Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Ты разве не знаешь бар Виты?… Не пристрастился ли ты к вину в Телль Аль-Кабире?
Аббас лаконично ответил:
— Нет…
— Как же ты мог жить среди англичан и не пить вина?.. Какой же ты жалкий ягнёночек… Вино — освежающий напиток, он полезен для мозга. Давай же, вперёд…
Он взял его под мышку и направился с ним в еврейский квартал — бар Виты находился недалеко от входа в него с левой стороны, более похожий на магазин: средних размеров, квадратной формы, справа там был стол с мраморной поверхностью, за которой стоял сам господин Вита. За его спиной на стене тянулась длинная полка, на которой в шеренгу выстроились бутылки. В конце её стояла огромная бочка. На столе стояли миски с семенами люпина и рюмки. Вокруг него толпились пьющие клиенты из числа простонародья, извозчики, рабочие и прочие — босые и полуголые, сродни нищим, если таковые пьют. Остальная часть бара была просторной с несколькими деревянными скамейками. На них сидели рыночные торговцы и те, кто в силу возраста или сильного опьянения не могли стоять. Хусейн увидел пустой стол в задней части бара и повёл к нему своего друга. Они сели вдвоём. Аббас обвёл глазами шумное гулкое место в тревожном молчании, пока не наткнулся на низкого и очень толстого мальчишку лет четырнадцати. Лицо его и джильбаб были запачканы грязью, ноги — босые. Он стоял посреди других пьющих и пил из доверху наполненной рюмки, голова его пьяно покачивалась в стороны. Глаза Аббаса широко распахнулись от изумления. Он обратил на него внимание Хусейна. Однако тот равнодушно скривил рот и насмешливо заметил:
— Это Аукаль, продавец газет. Днём он продаёт газеты, а ночью напивается. Он ещё мальчишка, но таких как он, даже среди мужчин не много. Видел ты таких, новичок?
Он слегка наклонил к нему голову и сказал:
— Бокал вина за полтора пиастра — удовольствие для безработных вроде меня. Ещё месяц назад я пил виски в баре Уинша, однако мир изменился. Удача повернулась задом. Как ведь кости легли!
Он попросил две рюмки. Хозяин принёс их и поставил на стол вместе с тарелкой с люпином. Аббас с волнением поглядел на свою рюмку и опасаясь языка своего друга, который предложит ему пройти новое испытание, сказал:
— Говорят, это вредно!
Хусейн сжал свою рюмку и насмешливо сказал:
— Ты что, боишься за себя?!.. Пусть оно убьёт тебя… В несчастье, друг мой, у тебя нет ни преимуществ, ни недостатков. Твоё здоровье.
С этими словами он чокнулся своей рюмкой о рюмку Аббаса, а затем равнодушно вылил её в себя. Аббас же поднял свою рюмку и отхлебнул из неё, а потом в отвращении отодвинул от себя. Он ощутил, что язычок пламени завис в глотке. Он скривил лицо, словно резиновую игрушку, которую сжали пальчики ребёнка, и с неприязнью сказал:
— Ужасно. Горько. Обжигает.
Хусейн язвительно засмеялся, чувствуя самодовольство и высокомерие:
— Смелее, детка. Жизнь — горькая штука, даже горче, чем этот алкоголь, и имеет крайне нездоровые последствия…
Он поднял рюмку и поднёс её к губам Аббаса, сказав:
— Пей, чтобы не пролить себе на рубашку.
Аббас выпил её содержимое глотками до самого осадка на дне, и с отвращением выдохнул. Затем он почувствовал жар в животе, который распространялся внутри него всё дальше с удивительной скоростью. Он следил одновременно с интересом и с отвращением за этим процессом. Алкоголь прорывался в его кровь и тёк по венам, пока не достиг головы. Бремя этого мира немного уменьшилась для него. Хусейн саркастически заметил:
— Довольствуйся сегодня двумя рюмками, и не добавляй…
Он попросил себе налить ещё одну рюмку и сказал:
— Сейчас я живу вместе с отцом, со мной — жена и её брат. Однако он нашёл себе работу в арсенале, и сегодня-завтра оставит нас. Отец предложил мне руководить своим кафе за три фунта в месяц!…То есть, другими словами, я должен трудиться от рассвета до полуночи всего за три фунта!.. Да что вообще вообразил этот безумный наркоман-любитель опиума?! Ты видишь, что мир относится ко мне враждебно, провоцирует у меня гнев и отвращение. У меня на это только один ответ: или ты будешь доволен этой жизнью, или гори весь мир и все люди синем пламенем…
Аббас начал ощущать странный приятный покой по отношению к тому волнению и мрачным мыслям, которые ему пришлось испытать за тот день. Он спросил:
— Ты не накопил денег?
Хусейн ответил резким, злобным тоном:
— Ни одного гроша! Я жил в чистой квартире в Уайлийе, где было электричество и вода. У меня был мальчик-слуга, который с большим почтением говорил мне: «господин». Я посещал кино и народный театр, много зарабатывал и много терял. Но это же наша жизнь. Наши годы уходят, так для чего откладывать деньги? Хотя деньги должны нас сопровождать до конца жизни. Иначе горе Египту… У меня есть сейчас совсем немного фунтов, не считая драгоценностей жены…
Он свистнул, заказывая третью рюмку, затем с опаской заметил:
— А ещё страшнее то, что на прошлой неделе мою жену рвало…
Аббас притворился, что заинтересован его словами:
— Надеюсь, с ней ничего плохого.
— Ничего плохого, но и не хорошо. Это признаки беременности, как говорит моя мать. Словно плод в её чреве стошнило в отвращении от жизни, что его ожидает, и он заразил своими чувствами и мать.
Аббасу было больше невмоготу следить за его рассказом: он был слишком быстрым и легкомысленным. Это было ему уже неинтересно; его охватило внезапное уныние после целого часа, когда он наслаждался покоем. Его друг заметил эту рассеянность и задумчивость, и он с обидой спросил:
— Что это с тобой?… Ты совсем не слушаешь меня…
— Закажи мне ещё одну рюмку…
Хусейн обрадовался его пожеланию, и подозрительно глянув на него, сказал:
— Ты чем-то расстроен, и я знаю причину…
Сердце юноши учащённо забилось, и он быстро ответил:
— Ничего, абсолютно ничего. Говори, а я послушаю тебя…
Однако тот не обратил внимания на его замечание, и с долей презрения продолжил:
— Хамида…
Сердце его друга застучало ещё сильнее, словно он проглотил третью рюмку. Кровь его забурлила, на него нахлынуло возбуждение, ярость и печаль. Дрожащим голосом он сказал:
— Да, Хамида. Она убежала. Её увёл какой-то мужчина. Это беда, погибель!
— Не грусти ты так и не будь дураком. Разве у тех, чьи женщины не сбегают, жизнь хороша?!
Переживания Аббаса достигли предела, и он почти бессознательно произнёс:
— А что она делает сейчас, интересно?
Хусейн саркастически засмеялся и ответил:
— То же, что делает любая женщина, которая сбежала с мужчиной…
— Ты издеваешься над моей болью…
— Твоя боль нелепа. Ну-ка, скажи мне, когда ты узнал о её побеге?… Вчера вечером!… Сейчас тебе следовало бы забыть про неё…
И в этот миг Аукал, пьяный мальчишка-продавец газет, совершил кое-то, что привлекло внимание сидящих рядом. Покончив с напитком, и уже будучи под хмельком, он пошёл, покачиваясь, к порогу бара, посмотрел вокруг блуждающим взглядом, и горделиво склонив голову назад, заплетающимся языком заорал:
— Я Аукаль, самый ловкий среди всех ловкачей, я господин над всеми людьми. Я пьян и доволен, и иду к своей любимой. Есть ли у кого-нибудь из вас возражения?… «Ахрам», «Мисри», «Аль-Баакука», какую газету изволите?…
И мальчишка исчез, подняв целую бурю смеха вослед. Но Хусейн Кирша гневно хмурился, в глазах его блестели искры. Он плюнул на то место, где только что стоял паренёк, выругался и изрёк проклятие в его адрес — то был у него наименьший порыв гнева, и то в виде шутки, которого вполне бы хватило, чтобы разжечь его ярость и разбудить скрытый дух агрессии. Если бы Аукаль находился сейчас в пределах досягаемости, он бы поколотил его, пнул или схватил его за шиворот. Он повернулся к Аббасу — тот пил свою вторую рюмку — и резко сказал, словно забыв о том, о чём они беседовали:
— Это жизнь, а не деревянная игрушка. Мы должны жить… Разве не понимаешь?
Аббас не обратил на него внимания. Он разговаривал сам с собой: «Хамида больше никогда не вернётся. Она исчезла навсегда из моей жизни. Какую пользу принесёт её возвращение?… Я плюну ей в лицо, если когда-нибудь встречу её. Это хуже, чем убийство. А что касается того эфенди, то ему несдобровать — я сломаю ему шею…»
