Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный
Скорыми шагами приблизился Горсей к Курбскому; весть необыкновенная была в устах его, и прежде, нежели сказал он, Курбский понял уже, что произошло великое событие. Лицо англичанина оживлялось выступающим румянцем, рука его дрожала, пожимая руку князя Курбского.
— Нет уже Иоанна, князь Ковельский, — сказал он. — Россия тебя призывает.
— Нет Иоанна? — повторил с недоумением Курбский, как будто не понимая Горсея.
Князь не думал пережить Иоанна; ему казалось, что сама смерть страшилась Грозного.
Горсей уверил его, что Иоанн уже кончил дни и предан нетлению подле праха царственных предков.
— Иоанна нет? — повторил Курбский. — Мир земле. — И в лице его выразилась минутная радость, страшная радость, так что Горсей не выдержал его взгляда и, содрогаясь, отступил.
— Скажи мне, — спросил Курбский, схватив его руку, — скажи мне, как умер он? Не разверзлась ли земля под его ногами? Гром небесный не сокрушил ли его чертоги? Какими явлениями предвестила природа это событие! Как смерть увлекла свою ужасную жертву?
— Иоанн умер тихо, — сказал Горсей. — Но смерть проявлялась в грозных знамениях. Однажды, вышедши на Красное крыльцо, он увидел комету странного цвета: она заметно багровела, как будто кровь проступала в её сиянии; все заметили это явление между церковью Иоанна великого и собором Благовещения. Иоанн смутился и воскликнул: «Вот знамение смерти моей!» Страх его скоро уступил место другим чувствам: на другой день он разослал гонцов искать повсюду гадателей и звездочётов, даже в Лапландию, на берега Белого моря. Шестьдесят волхвов собрались в Москве гадать о судьбе Иоанна; им отвели обширный опустелый дом князя Владимира Андреевича, но в то же время развилась в Иоанне болезнь. Говорят, что он почувствовал в себе тление внутренности; опухоль разлилась по телу. Звездочёты сказали ему себе на беду, «что 18 марта последний день его». «Сожгу прежде вас на костре!» — сказал Иоанн, но, созвав бояр, говорил о делах государственных, завещал престол царевичу Феодору, обратился к милостям, не оставлял и казней, но уже силы его истощались; однако в тот же день он призвал меня в палаты свои, показал мне свои драгоценности; рынды принесли его в креслах тяжело дышащего. При взгляде на сокровища он оживился. «Я знаю, Горсей, — сказал он, — что ты сведущ в дорогих вещах, ты понагляделся на них во дворце сестры нашей Елизаветы; посмотри, менее ли богатства у русского царя?» При этих словах он повелел отворить дверь в хранилище сокровищ; блеск ослепил меня! Груды серебра и золота сияли предо мною; на золотых блюдах сверкали алмазы и яхонты. «Смотри, — говорил царь, — вот, Горсей, восточный алмаз, подивись его весу, цены ему нет! А вот разноцветный опал блещет, как небесная радуга! Загляни в эту чашу: в ней жемчуг; ощупай жезлом, как она глубока, не скоро исчерпаешь и ковшом; насыпана перлами по края, как пшеницею. Вот это, — говорил он, переводя одышку, — лазоревый яхонт, камень сапфир, такого ты не видал у Елизаветы. Это сибирский плод, а моя Сибирь — золотое дно!» Так говорил он, а я со страхом слушал его; мне казалось, смотря на изнурённого больного, что сама смерть из-за плеча его любовалась сокровищами. Вдруг застонал он при взгляде на ожерелье из восточных перл... «Сын мой! — вскричал он. — Горе мне!.. Сын мой... ты ещё носил бы это ожерелье!» Тут опустился он без памяти в кресла, и рынды вынесли его в почивальню. Две ночи сряду призывал он сына, охладевая, но врачи парами возбудили в Иоанне теплоту; поутру он оживился и спросил: «Какое число месяца?» «Марта 18-е», — отвечали ему боязливо. «Восемнадцатое? — сказал он. — А я бодрее в силах. Лгут звездочёты, не узнали судьбы моей. Последний им день! Объяви им казнь за их басни! — приказал он Бельскому. — Уготовь казнь против окон моей почивальни». «Государь, они говорят, что день ещё не прошёл», — отвечал Бельский. Царь задумался и, сидя на одре, велел принести шахматную доску, собираясь играть с любимцем своим, он расставил шашки, но вдруг шашки полетели на пол, Иоанн упал на одр. Он не вставал более и скончался под молитвами пострижения. Мертвеца покрыли схимою и назвали Ионою.
— Иона во чреве китове! — сказал Курбский. — Но не на три дня замкнула его челюсть земли. Нет, века, века пройдут, он не выйдет из неё и предстанет на суд...
Оставшись один, Курбский взглянул на мрачное небо.
— Итак нет Иоанна!.. — воскликнул он. — Как призрак, сокрылся!.. О, для чего наше бедствие не было призраком? Для чего смерть не сразила меня пред Казанью? Для чего не пал я от мечей ливонских? Я не изменил бы отечеству!
Давно уже слышались глухие перекаты грома, в эту минуту молния блеснула в окно замка.
— Иоанн! — воскликнул Курбский. — Я призываю тебя на суд пред Богом; в шуме грома, при блеске молнии, вопию, вопию на тебя к небесному мстителю! Иоанн, ты навёл мрак на жизнь мою, ты умертвил ближних моих, ты разлучил меня с семейством моим, ты опозорил славу мою, ты погубил душу мою!..
Молния змеилась по небу, рассыпаясь стрелами; гром потрясал древние башни замка.
ГЛАВА IX
Последняя повесть
Долго ещё представлялось Курбскому, как грозный Иоанн, уже смиренный смертию, лежал на одре в одежде инока; как с сокрушением и трепетом сердца на него смотрели окружающие. Многим изрекали гибель эти уста, сколь многих жизнь угасла от одного мановения этой руки! Тени жертв Иоанна носились около гроба властелина, предаваемого нетлению. «О, если бы до конца жизни следовал он благим внушениям Адашева и Сильвестра? Как бы различна была повесть жизни его! Как бы лучезарна была слава его!» Так думал Курбский... и удивлялся, слыша от Горсея, что народ забыл свои бедствия, молясь о помиловании державного... Завоевания Казани, Астрахани, Сибири, Ливонии казались венцами его величия не одним его современникам. «Бедно всё величие человеческое без смирения страстей! — сказал Курбский Горсею. — Жизнь наша — борьба добра и зла; горе тому, кто отдастся злу, губя своё вечное благо!» Но внутренний голос слышался в душе Курбского: да молчит суд человеческий пред судом Господним!
Слух о кончине Иоанна привёл в волнение поляков. Шумнее стали их сеймы. Стефан Баторий не соглашался на мир с Феодором, если не отдадут Литве Новгорода, Пскова, Смоленска; вельможи Батория по хитрому внушению короля даже обещали в случае смерти бездетного Стефана избрать Феодора его преемником и присоединить Польшу к России. Зная, по слухам, что Феодор был здоровья слабого, Стефан, чувствуя крепость сил своих, надеялся воспользоваться скорою смертью болезненного Феодора, но судьба определила слабому пережить сильного. Стефан скончался в декабре 1586 г., не успев ослабить Россию ни силою, ни хитростью.
Курбский, забыв свои немощи, решил ехать в Гродно, поклониться царственному праху своего покровителя. Но утомлённый свидетель превратности человеческой жизни и счастья, он не долго был там, где чуждались его и всё было чуждо ему. Отдав долг благодарности, он спешил в свой Ковель.
Туманны были зимние дни; снеговая метель осыпала путь, избитый конями. Неподалёку от Гродно князь остановился на ночь в корчме. Мрачна была ночь; бушевал холодный ветер со свистом и воем. Курбский лежал на одре, но тревожен был сон его, и глаза по временам открывались в смутной дремоте. Внезапно слышит он шум... слышит, как хлопнуло окно при сильном порыве ветра... и в сию минуту кто-то появился. Курбский не верит глазам своим: при свете лампады он видит самого Грозного в чёрной одежде инока! Его волнистая борода, его остроконечный посох! Курбский содрогнулся. «Что тебе?» — вскричал он, торопливо поднявшись с одра и устремив взор на страшное видение. «Я пришёл за тобою», — сказал гробовым голосом призрак, остановив на нём впалые, неподвижные глаза и стуча жезлом приближался к одру князя. «Отступи!» — воскликнул князь в ужасном волнении духа, отражая призрак знамением креста. Привидение уже стояло у одра его и подняло остроконечный жезл. Курбский мгновенно бросился на жезл, исторг его и, схватя обеими руками, переломил; вдруг погасла лампада, что-то застучало у открытого окна... служители бежали со светильниками на призыв князя, призрак исчез, но нашли упавшую маску, довольно сходную с лицом Иоанна; на снегу заметили следы нескольких человек... Ничто более не обличало виновников злоумышления. Были ли это приверженцы Волловичей или другие враги Курбского, осталось ему неизвестным.
Утомлённый бедствиями жизни и всё ещё ожидая вести о сыне, Курбский почти отрёкся от мира, чуждаясь людей.
После смерти Батория уже забыли о Курбском при польском дворе; молва о разрыве его брака давно замолкла; он ничего не слыхал о княгине и не желал слышать о ней; а при немощах старости не принимал никого из польских вельмож. Один только Ян Иеронимов по временам навещал старца. Для него ещё растворялись железные ворота Ковельского замка, дряхлевшего, подобно своему владельцу.
