство и властность? Прости ее господи!
— Но мама спрашивала, — возобновила допрос девочка, — почему Гленаллены хоронят своих покойников при факелах?
— Они делают так, — ответила бабушка, — с тех пор, как Великий граф пал в злосчастной битве под Харло, когда, говорят, похоронное пение звучало каждый день от устья Тея до высот Кабраха и вы не услышали бы другого звука, кроме плача по отважным людям, бившимся против Доналда Островитянина. Но в то время еще здравствовала мать Великого графа, а женщины дома Гленалленов были храброй и непреклонной породы. Она не пожелала похоронного пения для сына и велела отнести его в полуночной тиши к месту упокоения, запретила пить поминальную чару и плакать по нем. В день своей смерти, сказала она, он убил столько врагов, что вдовы и дочери умерщвленных им горцев долго будут оплакивать своих близких; они могут оплакать и ее сына. И она опустила его в могилу, не пролив ни слезинки, без единого стона и жалобы. И все решили, что гордые Гленаллены так и должны поступать. Они и теперь держатся того же правила, особенно в последнее время, потому что ночью они свободнее могут совершать свои папистские церемонии, под покровом мрака и тайны, чем при свете дня. Так по крайней мере было в мое время. Днем им помешали бы власти и жители Фейрпорта. Впрочем, теперь, говорят, их бы не тронули, на свете многое изменилось, и я уже не знаю, стою я или сижу, умерла я или жива.
Оглянувшись на огонь и словно находясь в том наполовину бессознательном состоянии, на которое она жаловалась, старая Элспет опять машинально занялась своим обычным делом и завертела веретено.
— Ах, боже мой! — вполголоса промолвила Дженни Ринтерут, обращаясь к своей собеседнице. — Жутко слушать, когда ваша свекровь пускается в такие речи. Будто мертвая говорит с живыми!
— Ты не так уж ошибаешься, милая! Ей все равно, что бы ни случилось сегодня. Но наведи ее на рассказы о старине, и она начнет говорить как по-писаному. Мало кто столько знает, как она, про семью Гленалленов — отец моего мужа много лет поставлял им рыбу. Надо тебе сказать, что паписты особенно часто едят рыбу, и уж это-то в их религии не худо. Для личного стола графини — упокой, господи, ее душу! — я всегда могла продать самую лучшую рыбу по самой лучшей цене, особенно по пятницам. Но погляди, как у старухи шевелятся руки и губы! В голове у ней сейчас бродит, как в квашне. Нынче она наговорится, а то иной раз за неделю слова не вымолвит, разве что скажет что-нибудь малышам.
— Ох, это страшная женщина, миссис Маклбеккит! — ответила Дженни.
— Не водится ли за ней чего? Люди говорят, что она не ходит в церковь, не беседует со священником и когда-то была паписткой. Но с тех пор, как умер ее муж, никто не знает, что и думать о ней. Вы-то сами не считаете ее колдуньей?
— Колдуньей? Глупая ты! Так можно любую старуху объявить колдуньей. Вот за Эйлисон Брек я и вправду не поручусь. Я видела у нее целые корзины крабов, когда…
— Тсс, тсс, Мегги, — прошептала Дженни, — ваша свекровь опять хочет что-то сказать.
— Не говорил ли кто-то из вас, — спросила старая сивилла, — или мне приснилось, или это было наитие, что Джоселинд, леди Гленаллен, умерла и ее хоронят нынче ночью?
