Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…
Святой подвижник и странствователь Павел Алеппский, сопровождавший Антиохийского патриарха Макария в его путешествии по Московии, побывав в монастыре, писал о нем изумленно и восторженно:
«Он стоит на ровном месте и не виден издали… окружен огромной высокой стеной новой постройки, белой как голубь. Кругом него сады, идущие непрерывно один за другим, большой город (посад), женский монастырь и несколько других монастырей и церквей, пруды и мельница. Он совершенен во всех отношениях… Ум не может представить его неприступность и красоту…»
Вот так. Весною, когда сады оделись в белопенные одежды цветов, в глянцевитую молодую зелень, когда торжество жизни являло себя во всей полноте, душа поневоле воспаряла ввысь, устремляясь мыслью к Творцу, создавшему всю эту красоту на радость и поклонение человека.
Царица Наталья упокоилась душою в этих стенах. Более всего она опасалась Кремля, его дворцов, где на ее глазах творилось кровавое душегубство, где даже стены источали коварство и злобу. Запах крови преследовал ее, ей не спалось там, в кремлевских палатах, с их каменным роскошеством.
Здесь, в деревянных Царицыных палатах, пахло мятою и другими полевыми травами. Этот травяной настой источал покой и мир. И царица спала сном крепким и бестревожным. И отрок Петруша, великий государь, коему исполнилось тринадцать и шел четырнадцатый годок, предавался своим любимым занятиям и играм. Казалось бы, великому государю не пристало играть в игры. Но то были игры ратные, приличествующие государю, который должен быть и воином. А в арсенале монастыря было всего вдоволь: пушек без счета, пищалей больших и малых без числа, а пистолей, мечей, кольчуг, луков и стрел невиданно много. И отрок Петр упивался всем этим: то примерит железную бронь, то воздымет тяжелый меч… Был он, Петр, роста высокого и, глядя на него, давали ему все шестнадцать-семнадцать. Царица не могла наглядеться на сына, сердце ее ликовало. Казалось, сбывается предсказанье вещих старцев и растет и мужает истинно великий государь, который призван удивить не только Россию, но и мир. Радовало в нем все, а более всего жажда познания. Сама она не преуспела: что вложил в нее дядюшка Артамон Сергеевич, то и приняла. Языков не знала, в чтении и письме недалеко ушла.
А Петруша… Он все хватал на лету, был жаден до знаний, до рукомесла. Все хотел уметь. И к бывалым людям тянулся, жадно слушая их рассказы. Не царские у него были повадки, а работные.
Глядела она на Петрова братца, первого великого государя. Ну небо и земля. Иван — хилый молитвенник, все в затворе сидит, все поклоны бьет — других занятий нету. Поощряла его сестрица — Софья-ненавистница. Была она приторно вежлива, называла царицу матушкой, но преследовал Наталью ее змеиный, полный яда взгляд. В этом взгляде бывало столько ненависти, что царице иной раз становилось страшно. Нет, она не заблуждалась, она понимала: от царевны Софьи, присвоившей себе самочинно титул правительницы, опиравшейся на стрельцов и всяко задабривавшей их, таится главная опасность. Она сторонилась Софьи и старалась оберечь от нее сына.
Да он и сам сторонился Софьи. Чутье у него было не отроческое — зрелого человека. Старался быть от нее подалее. Тем паче, что занятий у него было по горло. Прослышав, что посол царя Алексея, батюшки его, гречанин в русской службе Николай Спафарий, побывал в Китайском государстве и что вообще он человек бывалый, объездил чуть ли не полсвета, истребовал его к Троице. И теперь вечерами слушал его рассказы о Китае, о Сибири — земле безоглядной, у коей нет ни конца ни края, как не исчислить ее богатств.
Николай — человек письменный, не приученный к долгим разговорам, однако был пленен любознательностью юного государя. И охотно рассказывал ему о своих странствиях, отвечал на вопросы, коими закидывал его царь-отрок.
Начал он спрашивать с искусства воинского.
— У них, у китайцев, тоже два вида: конное и пешее, — отвечал Николай. — Конное вооружено короткими мечами, именуемыми сулема. Только у нас сабли на боку, а у них почему-то позади. Еще имеют луки добрые, копья, щиты и шлемы. А у пеших то же оружие, как и у конных. А еще пищали, но только не кремнем, а фитилем запаливают. Пушки железные, как у нас, но более для осады, стены разбивать. А строю у них никакого нет. Во время баталии бегут толпою, кто во что горазд. А вообще-то они к войне не склонны, привыкли жизнь содержать в мире. Любят они заниматься возделыванием земли либо торговлей, ремеслами разными. Однако у нынешнего богдыхана пушки зачали делать в две сажени и гораздо толстые, более для страху, нежели для пальбы. И наделано тех пушек около трехсот. Кораблей же торговых и военных у них зело много. И военные вооружены пушками. Они, китайцы, искусные мореходы, ходят на торговых кораблях в Индию…
— Стало быть, у них морских городов много? — перебил его Петр.
— Много, много. И реки их впадают в море-окиян.
— А в Сибири нет таких рек?
— Есть. Великая река Амур. Но она от нас далеко, на крайнем востоке.
— А вот из моря Хвалынского нет ли реки, коей Индии достичь можно?
— Не знаю, государь мой, — честно признался Николай. — Надо бы у купцов разведать, кои с Персией торг ведут.
— А Сибирь, небось, рудами богата?
— Великих богатств земля и великого простору. Реки тамошние, почитай, все на север текут и впадают в Ледовитый окиян. Есть в Сибири, как сказывают, и злато россыпное и рудное, и серебро, и каменья драгоценные, и медь… Но тамошние народы сего не добывают, ибо занятие их есть охота да рыболовство. А навыка к добыче металлов у них нет.
— У нас тоже навык невелик. Медную руду, донесли мне, староверы по окраинам плавят и из меди разные пригодные вещи делают.
— Сейчас в ходу не чистая медь, а бронза и латунь, это я у шведов насмотрелся. Они медь плавят с оловом да цинком и получают металл большей крепости.
— Нам тоже надобно такое производство завесть, — сказал Петр. — Слыхал я, что уж кое-где от иноземцев сей способ переняли. А вот еще у китайцев посуда есть тонкости необычайной. Фарфор называется. Из чего его делают?
— Сие производство составляет у них величайший секрет. И кто осмелится его выдать, будет предан мучительной смерти.
— Ну а шелк?
— Трудно проверить, но таковая тонкая и крепкая материя вырабатывается из паутины, которую ткут особые черви, грызущие листья особых же деревьев, кои у нас не произрастают. Китайцы научились разматывать кокон, в коем эти черви прячутся, и из этой тончайшей нити, ровно как из паучьей паутины, ухитряются прясть полотно. Как они это делают, мне видеть не приходилось. Сие тоже составляет их секрет. И вообще они во многих ремеслах столь искусны, что нам за ними не угнаться.
— Достигнем, — уверенно произнес царь-отрок. — Людей охочих выучить бы поболее в странах заморских, они у нас все и заведут, чего доселе нет.
— Само собою, государь мой. Ежели выучить, люди все превозмогут.
— Взаперти сидим, — сокрушенно произнес Петр. Произнес совершенно как взрослый. Да и голос у него ломался и густел. — Моря у нас нету, мореходства тож, а море — открытая дорога куда хошь. Вот к морю бы пробиться.
— Верно, государь мой. — Николаю было как-то неловко говорить отроку «государь мой», но положение обязывало: Петр был не просто государь, а великий государь и великий князь. Так следовало его именовать, но отрок был прост и не напускал на себя царственную важность. И, признаться, Николай не видел в нем царя, а просто любознательного мальчика, задающего взрослые вопросы и рассуждающего совсем по-взрослому. — Те государства, где есть море, процветают. Взять, к примеру, Аглицкое королевство. Или Голландию. Хоть та же Голландия невелика, а голландцы — всюду. Они и Китая достигли и с ним торгуют, и с Индией, и с Японией. Вывозят оттуда пряности, фарфор, шелк, чай — все, что в сих странах произрастает и что там производят. И корабли у них знатные да ходкие. Правда, случаются бури немыслимые и пучина вод разверзается и глотает оные корабли. Но они выходят в море, глядя на погоду.
— Видно, приметы у них есть, когда буре быть.
— Есть, есть приметы. Они с ними сообразуются, — подтвердил Николай.
— А еще что в Китае есть занятного-и диковинного?
— Города все, числом их 135, окружены каменными стенами, наподобие здешних монастырских, и окружены рвами глубокими. Книга же китайская трактует число народа тамошнего. Всего семей 418 989, а мужей в них 3 миллиона 452 тысячи 254 человека…
— Неужто всех столь точно подсчитали?
— Так пишут, стало быть, сочли с точностью до человека.
— Дивно мне это, — признался Петр.
— В сей счет не вошли их бояре, жрецы, волхвы и дети, а с ними народу поболее.
— Сказывай далее. Интересно мне все.
— Еще у них громадные звери элефантусы, у нас говорят слоны, делают всякую тяжелую работу: таскают бревна и камни пребольшие. Совсем ручные, как домашняя скотина. Зимою у них холода бывают точно такие, как у нас, и тогда они не дровами топят, а черным камением…
