Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб
Хамида пришла к заключению, что угасание его чувств к ней вызвано атмосферой насыщения женщинами, в которой он существовал. Она переменилась: теперь её думы полностью занимало лишь одно желание, портившее её безмятежность, — завладеть им. Хамида стала заложницей своей любви, ревности и гнева. Все эти чувства разом охватили её, пока она смотрела на своё отражение в зеркале. Взгляд её застыл, нервы натянулись как струна. Она собрала всю свою волю. Он быстро сказал, делая вид, что спешит:
— Ты закончила, дорогая моя?…
Однако она не придала значения его вопросу, намереваясь не отвечать в знак неодобрения подобной его озабоченностью её «работой», и с грустью вспомнила то время, когда он говорил с ней исключительно о любви и восхищался ею. А сейчас, если и открывает рот, то все его слово — только о работе и прибыли… Она не могла чувствовать себя свободной из-за этой работы и из-за тирании собственных эмоций. Гнев наполнял её грудь, но какая от него польза?!.. Она утратила свою свободу, ради которой разрешила себе творить любой грех. Она испытывала ощущение собственной силы и власти, если шла на улицу или в бар, а когда видела его или вспоминала, то на место этих прекрасных чувств приходили унижение и плен. Если бы она была уверена в его привязанности, все трудности показались бы ничтожными, и унижение любви к нему обернулось бы её триумфом. Но всё было иначе, и потому единственным выходом для неё была злость. Фарадж Ибрахим знал, что её тревожит, но хотел, чтобы она привыкла к его холодности и спокойно сдалась перед лицом неминуемого разрыва. Если бы то была другая женщина, расставание было бы намного проще. Однако он предпочитал, чтобы она испила горькую чашу отчаяния глоток за глотком. Потому он и запасся терпением и выдержкой на целый месяц, прежде чем нанести решительный удар. Тоном, лишённым эмоций, он сказал:
— Давай же, дорогая, время — деньги.
Она резко повернулась к нему и с раздражением спросила:
— Ты ещё не отказался от этих вульгарных выражений?!
— А ты, дорогая моя, не отказалась отвечать таким сухим тоном?
Её голос задрожал от гнева:
— Тебе нравится теперь так разговаривать со мной?!
Он сделал скучающий вид и сказал:
— Ну да… Мы снова возвращаемся к тому ничтожному разговору! «Так разговаривать со мной»… «Ты не любишь меня»… «Если бы ты любил меня, то не считал просто-напросто товаром»… К чему все эти слова? Разве я люблю тебя только тогда, когда с утра до вечера повторяю «Люблю»?.. Разве я не люблю тебя, когда каждый раз, как мы встречаемся, не говорю первым «Я тебя люблю?»… Разве нет любви, если наши разговоры о ней отвлекают нас от нашей работы и от обязанностей? Я бы хотел, чтобы твой разум был таким же сильным, как и твой гнев, и чтобы ты посвятила свою жизнь этой замечательной работе, которую поставила выше самой любви и всего остального…
Она слушала его с лицом, побелевшим от ярости. От его вялых слов веяло холодом. В подобном увиливании не было ни следа от прежней привязанности, она почти свыклась с ним с тех пор, как заметила, что он остыл к ней. Она помнила, как этот ловкач специально подверг её критике — он внимательно рассматривал её руки, подстрекая проявить к ним больше внимания: «Отрасти ногти и сделай маникюр… Твои руки — это твоё слабое звено во всём теле!» В следующий раз он сказал ей, вымещая на ней зло после произошедшей ссоры: «Будь осторожна! Ещё одно твоё слабое звено, которое я раньше не замечал — твой голос, дорогая! Кричи, если хочешь, но всем ртом, а не гортанью. Иначе твой голос будет таким же грубым. Если оставить всё как есть, не исправлять и не утончать его, он кажется просто ужасным и напоминает о переулке Мидак, даже если бы ты была королевой!» Вот как разговаривал с ней этот прелюбодей!… Как же сильно ранили её эти слова, унижая гордое сердце. В обращении с ней он был мягок и продолжал увиливать всякий раз, как она заговаривала о любви. Со временем он даже перестал изображать даже эту нарочито ложную обходительность и в сердцах выложил ей: «Любовь — всего лишь забава, а мы здесь заняты серьёзным делом!» Или равнодушно предложил: «Приступай к своей работе… А любовь — просто глупое слово». Да пропади он пропадом! Чаша её души переполнилась болезненными воспоминаниями… Она жёстко поглядела ему в глаза и резко выпалила:
— Ты не имеешь права так разговаривать со мной. Почему ты всё время напоминаешь мне о работе? Я разве невнимательна в работе? Ты прекрасно знаешь, что я превосхожу остальных девушек и приношу больше прибыли, чем они. Ты зарабатываешь на мне вдвое больше, чем на них вместе взятых. Это опостылевшая, жалкая тема. Сообщи мне, наконец, откровенно, без всяких виляний и увёрток, ты по-прежнему любишь меня?!
Он сказал себе, что теперь-то пришло время швырнуть в неё решительный ответ. Разве он не подготовил достаточную почву для того?… Он принялся быстро и активно размышлять над этим, не сводя с её разгневанного лица свои миндалевидные глаза. Однако он всё ещё колебался и в конце концов предпочёл мир, пусть даже на время, и потому заигрывающим тоном сказал:
— Мы опять вернулись к старой теме….
Она взорвалась от крика:
— Ответь мне откровенно. Ты считал, что я умру от горя, если ты лишишь меня своей благодатной любви?
Время было не подходящим. Если бы она задала ему этот вопрос после возвращения с работы на улице, или скажем, утром — тогда время благоприятствовало бы манёврам и ссоре — и он ответил бы ей так, как хотел. Но сейчас откровенный ответ мог быть риском — тогда он бы лишился всей прибыли от неё за день. Вот почему он улыбнулся холодной улыбкой и тихо сказал:
— Я люблю тебя, моя дорогая…
Слова любви прозвучали мерзко, вылетев из его скучающего рта — словно то был плевок! Её охватила досада, заставившая почувствовать, что она никогда не откажется от этого унижения, каким бы огромным оно ни было, если только оно гарантирует, что вернёт его в её объятия! На миг она ощутила, что за его любовь готова отдать свою жизнь. Но то был лишь преходящий миг, и она быстро пришла в себя, и её сердце наполнилось скрытой злобой. Она приблизилась к нему на несколько шагов, при этом глаза её сверкнули как алмазная булавка, приколотая к тюрбану, и решившись довести дело до конца и бросить ему вызов, сказала:
— Ты правда меня любишь? Ну тогда женись.
В его глазах появилось изумление, он глядел на неё, не зная, верить ей или нет. Она не подразумевала именно то, что только что сказала, но хотела испытать, прощупать его.
— А изменит ли брак хоть как-то наше положение?
— Да. Давай поженимся и оставим такую жизнь.
Терпение его лопнуло, зато в груди появилось твёрдое намерение разрубить узел со всей решимостью и жёсткой откровенностью. Так он исполнил бы то, что долго носил в себе, даже если бы её ночной заработок был бы потерян. Он язвительно захохотал и тоном издёвки сказал:
— Замечательная идея! Ты молодец, дорогая. Мы поженимся и будем жить как аристократы: Ибрахим Фарадж, его жена и дети! Однако, что такое брак? Скажи мне — я ведь забыл это, как и обо всех благородных нравственных нормах. Или дай мне немного подумать… Брак?!… Это же такое серьёзное дело, включающее мужчину и женщину, уполномоченное лицо, религиозное свидетельство и многочисленные обряды… Когда ты обо всём этом узнал впервые, Ибрахим?… Прочитал в Коране или выучил в школе?! Однако я не знаю, соблюдается ли ещё этот обычай, или люди отказались от него?
Хамида вся затряслась от гнева; с сердцем, переполненным отчаянием и печалью, она взглянула на него — улыбающегося так спокойно, так безразлично, что обезумела и бросилась на него, вонзав в его шею ногти. Её неожиданное движение, однако, не застал его врасплох — он воспринял его спокойно и схватил её за руки и разнял их, а затем всё с той же насмешливой улыбкой высвободился. От этого она пришла в ещё большую ярость и с молниеносной быстротой подняла руку и влепила ему со всей силы пощёчину. Улыбка с его губ пропала, а в глазах появился злой угрожающий взгляд. Она с бесстрашием и вызовом посмотрела на него в ответ, нетерпеливо ожидая первой вспышки грозы, почти позабыв признаки боли, с удовольствием предвкушая борьбу. Её истерические мечты прельщали ей счастливую развязку этой дикой потасовки. Но с другой стороны это сулило свои последствия — капитуляция перед гневом. От него не скрылось то, что ответить на её враждебность такими же действиями лишь будет означать лишь укрепление связей, которые он хотел разорвать и укрепит её привязанность к нему. Он сдержался и обуздал свою злость, приняв решение поведать ей о неприкрытом разрыве, и вышел из боя, не защищаясь. Он отступил на шаг назад и повернулся к ней спиной со словами:
