Руфин Гордин - Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Впереди была еще церемония самого венчанья. Она свершалась в Успенском соборе при многолюдном стечении народа. Снова патриарх гундосил и гремел хор, снова басил дьякон и протопоп обходил новобрачных с кадилом.

— Венчается раб Божий Иоанн Алексеевич, великий государь и великий князь и прочая рабе Божией Прасковее Феодоровне, — возгласил отец протопоп и возложил венец на голову Ивана.

То же повторилось и с Прасковьей.

— Положил еси на главах их венцы, от каменей честных: живота просиша у тебе и дал еси им! — закончил патриарх.

Иван изнемог. Скорей бы, скорей все кончилось и их препроводили бы за пиршественный стол. Впрочем, и там не будет покою, и там будет шум великий, от коего гуд в ушах, и возгласы разные с пожеланиями многолетия, и крики: «Сладко!» — еще и еще. Странно, но он с трудом переносил все это.

Видно, и Прасковье было тягостно: она прикрыла глаза, а лицо как-то сморщилось, когда патриарх приступил к ней с поученьями, как вести себя доброй жене.

— Ты паки честная невесте должна будеши мужеви твоего любити, верность ему хранити и послушание велениям мужа твоего, яко главы твоея, ибо яко же Христос есть глава церкви, тако муж жены глава есть. Покорно сноси гнев супруга, а ежели он усмотрит вину твою и проучит тя жезлом, покорись…

Иван готов был восстать: царь он или не царь, сколь долго можно томить его и супругу, третью царицу, ибо отныне она есть законная царица. Он с трудом сдерживал себя, чего с ним прежде не случалось.

Наконец свадебный кортеж тронулся из собора. Все повалили за пиршественные столы. Звон был великий, затрезвонили все колокола по всей Москве, когда послышался призыв плавной колокольни столицы — Ивана Великого.

Иван первый, а торжественно Иоанн Пятый, рухнул в кресло. В ушах стоял сплошной гул. Он уже ничего не понимал и на все зовы и восклицанья отзывался машинально, а часто невпопад.

— Скорей бы все ушли, — шепнул он невесте. — Мне уж невтерпеж.

— И мне, — прошелестела она одними губами.

Чавканье, тосты, крики, пьяные пожеланья — все слилось в сплошной гул. Иван уж перестал понимать что-либо, он пребывал в остолбенении.

Наконец гости стали вылезать из-за столов на нетвердых ногах. Софья, Федор Салтыков — отец царицы, и другие Салтыковы подхватили новобрачных и повели их в опочивальню.

— О, Господи, наконец-то, — пробормотал Иван.

Ему пришлось разоблачаться без помощи постельничего, и он долго путался в одеждах. Прасковья же разделась быстро, как учили ее подружки и сестрица Настя, и нырнула под покров. Иван наконец забрался в постель и привычно вопросил:

— Ну?

Супруга стыдливо молчала. Он полагал, что она должна немедля откликнуться на зов, как делала это девка Варька, но Прасковья не знала, как себя вести. У нее не было опыта. Она сохранила девство, как подобало боярской дочери.

Иван понял, что ему самому следует действовать. Он взгромоздился на супругу, полный того напряженного желанья, которое сопровождало его все предшествующие ночи. Но неожиданно его ожидало сопротивление, некая преграда.

— Ох! — застонала Прасковья. — Ох, государь мой, больно.

— Ну! — вскричал Иван. — Пусти! — Еще усилие, и он вошел.

— Больно, — снова застонала Прасковья, но уже тише и тише.

Иван, тяжело дыша, делал свое супружеское дело. Наконец он разрядился и блаженно откинулся на бок.

— Сладко тебе было? — отдышавшись, спросил он.

— Прости, государь мой, непривычная я, — простодушно отвечала третья царица. — Впервой со мной такое. Больно было. Небось, по-первости.

— Вестимо, — подтвердил Иван. — Вот у меня прежде было уж так сладко. Мы с тобою еще поляжем, когда войду в силу.

— Я буду стараться, государь мой, — покорно отвечала Прасковья. — Угождать тебе буду, как патриарх велел.

— Я тебя научу, как стараться, Параша, — отвечал Иван, довольный тем, что его царица обещала стараться.

Но в дверь уже стучали. Войти в силу Ивану не дали: прежде надо было удостоверить участников свадебного пира, дружек и подруг, что доброе свершилось и ложе не скверно.

Пришлось, наскоро прикрыв наготу, отпирать. Дружки выхватили простынь и, потрясая ею, умчались в палаты. Ор стоял неимоверный:

— Свершилося, свершилося!

Ах ты, господи, срам-то какой! Но избегнуть никак нельзя было. Освящено веками.

Слава Богу, не потребовали их к пиршественному столу, под которым уже лежали замертво, а кои еще мыча, упившиеся гости, меж которых попадались, правда редко, и жонки. Дали продлить доброе. Иван, набравшийся опыта у Варьки, поучал молодую жену, какова любовь истинная, сладостная. Он осмелел, ворочал ее и так и сяк. Поначалу она стыдилась и с неохотою осваивала науку любви.

— Государь мой батюшка, погодь, Христа ради, дай попривыкнуть. Не вошла я еще в эдакую-то сладость, — взмолилась Прасковья.

А царь Иван дорвался наконец. В нем много силы накопилось после долгого пощенья. Но и он подустал и размяк, чему третья царица была рада.

Наутро молодые проснулись поздно. К этому времени для них уж были истоплены мыльни. Дружки повели Ивана в свою, а подружки — Прасковью в свою мыльню. Допрашивали с любопытством, а кто еще и с завистью, хоть царь-то был увечный:

— Каково тебе было, Параша? — не привыкли еще к обращенью «государыня царица», всё по-старому.

Царица Прасковья отвечала уклончиво:

— Государь мой — муж добрый.

— А много ль раз тебя требовал?

— Да что вы, девки, — замялась Прасковья. — Сказано — муж добрый. — И не утерпела, призналась: — Трое раз приходил.

Облачили невесту, а теперь жену, после мыльни во все новое. И на царя Ивана, как сказано было в оглашении, «возлагали… сорочку и порты, и платье иное, а прежнюю сорочку велено было сохранять постельничему. А как царица пошла в мыльню и с нею ближняя жоны, и осматривали ея сорочку, а осмотря сорочку, показали сродственным жонам немногим для того, что ея девство в целости совершилось, и те сорочку, царскую и царицыну, и простыни, собрав вместе, сохраняли в тайное место».

Шумное торжество — с пиршествами, с музыкою, с пыланьем костров, с колокольным звоном — продолжалось еще несколько дней. Салтыковы торжествовали. Впервой представительница их знаменитого рода взошла на царскую высоту.

Молодые каждодневно обходили кремлевские соборы, били поклоны, прикладывались к иконам, в их честь служили молебны, с пением, с пожеланиями многолетия, с благословениями. А по вечерам, как можно поранее, уединялись в своих покоях, отсылали всех прочь и предавались любовным утехам. Мало-помалу царица вошла во вкус. Иванушка оказался вовсе неплох в постели, хоть думали иное. Он как-то весь воспрял, словно в него влили некий животворный эликсир, и был неузнаваем.

Более всего радовалась царевна Софья. Это ее трудами братец выучился любовной науке. Теперь она с нетерпеньем ждала результата: как скоро понесет ее избранница. Должна бы, должна: эвон, как спала с лица. Видно, братец старается, не слазит.

Вошла к ней, стала спрашивать бесстыдно:

— Много ль приняла семени?

Молодая царица закраснелась и потупилась.

— Ох, много, сестрица, много.

— Господь тебя благословит, — обрадовалась Софья и с тем отошла.

Глава восемнадцатая

Троица

Город небольшой и людей в нем немного; и к нему подступил великий царь, и обложил его, и произвел против него большие осадные работы. Но в нем нашелся бедняк, мудрый, и он спас своею мудростью этот город; однако же никто не вспоминал об этом бедном человеке.

Не было стен выше, крепче, надежней, чем стены Троицы. Не было во всем Московском государстве. Что московский Кремль? Он был полон коварства, хитрости и подлых замыслов. Его стены не могли охранить, его палаты не могли защитить. Все было проницаемо, все доступно в Кремле.

Царица Наталья поспешила укрыть сына и дочь за стенами Троицы. Их только что надстроили. И денно и нощно стерегли покой государев великие сторожа и караулы, у медных пушек с боевым припасом несли бессменную службу пушкари.

Затворились главные ворота, а у пробитых рядом Успенских ворот были устроены пушечные казематы. Ров перед восточной стеной расширен и один его откос выложен камнем. Все башни подросли, а четыре угловых пережжены заново и стали грозней.

Не замай враг! Никакие стенобитные орудия, никакие турусы на колесах не страшны теперь, как и в недавние времена, Троице. Неприступна она, недоступна.

Велик, прекрасен монастырь! Не может глаз налюбоваться пятиглавым Успенским собором, стройным Троицким собором, Духовскою церковью, надвратною церковью Сергия… Есть где колена преклонить, Всевышнему помолиться. Не было на святой Руси монастыря богаче Троицы. По приписным книгам 1646 года ему принадлежало 16 811 крестьянских дворов, вчетверо более, нежели другим именитым обителям.