Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 3

Подбадривая себя крестным знамением и всеми заклинаниями, какие могла подсказать ему память, немец подвигался к решетке, чтобы, оставаясь невидимым, наблюдать за тем, что происходило внутри сводчатого помещения. Когда он робкими и неуверенными шагами приблизился к двери, пение после нескольких унылых и протяжных аккордов стихло и сменилось глубоким безмолвием. За решеткой открылось удивительное зрелище внутри ризницы. Посередине зияла открытая могила с четырьмя светильниками, высотой около шести футов, по углам. На досках сбоку от могилы стояли носилки, и на них лежал закутанный в саван труп со сложенными на груди руками, по-видимому, готовый к погребению. Священник в епитрахили и ризе держал перед собой раскрытый молитвенник, другая духовная особа в церковном облачении — кропильницу со святой водой, а двое мальчиков в белых стихарях — кадила с благовониями. Отдельно от других и ближе всех к гробу стоял мужчина в глубоком трауре, фигура которого некогда была высокой и властной, а теперь согнулась под бременем лет и недугов. Таковы были главные действующие лица этой сцены. На некотором расстоянии виднелось несколько мужчин и женщин, закутанных в длинные траурные плащи, а еще дальше от тела, у стен, неподвижно вытянулись в ряд другие фигуры, в таких же мрачных одеяниях, и у каждой была в руке огромная свеча из черного воска. Дымный свет множества свечей, мерцавший в тусклом, багровом сиянии, придавал всей этой необычайной картине смутные, колеблющиеся, призрачные очертания. Священник громким, ясным и звучным голосом стал читать из молитвенника те торжественные слова, которые обряд католической церкви посвятил возвращению праха во прах. Изумленный Дюстерзивель по-прежнему не был уверен, действительно ли происходит все это в таком месте и в такой час, или же он видит, как сверхъестественные силы воспроизводят ритуал, обычный для этих стен в былые времена, но теперь редко выполняемый в протестантских странах и лишь в исключительных случаях — в Шотландии. Он не знал, выжидать ли ему конца церемонии или же сделать попытку вернуться в алтарь, но как только он чуть-чуть шевельнулся, его заметил сквозь решетку один из пришельцев. Тот, кто первый его обнаружил, указал на него человеку, который стоял возле гроба, отдельно от других. По его знаку от группы отделились двое, и, бесшумно скользя, словно боясь помешать богослужению, отперли и отвели в сторону решетку, отгораживавшую от них заклинателя. Они схватили его за руки с такой силой, которой он не мог бы преодолеть, даже если бы страх и позволил ему сопротивляться, усадили в алтаре на землю, а сами сели с двух сторон, как бы держа его под стражей. Убедившись, что он находится во власти таких же смертных, как и сам, заклинатель собрался было задать им ряд вопросов. Но один из пришельцев указал на ризницу, откуда явственно доносился голос священника, а другой, требуя молчания, приложил палец к губам, и немец счел благоразумным прислушаться к этому намеку. Так они удерживали его, пока громкая аллилуйя, прогремевшая под старыми сводами святой Руфи, не закончила удивительную церемонию, при которой ему довелось присутствовать.

Когда пение стихло и все его отголоски замерли вдали, одна из черных фигур, все еще стороживших мага, обратилась к нему на местном диалекте и голосом, который он, казалось, узнал:

— Вот те на! Мистер Дюстерзивель, это вы? Разве вы не могли дать нам знать, что хотите присутствовать на церемонии? Милорду не очень понравилось, что вы тут подслушивали да подсматривали.

— Ради всего сфятого, скашите мне, кто ви такие! — перебивая его, спросил, в свою очередь, немец.

— Кто я такой? Кто ж, как не Ринган Эйквуд, нокуиннокский лесничий. А что вы тут делаете в этот ночной час, если пришли не затем, чтобы видеть погребение старой леди?

— Заявляю вам, мой допрый лесничий Эйквуд, — произнес немец, поднимаясь на ноги, — что меня в эту самую ночь убили, ограбили и до смерти напугали.

— Ограбили? ! Кто же натворит здесь такое? Убили? ! Странно, вы говорите что-то очень уж бойко для убитого! Напугали? ! Кто же вас напугал, мистер Дюстерзивель?

— Я скажу вам, мейстер лесничий Эйквуд Ринган: не кто иной, как этот паршивый пес, негодяй в голубом плаще, которого ви называете Эдис Охилтрис.

— Никогда этому не поверю, — ответил Ринган. — Я, а до меня мой отец, мы давно знали и знаем Эди как правдивого, честного и безобидного человека. К тому же он спит сейчас в нашем сарае с десяти вечера. Значит, кто бы ни напал на вас, мистер Дюстерзивель, — если это вообще правда, — я уверен, что Эди перед вами чист.

— Мейстер Ринган Эйквуд, лесничий, я не знаю, как понимать тут слово «чист» и почему ваш Эдис Охилтрис «без обид», но я говорю вам, что этот ваш надешный друг обобрал меня на пятьдесят фунтов, и он сейчас так ше в вашем сарае, как я — в царстве небесном.

— Хорошо, сэр! Вы пойдете со мной, и когда участники похорон разойдутся, мы устроим вас на ночлег в сторожке и проверим, в сарае Эди или нет. Когда мы несли сюда покойницу, из старой церкви шмыгнули какие-то двое молодцов подозрительного вида, это правда. А наш священник не любит, чтобы еретики глазели на наши церковные обряды. Он послал им вдогонку двух верховых, и мы скоро все узнаем.

С этими словами любезный дух, при содействии безмолвного персонажа, оказавшегося его сыном, освободился от своего плаща и приготовился сопровождать Дюстерзивеля к месту отдохновения, в котором тот весьма нуждался.

— Я завтра же подам в суд, — объявил заклинатель. — Все ответят по закону.

Мечтая вслух о возмездии виновникам его телесных повреждений, он побрел из руин, поддерживаемый Ринганом и его сыном. Немец был так слаб, что их помощь пришлась очень кстати.

Когда они вышли из аббатства и очутились на лугу, Дюстерзивель увидел, как свечи, возбудившие в нем такую тревогу, неровной вереницей покидали развалины. Их свет, подобно ignis fatuus[139], замелькал на берегах озерца. Колеблющиеся, мерцающие огоньки очень недолго двигались по тропинке, а затем все разом погасли.

— Мы в таких случаях всегда тушим свечи у колодца Святого креста, — сообщил лесничий своему гостю.

После этого Дюстерзивель уже не видел никаких следов шествия, и только слух его еще улавливал отдаленные и постепенно ослабевавшие отзвуки ударов конских копыт в том направлении, куда удалились участники погребальной церемонии.

ГЛАВА XXVI

Плыви, челнок, плыви!

Далек и опасен путь.

Плыви, челнок, скорей

И детям на хлеб добудь!

Счастливо, челнок, плыви!

В реке вода глубока.

Да будет легкой жизнь

Охотника и рыбака.

Теперь мы должны ввести читателя в рыбачью лачугу, упомянутую в главе одиннадцатой нашего назидательного повествования. Я был бы рад, если бы мог сказать, что это жилище блистало порядком, что оно было прилично обставлено и более или менее чисто. К сожалению, должен отметить обратное: там царил беспорядок, мебель обветшала, сор давно не выметался. Но, при всем том, обитатели хижины — матушка Маклбеккит и ее семья — производили впечатление благополучия, зажиточности и довольства, в некоторой мере оправдывая неопрятную старинную поговорку: «Чем грязнее — тем милее». Несмотря на летнее время, в очаге пылал жаркий огонь, служивший одновременно для освещения, обогрева и стряпни. Улов был хороший, и семья, разгрузив лодку, с привычной расточительностью без устали варила и жарила ту часть добычи, которая была предназначена для домашнего потребления. На деревянных досках валялись кости и другие отбросы, вперемешку с раскрошенными лепешками, и стояли битые кружки с недопитым пивом. Дородная фигура самой Мегги, носившейся туда-сюда среди целого выводка девочек-подростков и малышей, которых она то и дело наделяла пинками и окриками: «Прочь с дороги! Беда мне с вами! » — представляла резкий контраст с безучастным, вялым и отупелым видом ее свекрови — женщины, достигшей последней грани человеческой жизни. Она сидела в своем излюбленном кресле у огня, к теплу которого тянулась, едва ли его ощущая, и то бормотала про себя, то с отсутствующим взглядом улыбалась детям, когда они дергали ее за ленты чепца или теребили ее синий клетчатый передник. Держа прялку у груди и веретено в руке, она неторопливо и почти бессознательно предавалась старинному занятию шотландских женщин. Малыши, ползая под ногами у взрослых, следили за движением крутящегося бабушкиного веретена и время от времени хватали его, когда оно танцевало на полу, выделывая причудливые скачки, каких не увидишь теперь при наших усовершенствованных самопрялках, так что злосчастная принцесса из сказки могла бы путешествовать по всей Шотландии, не рискуя уколоть палец о веретено и умереть. Несмотря на поздний час (было далеко за полночь), вся семья еще бодрствовала и не собиралась ложиться. Хозяйка хлопотала у очага, она пекла оладьи, а старшая дочь, уже упоминавшаяся нами полунагая наяда, чистила целую груду мелкой финдернской трески (ее коптят на сырых дровах), которую полагалось заедать лакомым содержимым сковороды.