Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2
Не спасли старлея неумелые, но истовые молитвы материнские по ночам, когда никто в коммуналке не мог подглядеть, подслушать, как страстно молит Бога учительница, убежденная атеистка, комсомолка двадцатых годов. Не спас ее единственного сына и семейный амулет — серебряный крестик прадеда… Достала Владимира Стенина Курносая из ошалевшего мессера!
* * *На тихом, аккуратном деревенском кладбище, в стороне от немецких могил, хороним старлея, рядовых Попова и Фролова, укрытых с головой шинелями. Тут у них последний привал. И русская могила на австрийском кладбище роднит нас с жителями этого дорфа, напоминая, что все мы жертвы этой проклятой войны, затеянной сволочными правителями. Курносая не только ссорит, она и помирить может.
Складываем пирамиду из крупных камней, надпись пишем на фанерке. Комендант и староста позаботятся о постоянном памятнике. Поверх пирамиды Акимов каску кладет. Последнюю каску, оставшуюся в роте, каску Петра Фролова. И фамилия внутри каски выцарапана: по-хозяйски у него все… было… земля ему пухом… и соседям его… Отсалютовали над могилой, как положено.
И стал командовать нашей ротой командир взвода первой роты, младший лейтенант, произведенный в офицеры из сержантов. Типичный Ванька Взводный, образца военного времени. Начальство, как и родителей, не выбирают. Наше дело солдатское: ешь глазами начальство и не чавкай, блевать потом будешь.
Выбраться бы из этой альпийской романтики без таких грустных вех на героическом пути, как эта братская могила. Когда войне конца не видно, то смерть это само собой… Что за война без смерти? Пионерская «звездочка»? Так что знали: не сегодня, так завтра — твой черед. А если ранение, значит, повезло по службе и в личной жизни! Как будто бы жизнь бывает личная, безличная… безналичная… Но погибать сейчас, с головой набитой до отказа мечтами о будущей жизни! Какая дурацкая нескладуха!
Молча топает угрюмая рота. А с утра какие все были резвые! Только я, каким был, таким остался, задумчивым. И разговаривать не хочу, потому что
от всякой беды есть два лекарства: время и молчание, сказал граф Монте-Кристо.
И с какого гвоздя сорвался этот мессер осатанелый? Зачем, дожигая в цилиндрах могучего мотора, быть может, последние капли бензина мчался он не на юг, где ждали его жизнь и свобода, а на север, где война, где настороженно щетинятся в небо зенитные орудия и счетверенные пулеметы, а на аэродромах изготовились к прыжку в небо заправленные боекомплектом истребители?
Зачем он с бессмысленно злобной расточительностью расходовал драгоценный боезапас для того, чтобы причесать беззащитную колонну пехоты, уходящую в тыл тогда, когда война сама по себе рассосалась по ласково зеленеющим альпийским долинам? Значит, за штурвалом был не немец. Немцы расчетливые. Даже чересчур…
Чудится мне в этой бессмысленной злобе что-то родное… как если бы за штурвалом мессера был кто-то из друзей моего переполненного ненавистью детства, кто-то из тех, у кого не осталось в этой жизни ничего, кроме желания мстить, у кого не было из войны другого выхода, кроме такого, на котором можно разменять свою окаянную жизнь чесеирскую на несколько советских. Будто бы мятежная душа Ежака вселилась в этот мессер, чтобы мстить, мстить! Даже после смерти мстить!
Боже, — сказал граф, — иногда твое мщение медлит, но тогда оно еще более грозным нисходит с неба!
* * *Мщение… Но почему провидение направляет месть не на фюреров и вождей, а на тех, кто так далек от власти?! За что мстит оно одинокой рязанской учительнице, потерявшей единственного сына, уральскому мастеру, потерявшему жену и сыновей, веселому шеф-повару, потерявшему семью и конечности, крестьянке, любящей жене, заботливой матери, потерявшей мужа, детей и свою душу, разум… и десяткам, сотням миллионов других людей, потерявших тех, кто им дороже собственной жизни??! За что им-то такая кара?!.
Непостижимы пути возмездия. Месть не правосудие и не обязано соответствовать вине каждого. Зато в отличие от правосудия возмездие неотвратимо!
Ибо закон возмездия всего угоднее Богу, — сказал граф Монте-Кристо.
Бог не фрайер, зрит Он в корень. И страшная кара постигает не фюреров и вождей, не нацистов и коммунистов, а тех, кто их создал, тех, кто виновен в том, что они у кормила власти огромных государств. Месть настигает тех, кто опуская избирательный бюллетень, не удосужился подумать: за кого он голосует? Если бы он выбирал правителя для жены своей — ну и хрен с ней! Но он выбирает вождя для тебя, для меня и наших будущих детей!! Никуда не денешься: политика — дело общее, компанейское. И тот, кто гордится незапятнанным ореолом политической «святой простоты», предает не только меня, себя и своих современников, но и наших сыновей и внуков, которые погибнут от войн и голода из-за политической безграмотности и равнодушия их родителей. Не Сталин, не Гитлер виноваты в гибели миллионов людей, а ты — раззява! Ты виноват! Ты, кто со страху или от невежества, не вычеркнул из бюллетеня фамилию ставленника преступной партии! Ты, кто потом не бастовал, не вышел на демонстрацию протеста! Ты, кто высказал недовольство властью только жене на кухне! Ты, кто решил: моя хата с краю! Ты, кто успокоил себя мыслью: а что могу изменить я, маленький, неумелый, незаметный человечишка, которому так хочется жить спокойно! В политике и маленький человечишка может стать большим скотом, потому что политика — дело общее, у каждого право голоса. В голосах избирателей — судьбы гитлеров и сталиных. А если бы избиратель приходил на избирательный участок не потому, что «в буфете колбасу дают», а с пониманием того, что он вершит историю, было бы иначе. И сегодня…
…звенел бы радостный детский гомон в добротном доме Гордеича, и говорил бы Гордеич супруге озабоченно: «Понимаш-ш, семья-то баско растет… о-от. Тут-то и до правнуков недалече, о-от… надобно ужо пристрой к дому мастерить…о-хо-хо!» А от забот таких теплело бы на душе стариков тем ласковым теплом, которое зовут — счастье…
…разогнул бы на весенней пашне натруженную спину зажиточный крестьянин Петр Фролов. Смахнув пот с бровей, взглянул бы с гордостью родительской на сыновей: «Мужики-то работящи… ить, сами пашут ужо!» И захлестнула бы душу его волна нежности при виде того, что с края поля машет ему белым платком заботливая жена его, а подле нее прыгает от нетерпения озорная дочурка: значит, обед поспел! Никогда не думал про счастье домовитый мужик Фролов, но чувствовал его душою, вроде набежавшего откуда-то теплого, ласкового ветерка, пахнущего оттаявшей землей и хлебушком…
…шила бы рязанская учительница ползунки своему внуку, сетуя между делом на раннюю женитьбу легкомысленного сына, не успевшего институт закончить. Надо же матери немножко поворчать: положение свекрови обязывает… Но в душе чувствовала бы она покой и радость, потому что счастье сына — это счастье матери…
…с шутками и прибаутками командовал бы большим и сложным кухонным хозяйством роскошного ресторана разбитной шеф-повар, отец прелестной дочурки и муж очаровательной жены, — счастливейший человек! — понимающий, что каждый радостный день жизни, обыкновенной жизни в заботах, замотах любимой работы, среди уважающих и любящих родных людей и друзей, это обыкновенное, настоящее счастье…
…а когда наступил бы сегодняшний весенний теплый вечер, то по улицам больших городов, ярко освещенных неоном, и по улочкам маленьких городишек, пахнущих расцветающей сиренью, в Европе, в Азии, в Америке спешили бы на свидания со счастливыми девушками миллионы веселых парней, не знающих о том, что они должны были сгнить в братских могилах Второй Мировой из-за политических маразматиков и по— скотски равнодушных к политике своих современников, благодаря которым у власти оказались эти маразматики!
Все знают про Ксантиппу, которая отравила Сократу жизнь. И не все знают, а за что отравили Сократа цикутой земляки его? А за то, что Сократ боролся, как умел, против демократии, объясняя, что демократия — кратчайший путь к деспотизму. Так как дураков гораздо больше, чем умных, то всегда будет власть из популярных дураков, которых так любят дураки. А дурное начальство будет насаждать в народе невежество, сохраняя этим то дурное статус кво, которое так необходимо дурной власти для стабильности, то есть неизменности. Сократ боролся против народного быдла, которое, для сбережения своего скотского спокойствия, не давало раскачивать лодку демократии. ИЗБИРАТЕЛЬНЫЕ ПРАВА, ДАННЫЕ ДУРАКАМ, — ЭТО ГИБЕЛЬ «СТРАНЫ ДУРАКОВ»! За эту слова Сократ был осужден и казнен, как «враг Афин, народа и демократии»! Осужден был очень демократично: судом из выживших из ума стариков, уважаемых сограждан, которые боялись популярности Сократа среди молодежи — противнице стабильности. Умирая, Сократ сказал: «Я выше суда дураков!» Сократ был первый враг народа в истории человечества. Он отдал свою жизнь за народ!
