Наталья Иртенина - Андрей Рублёв, инок
Книжник, взволнованно дыша, в требовательном нетерпением воззрился на молчаливого собеседника.
– Хорошо, Епифаний, – коротко ответил тот. – Только чего же ты от князя хочешь? Желание любви к брату ему внушить или чтобы он книжным справщиком у тебя был?
Премудрый сменил нетерпение на недоверчивость.
– Вправду кажусь таким дураком?.. – Он помотал обнаженной головой с обильной плешью в седине. Мокрый клобук сушился на рундуке. – Не-ет. Знаю, кто настраивает князя против меня! Известно, кто расписывает ему иноков несусветными дурнями и роем трутней. И князь в его ловушку попал, и Феофан многоумый туда же угодил! Сладкой отравой оба напитались…
Излив горечь и негодование в продолжительных разглагольствованиях, Епифаний собрал пергамены и попросил:
– Спаса-то покажешь, Андрей? Доныне душа колышется, как вспомню то, что вчера узрел.
– Пусть душа твоя вновь обретет устойчивость, Епифаний, – одними глазами улыбался иконник.
– Не покажешь, – вздохнул книжник и отправился опять скакать через лужи и грязевые преграды.
Андрей проводил его почти до ворот. На обратном пути заметил под навесом амбара бабу-богомолку, как показалось сперва. Вся в черном, она жалась к срубу, терпеливо ожидая подаяния. Иконник направился к ней и, только приблизясь, увидел, что женка не одна. Из-под руки ее глянули любопытные глазенки мальца лет восьми, прятавшегося за матерью.
– Не стой здесь, – сказал Андрей бабе. – Ступай в челядню, там накормят.
Он показал, куда идти.
– Постой, чернец, – окликнула она его, не трогаясь с места. Голос у женки был низкий, глухой. – Мы не милостники. Не бродяжные. Мне бы с Андреем-иконником перемолвиться словом да совета у него спросить.
Монах велел ей идти за ним.
В пустовавшей клети челядни усадил обоих и сам устроился напротив. По торбе на плечах бабы и сбитым до дыр лаптям можно было догадаться, что в пути они пробыли не один день. Худой мальчонка с серым, уставшим лицом отцепился от матери с явным намерением показать себя взрослым отроком. Сел прямо и уставил серьезный немигающий взгляд на чернеца.
– Ты Андрей Рублёв? – Женка взволнованно ворохнулась, но сейчас же успокоилась.
– Говори, что ты хочешь.
Лицо ее было иссохшим от большой скудости и тяготы в житье либо какой-то многолетней беды, состаривших бабу раньше срока. Она положила ладонь на русую голову сына, приклонила его к себе.
– Из Торжка мы. К тебе, богомольнику, за добрым словом по нужде пришли.
– Что ж ближе не нашла кого? – изумился Андрей. – Или не жаль тебе своих и мальчонкиных ног?
– А ты не попрекай меня неразумием, – храня спокойствие, ответила женка. – Знать, не случилось ближе такого, как ты, к святости прикоснувшегося. В леса идти пустынников спасающихся искать – боязно, разбойников много. А про тебя не зря ведь люди говорят, что тебе ангелы являлись. Вот и послушай бедную вдовицу, не отринь, Бога ради.
Малец вырвался из рук матери, отодвинулся и продолжил пристально изучать иконника, знавшегося с настоящими живыми ангелами. Видя, что монах не отвечает, вдовая женка продолжала:
– Попадья я, а муж мой был протопоп нашего собора Спаса-Преображенья. Пять лет назад в доме горе поселилось. Ты небось слыхал про то, как посаженный к нам на кормление смоленский князь зарезал мечом своего подколенного служилого князя? И как жену его, истерзанную, без рук, без ног в проруби утопил?..
Андрей взглянул на мальчонку. Непонятно было, слушает ли тот мать. Но, видно, попадья столь свыклась со своим страданьем, что не считала нужным ограждать от страшных подробностей дитятю.
– Слыхал, – остановил он вдову, чтобы не продолжала.
– Слыхал, – удовлетворенно кивнула она. – Волчина тот злобесный, князь смоленский, бежал из города чрез седмицу. Да никто как муж мой, протопоп Михайла, упокой Господь его душу, понудил того нелюдя к бегству. Всегда был на обличения греха неистов, душой кипел от неправд. Трудно с ним было уживаться, с мужем моим… – Голос попадьи дрогнул, но, глянув на сына, сейчас же взяла себя в руки. – Не согнуть его было ничем. Так и тот аспид не смог протопопа нашего перебороть. Зато уж отомстил сполна, дом наш ночью подпаливши да дверь подперевши. А в доме ребят было мал мала меньше. Пока муж мой всех в окно покидал да меня проталкивал, сам угорел.
– Не огульно ли вину на князя-беглеца возложили? – мягко спросил Андрей.
– Не огульно, – сдержанно усмехнулась вдова. – Следов конских копыт на снегу довольно утром видели. Зверь тот, душегуб смоленский, в ту же ночь из города пропал. Не пощадил и младенцев Михайловых, всех нас к огненной смерти приговорил…
– Да и ты не бери грех на душу. Не трави себе сердце злословием. Помер обидчик ваш в покаянии за совершённое.
– А что мне от покаяния его? – деревянным голосом произнесла баба, судорожно сцепив руки на коленях. Кивнула на мальца. – Этих спиногрызов покаянием не накормишь, не оденешь…
– От меня ты чего хочешь?
– А что ж, – опять усмехнулась попадья, – может, и верно, с того света прислал мне князюшка свое раскаянье. Того и хочу, чтоб ты, иконник, по-божески рассудил. В начале зимы прискакали ко мне на двор двое каких-то. Одеты были чисто, а глаза у обоих нечистые, шальные да блудливые. Вызвали меня из дому, спросили только, я ли вдова поповская, и кинули ларь на крыльцо. Умчали сразу. К ларю ключ был примотан. Открыла – а там, Господи, помилуй, Богородица, заступи! Серебрища доверху, чеканного и в гривнах, в обручьях и привесках, колтках да прочей кузни. От страха чуть сердце не выпрыгнуло. Захлопнула сундук, в подпол его затащила от греха. К протопопу новому побегла. Так, мол, и так, батюшка, что с ларем проклятущим делать? Знамо дело, не трудом праведным столь серебра нажито.
– Отчего так думаешь?
– Простая у тебя душа, чернец, голубиная, – вздохнула баба. – Верно, потому и к Богу близок. Кто же от честных трудов уделяет столько богатства вдовам и сиротам? В ларе этом не на одну меня с моими оглоедцами серебра, а на десятерых таких, как я. Протопоп наш почесал в бороде да и сказал: утопи, мать, богатство это в реке. Но так чтоб недалече от берега и в приметном месте, в затоне каком. Дело, сразу видать, нечистое, может, и кровь человечья на этом серебре. А к тебе, говорит, неведомо каким путем попало, может, и кривым да не к тому двору пришло. Может, еще стребуют с тебя этот ларь.
– А ты не исполнила его совет, – не спросил, а утвердил Андрей.
– Не исполнила. – Вдова отвела в сторону очи. – Бес попутал. На дворе у себя ночью зарыла, пока земля еще немерзлая была. А ныне с делами повольнее стало, старшие мои, сынок с дочкой, уже в доме хозяйствуют. Вот и к тебе сюда собралась. Прослышала, будто ты в Звенигороде объявился. Ты уж, иконник, подскажи мне, сделай такую милость, как по правде с этим ларем поступить. Поусердствуй Богу. Помолись, что ли. Авось тебе на ум придет ответ. Только мне бы поскорее. В обратную дорогу надо, как бы чего в доме не стряслось. За помощниками моими сопливыми глаз да глаз еще нужен.
Андрей улыбнулся мальцу, перемигнулся с ним.
– Так что ж, помолишься? – заметив их переглядку, баба нахмурилась, поджала бледные губы.
– А ты вот что сделай, – предложил монах. – Пожди до средины осени, потом откопай ларь и возьми себе, сколько совесть даст. Используй на свою потребу. Прочее раздай тем, кто бедней тебя.
Попадья пришла в замешательство.
– Что ж до средины осени? Ты не обманываешь ли меня, чернец? И не молился нисколько. Да по-божески ли рассудил? Ведь ежели по-человечески, так того мне не надо. Не нужно мне серебра этого нечистого…
Андрей встал.
– Сделаешь, как говорю, – наказал он бабе. – Да не думай ослушаться в этот раз. Бога не гневи.
Вдова, тоже поднявшись, поклонилась ему в пояс. Мальчонка спрыгнул с лавки, повторил за ней.
– Ну, коли так, прощай, Божья душа.
Оправив черный убрус на голове и взяв за руку сына, она пошагала в сени.
– Погоди-ка, – остановил их Андрей, идя следом. – Пережди до трапезы, оголодали ведь в пути.
– Некогда мне, к детям поспешать надо.
Получив просимое, попадья торопилась уйти.
– Для чего же малого с собой в такую даль таскала? – едва не осердился иконник. – Уморить его хочешь?
– Уморишь его, как же, – с суровой лаской она встрепала сыну волосы. – Жилистый он у меня, не смотри, что тощий. Со мной идти сам напросился. Пристал как репей, возьми да возьми. На тебя, иконник, поглядеть хотел. Ну, поглядел? – обратилась она к мальцу.
Тот кивнул и снова уставился на Андрея.
– Немой он у тебя, что ли?
– Зачем немой. Не любит просто языком полоскать. Так мы пойдем.
– Да подожди же, экая ты неуемная. – Под ее непонимающим и недовольным взглядом Андрей начал сбиваться и тоже торопиться: – Ты вот что… ну… оставь мальчонку здесь… Со мной… в дружине… Отъестся на княжьих хлебах… Побудет тут пока… потом в Торжок с попутным обозом отправим…
