Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный
— Бог мне свидетель, что совершу твою волю, но открой мне путь в родину! Сын твой станет под хоругвь крестоносную, во славу России! — воскликнул Юрий.
— Увы, путь мой кончен! — возразил Курбский. — Я только могу принести жертву отечеству, отдав ему сына. Юрий, отпуская тебя, отрекаюсь от счастия; по крайней мере прах мой будет спокоен в земле, если сын мой загладит измену мою. Об одном молю тебя: когда узнаешь ты, что меня не станет в живых, вели положить меня лицом к России, тогда мне легче будет под чужою землёю!
Наставало время разлуки. Отец готовился проститься с сыном. Назначенный день наступил, но чувства боролись в сердце Курбского...
— Сын, побудь ещё у меня! — сказал он. — Мне ничего не остаётся, кроме тебя... Ещё придёт час!..
И Юрий, видя скорбь и нерешимость отца, остался.
ГЛАВА VI
Осада и битва
Стефан Баторий убедил на сейме бросить все силы к ослаблению могущества Иоаннова. Много было шуму и споров, но кончилось исполнением требования короля; война продолжалась с новым ожесточением. Иоанн уклонялся от битвы, а Баторий двинулся к Пскову. Курбский с горестью видел жребий, грозящий знаменитому городу Ольги. Юрий заметил беспокойство отца и скорбь об участи Пскова.
— Время, родитель, — сказал он, — время с тобою расстаться! Дозволь мне свершить, что сам ты внушил мне!
Любовь к сыну умолкла перед чувством пробуждённой любви к отечеству. Курбский уже не колебался в решимости отпустить Юрия, дав ему лучшего коня и ратные доспехи, отдал ему и меч свой и благословил в путь. Они расстались.
Курбский ожидал и страшился получить весть о Юрии. Обретение сына казалось ему каким-то утешительным сном.
Знамёна Батория уже развевались перед стенами Пскова. Король, не надеясь взять силой, хотел победить лаской и велел пустить в город стрелы с привязанными к ним грамотами. Граждане псковские, подняв несколько стрел на большой площади, близ Троицкого собора, с удивлением читали льстивые грамоты Батория.
«Если отворите мне ворота, — писал король, — всем пощада! Живите по своим законам, ведите торговлю как в старину, и пожалую вас, как ни один ещё не был награждён от царя».
Воеводы читали грамоты в присутствии народа, собравшегося на вече. Псковитяне слушали с негодованием. «Предпочесть ли тьму свету? — говорили они. — Оставить ли царя православного и покориться иноверцу? Не хотим богатств всего мира за нарушение крестного целования. Если Бог за нас, никто на нас; умереть готовы, а не предадим нашего государя! Не подкупит король нашу совесть!» Так со всех сторон кричали псковские граждане. «Отошлём же, — сказали воеводы, — ответ королю на обороте грамот его, отошлём со стрелами».
— Отошлём, отошлём! — повторялось из конца в конец площади. — Пусть готовится к бою! Бог покажет, кому одолеть.
Между тем по приказанию предусмотрительного Стефана вели подкопы под псковскими стенами. Скоро началось метание бомб; они падали в город, но от преждевременного разрыва их мало было вреда. Осаждающие стремились к стенам; литовские гайдуки, закрываясь огромными щитами, неслись к воротам; в то же время стенобитными орудиями разбивали каменные стены, но кипящая смола и зажжённый лён падали с них на литовцев в виде пламенных клубов, и сквозь узкие отверстия башен сверкали выстрелы ручниц; то появлялся, то исчезал лес острых копий; длинные рогатины с железными острыми крючьями, захватывая отважных наездников, срывали их со стен и взбрасывали на воздух.
Столь же сильный отпор встретило войско Батория под знаменитым Псковопечерским монастырём. Немецкие ратники уже разбили часть ограды и, гордые успехом, взбирались на стену, но в то самое время лестницы подломились под ними; наступающие оборвались в ров, и приступ был отложен до другого дня.
Иноки ходили по стенам с хоругвями и крестами, возбуждая мужество в воинах; даже матери, оставляя детей, шли на стену, готовясь отражать неприятеля; отроки, едва только могшие поднимать копьё, бежали за матерями и помогали нести оружие и бросать камни и огонь с высоты.
Гетман Замойский, ожесточённый долгим сопротивлением, послал объявить инокам, что бросит все силы литовские на монастырь, если они не сдадутся, но русские иноки не колебались предпочесть смерть сдаче, и один из них вышел из обители отдать сей ответ неприятелю.
Везде говорили о славной обороне Пскова. Много было гостей на пиру у князя Острожского. Они с жаром спорили, когда вошёл Курбский.
— Король не отступит от Пскова, — сказал Радзивилл.
— Если продлится упорство осаждённых, как до сих пор, Псков устоит! — возразил Опалинский.
— Или падёт под развалинами, — прибавил Острожский.
— Чего нельзя взять силою, можно взять хитростью, — сказал Радзивилл.
— А помогла ли хитрость с ларцем? — спросил Опалинский. — Московитяне осторожны и скоро догадываются.
Слова его относились к неудаче с ларцем, подброшенным поляками возле ставки князя Ивана Шуйского. Русские объездные принесли ларец к воеводе, как добычу, но Шуйский остерёгся, не отпер ларца, а велел вскрыть его особенными орудиями, и то издали. Лишь только подняли крышку, раздалось двенадцать выстрелов; пули посыпались из самопалов, но ни одна никого не поранила, и коварная выдумка только обнаружила бессильную злобу.
— Не так должно воевать полководцам Стефана Батория! — сказал Курбский. — Тайное убийство позорит храбрость; сражайтесь лицом к лицу!
— Цель воинов — победа, — возразил Евстафий Воллович, — чем бы ни приобреталась она, лишь бы преодолеть врагов.
— Преодолеть мужеством, — отвечал Курбский. — Псковитяне дают вам пример.
— Какое пристрастие! — заметил Евстафий. — Можно верить, что так думает князь Курбский, но так ли должен говорить князь Ковельский?
— Ты обманываешься! Князь Ковельский не отречётся от слов Курбского.
— Зачем же ты радуешься упорной обороне Пскова?
— Радуюсь каждому свидетельству великодушия, где бы ни видел его.
— И не желаешь успеха нам и отрёкся сопровождать войско Батория к стенам Пскова?
— Я нёс его знамёна под Полоцк, но, ратуя с Иоанном, я не дерзал далее попирать землю отечества. Король уважил моё признание. Я не пошёл ни с ханом на Москву, ни с королём на Псков.
— А только вооружал хана против Московии и указал путь Стефану Баторию, — сказал Воллович с коварной усмешкой.
Рука Курбского опустилась на меч, но он сдержался и отвечал Волловичу:
— Я не умел презирать оскорблений и увлёкся стремлением к мести; ненависть ослепила меня, а ты хотел бы, чтоб я увенчал моё преступление?
— Довольно с тебя, — продолжал Евстафий. — Не твои ли полки зажгли монастырь Великолуцкий?
— Так было против воли моей, но если виновен я, то должен ли идти далее путём преступления? Когда и тебе священна родина, не угашай во мне последней искры любви к отечеству.
— Мы знаем, — сказал князь Острожский, — что Курбский не хотел обагряться русской кровью.
— Князь! — возразил Курбский с глубоким вздохом. — Лучше скажи, что, обезумленный бедствием, я стал подобен убийце своего друга, но, если преступник оплакивает преступление, винить ли его за то или требовать, чтоб он повторил удары, довершил язвы, нанесённые собрату его?
Расспрашивая об осаде Пскова, Курбский слышал о подвигах русской дружины. Через одного из пленников он получил тайно письмо от Юрия, узнал, что он уже навык владеть мечом в ратной службе. «Сын Головина, — писал Юрий, — вызывал по предложению Строгановых охотников на подвиги в Сибирском крае».
Курбский думал, что там Юрий мог бы менее опасаться быть узнанным и ещё более ознаменовать свою отвагу и храбрость, и благословлял его на далёкий путь.
Русские воеводы упорно держались в городах ливонских, но безуспешная осада Пскова более всего обезнадёживала Батория; он уже советовался с папским легатом, Антонием Поссевином, о необходимости заключения мира с Московиею.
— Не так думал я кончить войну, — говорил Стефан. — Мужество русских обмануло наши расчёты. Если б у них было более воевод надёжных, не знаю, как бы возвратился я в Польшу. Что делать с людьми, которые идут на битву как на пир, спят на мёрзлой земле как на ковре; засев в стенах, умирают от голода, а не мыслят сдаться?
— Это железные люди! — сказал Поссевин.
— Пробита ли стена, — продолжал король, — они заслоняют грудью, надобно ли стоять — стоят, пока живы. Я сам видел, как взорвали под русским отрядом подкоп. Одни гибли, а другие шли на их место, как будто у них жизнь запасная!
— Они терпеливы, — возразил Поссевин, — но не устоят против неколебимого неприятеля.
