Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2
— Где??! Где двадцать седьмой? — схватив ручник, пялюсь я в голубую пустоту неба.
— Да вон — двадцать седьмой годик! Последний военный призыв! Гля-я… ка-ак красиво выезжают! Впрямь — парад!
— И-иди ты… — удивляюсь и я. Со стороны Вены, грозно рыча мощными моторами на крутых виражах, «поднимается медленно в гору» колонна мощных студебекеров. Машины новенькие — только что из Америки, непривычно огромные. В высоких кузовах тесно сидят одинаковые, как автоматные патроны, солдатики образца двадцать седьмого года. По сравнению с громадными машинами, солдатики — совсем игрушечные. Все в одинаковых, добротно шерстяных и почему-то зеленых шинельках из Австралии и… в касках! Для устрашения незримого классового врага? А круглые и наивные мордашки под воинственными касками, хотя тоже до смешного одинаковы, а однако ж, весьма серьезны. Чтобы соответствовать историческому моменту: ведь у каждого стударя на решительно торчащем, черном, сокрушительно массивном бампере белой краской через трафаретку выписано: МЫ ПОБЕДИЛИ!
Мимо нас с утробно тяжелым ревом величественно шествует первый стударь, второй… уже десятый… со счету сбились мы, а они идут, идут! Одинаковые могучие машины с одинаковыми словами на одинаковых грозно торчащих бамперах: МЫ ПОБЕДИЛИ! МЫ ПОБЕДИЛИ!.. И солдатики, закругленные касками, как автоматные патроны, свои подбородки из-под касок решительно выставляют, будто бы у каждого персональный бампер, хоть пиши на нем: «И я победил!»
— Гля! — победители! Ха-ха! Победителей в Европу завезли! Аккурат посля войны! Однако, силища-то какая! — ого?! — восторгается Леха и машет рукой проходящему стударю. Одинаковые солдатики, как по команде, поворачивают скругленные железом головы и, поджав воинственно выставленные подбородки, застенчиво улыбаются и машут ладошками. И долго, выворачивая тонкие шейки, внимательно разглядывают нас, вольно возлежащих вдоль шоссе. Я представляю, какими они видят нас с высоты громадных стударей: наши белесые гимнастерки, причудливо раскрашенные разводьями от пота и грязи, наши цивильные шкарята в сочетании с фрицевскими прохорями…
Все признают, что форма вермахта самая красивая в мире. Форма солдата делает из любого увальня-боша бравого веселого парня, а форма офицера, даже из баварца, строгого, стройного мужчину.
А мы, «советские воины», одеты так причудливо не потому, что пообносились. Каждый из нас под любым предлогом, а то и без спешил на передке избавиться от нижней части формы, которая придумана, как специально, для того чтобы солдат не был похож на человека. Форма солдата не только уродлива, но и не удобна.
На казенной части солдата, почти бестелесной от диеты Чебаркульских и Еланских лагерей, жалко тилипаются, как на клоуне, просторные армейские бриджи. А из просторных обручей стоячих воротников гимнастерок трогательно, как одуванчики, тянутся к солнышку стебельки тонких солдатских шеек! Но самое смешное в одежде солдата, это, конечно же, обмотки, которые делают солдата похожим на аиста, отощавшего после перелета из бескрайних российских болот на асфальт Европы, где уже сто лет лягушек нет, как нет.
Конечно, нету худа без добра — солдат и обмотку приспособит не только для того, чтобы на ней повеситься. Ведь только она, родимая, обеспечивает такое надежное крепление баландомета (по цивильному ложки) к солдатской ноге! Без пулемета солдат выживет, еще и победит, а без баландомета — везде ему полный пипец! То есть аллес капут.
И при всей-то нашей пестроте в одежде, единственно, что у всех одинаково — это вольная фронтовая расхристанность. И не только в одежде, но и в манерах, жестах, разговорах с начальством. Со стороны посмотришь — не рота, а табор… жаль, без цыганочек. Но на рваных гимнастерках — боевые награды. И с уважительной завистью глядят на нашу, заросшую волосами фронтовую вольницу, спрессованные армейской дисциплиной, одинаковые как из-под штампа солдатики, рожденные в двадцать седьмом году, а потому не понюхавшие пороху.
Один за другим, с грозным ревом могучих американских моторов торжественно шествуют мимо нас громадные бамперы с триумфальным кличем: «Мы победили!» Сперва я и Леха хихикаем над этими надписями, несколько нескромными для опоздавших повоевать. Но потом до меня доходит глубинный смысл этого лозунга. «Мы» — это не относится к солдатикам двадцать седьмого года. Даже к нам, фронтовикам, тоже. «Мы» — это коммунисты-фашисты. Это они победили кровью своего народа, победили своих соперников социалистов, то есть нацистов. «Мы» — это ВКП(б), которой так нужна была вторая мировая! Да, «они» победили! И теперь «им» никто не страшен, раз нет нацистов, сила которых, как у коммунистов (фашистов), в том, что они сперва стреляют, а потом выясняют: кого расстреляли для «исторической необходимости»? А Европа, и так под завязку заполненная советской армией, теперь пополняется еще более надежной опорой советской диктатуры — не воевавшими солдатами двадцать седьмого года.
Стандартные, как оловянные солдатики, избавят они старушку Европу от юридических заморочек вроде прав человека. Напичканные трескучей демагогией, зажатые в тиски уставов и армейской дисциплины, отученные от любой мысли и до смерти запуганные Смершем, потопает двадцать седьмой годик по Европе, наводя сталинский порядок, заодно напоминая нам, фронтовикам, о том, что слишком много свободомыслия вдохнули мы с европейским воздухом!
Не спроста партия одела двадцать седьмой год во все новенькое. Нас, отправляя на смерть, так красиво не одевали. Не спроста вооружили их самым совершенным оружием! Пол-Европы под советскими войсками и никуда они отсюда не уйдут! Колесо истории набирает обороты, и сейчас только чудо спасет Европу от сталинской оккупации, при которой европеец сперва робко оглянется, будто бы пукнуть хочет, а потом осмелится подумать: «А при Гитлере дышалось свободнее»! Хуже мы, фашисты, нацистов или лучше — не мне сравнивать. Пока они порабощали другие народы, гебня превратила в рабов свой народ… других-то народов у гебухи не было. А сейчас?
И, может быть, это далеко не все, — загадочно произнес Монте-Кристо…
Вчерашняя газетка «За Советскую Родину!» писала про встречу на Эльбе наших генералов с американскими. Под жужжание десятков кинокамер и сияние фотовспышек всласть нацеловались генералы и слезами нерушимой дружбы друг друга до кальсон промочили под команды режиссерские: «Дубль! Еще один дубль! Слезу крупнее! Самым крупным планом!!!» Актеришки-самоучки. Представляшки. Проститутки политические. Но в рядовых русских и англо-американских душах медные трубы победный марш наяривают очень даже понатуре! Все о вечном мире мечтают. А Сталин, конечно, думает о том, что советская армия может идти по Европе и дальше — до Гибралтара. Кто ей помешает? Только не водевильная американская армия! А других-то уже нет… Так, чего доброго, сбудется моя сопливая мечта: «Гренада, Гренада, Гренада моя!»?
Поговорить бы с умным человеком об этом, поспорить бы… Впрочем, лучше не спорить. Афоризм «в споре рождается истина» — придумал стукач провокатор. В СССР после спора следует донос. А в армии спор способствует чистоте пола в казарме, если спор о Дарвине старшина подслушает. А он четко секет: разномыслие в армии недопустимо! Конечно, в природе все взаимосвязано, но думал ли Дарвин, что его «Теория видов» так благоприятно повлияет на чистоту полов в пульроте Чебаркульских лагерей?! Поэтому всегда надо помнить о том, что когда споришь с дураком, то он в это время делает то же самое.
Если не будет продолжения войны, то многие участники войны сменят военную форму на зековскую робу, чтобы за колючей проволокой подумать над тем: кого они защищали? Сталин историей России интересуется. Про декабристов читал, которые задним умом сильны были: вышли на Сенатскую площадь за идеи Наполеона не в двенадцатом году, а в двадцать пятом. А в двенадцатом эти недоумки, вместо того чтобы на сторону Наполеона перейти, против него воевали, отстояв самодержавие и рабство! И русские крестьяне — рабы потомственные — самоотверженно отстояли свое право на крепостное право. Скоты-патриоты! Мать их… до чего позорна история России! Как трусливы и глупы все наши предки!!! А мы? Мы что умнее, храбрее?
Есть сейчас в России прозорливый Сталин, который опередит современных декабристов! А глупый русский народ, обожая гебню, долго и искренне будет радоваться победе… над своей свободой! Еще и праздник Победы придумают… как праздник рабства! А я? Что я — других умнее? Сам влез в это дерьмо и расшарашился с пулеметом в самом загаженном политическом месте истории! Тилипаюсь туда-сюда, размышляя: в какую сторону шмякнуться, коль со всех сторон дерьмово? Воюю не за что-то, а за компанию с первым взводом второй роты третьего батальона. Обрыдло это. Как говорят фрицы: «Генук фюр михь!» (С меня хватит!). Настрелялся…
