Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
— Ну и хорошо! Не надо будет пересказывать все сызнова! Поедем скорей к тебе!
— Сейчас нельзя! Нурназар еще не спит. Приезжай попозже!
Ерназар наклонился к Гулзибе, обнял и стал целовать ее в глаза.
Самым большим праздником для Гулзибы были часы, проведенные с Ерназаром. Это был ее праздник. Праздник ее любви, ее счастья, равного которому ни у кого на свете не могло быть…
Гулзиба накормила сына, уложила его в постель, но мальчик просто так не засыпал: он привык перед сном разговаривать с матерью, расспрашивать ее.
Нурназар рос шустрым и любознательным: все, что его окружало, что он видел, вызывало у него интерес. Он любил тормошить мать, заливался смехом, когда она шутила. Гулзибе никогда не наскучивали вопросы сына. Она отвечала ему охотно и весело, испытывала гордость оттого, что сынок у нее такой смышленый.
Сегодня Нурназар неожиданно спросил:
— А мой отец, кто он и где?
Твой отец умер, сынок! — спокойно и мягко ответила Гулзиба.
Она знала: рано или поздно мальчик узнает правду. Но пусть — поздно. Когда он подрастет и познает радость и горечь жизни, тогда она сама все ему откроет, такова ее святая материнская обязанность. Пока же святой своей обязанностью Гулзиба считала хранить тайну.
— Какой он был? Расскажите мне об отце! — потянул Нурназар мать за руку. — Расскажите! Я похож на него?
— Сынок, очень, очень похож! Он был умный человек, и ты будешь умным! Отец твой был высокий, широкоплечий, сильный как лев! Твои плечи тоже станут широкими и мощными, вот только подрастешь еще немножко! Усы — длинные-предлинные, а глаза!.. Глаза у него были огромные, как у теленка. Взгляд — острый-острый, зоркий-зоркий. Если кто-нибудь бывал виноват, не выдерживал его взгляда… Станешь ты мужчиной — и у тебя появятся усы, а глаза твои станут такими же проницательными!
— А какой длины были у него усы? — полюбопытствовал мальчик.
Гулзиба приложила свой палец к верхней губе:
— Вот такой! Отец закручивал усы даже за уши, вот такие они были огромные!
— Не усы, а усищи! — Ребенок рассмеялся вслед за матерью. Он начал мерить маленькими своими пальчиками расстояние от носа до ушей. — Мама, значит, мой отец похож на отца Хожеке! — вдруг заявил он.
— Отец Хожаназара молодой, твой был старше! — похолодела Гулзиба.
Мальчик притих, задумался. Ерназар часто возился с ним, играл, надвигая ему на глаза тюбетейку, тормошил, подбрасывал в воздух. Портрет, нарисованный матерью, в точности соответствовал внешнему виду Ерназара, вот только не было у него таких длиннющих усищ… Нурназар забрался под одеяло и вскоре сладко засопел.
Во сне он увидел отца — большого-большого, сильного-сильного, и был он белым-белым лебедем, и конь под ним был белый-белый с белыми-белыми крыльями. Отец шептал мальчику: «Садись, сынок, держись за меня, мы сейчас полетим с тобой в небеса!..» Как он обрадовался, как возликовал! То-то удивятся все его друзья-мальчишки, то-то будут завидовать!.. Он уцепился руками за спину отца, и они вознеслись вверх. Аул остался внизу — вон кто-то машет платком, кто-то подбрасывает шапку, кто-то задрал голову… Он еще крепче уцепился за отца, а тот пощекотал его пальцем; он залился громким радостным смехом — и проснулся.
— Мама, — позвал Нурназар. — Мама! — Ему не терпелось поделиться с ней своим счастьем.
Мать не отозвалась.
Луна, показалось мальчику, стояла над самой его головой. Это ему она посылала через верхний купол юрты бледный, тусклый свет. Нурназар приподнялся — матери рядом не было. Он огляделся вокруг… Что это — неужели его сон продолжается? Возле матери лежал усатый мужчина, очень похожий на отца, он только что видел его во сне! Но он человек, а не белый лебедь. Когда же отец успел сбросить с себя белые перья, опуститься с небес, сойти с белокрылого коня, раздеться и заснуть рядом с мамой?.. Мальчик потряс головой, пытаясь сбросить с себя дрему, понять, где он, что с ним, спит он или уже проснулся?.. В небесах он парит или находится в юрте?
Нурназар тихонько вылез из-под одеяла, подкрался… Это не его отец, это не его отец! Он признал в мужчине отца Хожеке — Ерназара! Почему тогда голова его мамы покоится на плече чужого человека? А рука притулилась на груди ага?
Мальчику сразу пришло на ум, что у некоторых детей после смерти отцов появляются отчимы, из-за которых они плачут и мучаются.
Нурназар задрожал от ярости, от неосознанной, острой ревности. Он бросился на Ерназара, вцепился в его лицо маленькими руками, налившимися вдруг силой.
Ерназар со сна решил, что его подстерег у Гулзибы коварный враг. Инстинктивно, еще не придя в себя, он сбросил с себя кого-то ударом кулака. Раздался глухой звук, затем треск — тело упало и в падении раскрыло дверь юрты. Гулзиба, вскочив на ноги, бросилась к постели сына. Первой ее мыслью было, что над ними нависла опасность и надо спасать ребенка.
— О, горе, Нурназара украли! Похитили Нурназа-ра! — закричала она пронзительно, отчаянно. Крик, казалось, вырвался у нее из души.
— Ерназар все понял; молнией метнулся он к мальчику, поднял, прижал к себе и начал дуть ему в рот. Мальчик не подавал признаков жизни. Увидев на руках у Ерназара сына, Гулзиба бессильно, как подкошенная, рухнула на пол; она била по земле кулаками и едва-едва лепетала: «Ой, головушка моя бедная, ох судьбина моя горькая…»
Ерназар оделся, помог одеться Гулзибе — движения его были лихорадочно быстрыми и на диво точными… Собственное тело не повиновалось Гулзибе, оно было почти неживое, но мысль работала четко.
— Уходи! Уходи немедля, пока никто не пришел, Ерназар!.. Мальчику моему это на роду было написано! Настигло его проклятье твоей матери!.. Беги! Ты не должен страдать из-за меня! Не должен принимать позор.
Что это была за неведомая сила — страх или чувство самосохранения, безумие или же дальновидность и мудрость, — Ерназар так никогда и не разобрался!.. Неудержимая мощная сила вытолкнула, выбросила его из юрты Гулзибы.
Ерназар лег рядом с Рабийби. В ушах его звенел, в сердце его отдавался голос Гулзибы. Голос отчаяния и горя, голос смертельно раненной матери, потерявшей своего детеныша. «Единственный мой, ненаглядный, опора моя, зеница ока моего!»
Ерназар слушал причитания Гулзибы и ясно представлял себе ее черное лицо: вот она царапает его. Ее черные распущенные волосы: вот она рвет их на себе… Тяготы, испытанные им когда-то в сыром зиндане, показались Ерназару лишь взмахом легких крыльев летящей птицы. Что они такое по сравнению с горем, которое обрушилось на Гулзибу и на него!.. Сердце его, всего его, он чувствовал, опустили в медленный огонь; вот он разгорается все ярче, все сильнее, еще подложили дров в огонь, еще! Ерназар заткнул уши, укрыл голову подушкой… Но огонь не унимался, полыхал, жег все яростнее…
Кумар-аналык проснулась, разбудила Рабийби, и они вдвоем побежали узнать, что случилось у Гулзибы.
Ерназару казалось, что его навечно заковали в железные цепи. Он не мог сдвинуться с места… Хотел бежать к любимой, единственной своей, утешить ее — и не мог! Не мог! Оставил ее одну в таком горе! Предал!.. Ерназар дотянулся до сабли, поднес ее к горлу — уж лучше разом покончить с этой мукой! Избавиться от стыда, очистить совесть!.. Кто-то вырвал у него саблю. Он открыл, поднял глаза. Глаза человека, уже увидавшего свой конец. Перед ним возвышалась разгневанная мать.
— Дурак, безумец! Кошка, нагулявшая котенка, сама его и убивает! Запомни, глупец, сердце неверного мужа должно превратиться в тайник!
Ерназар закрыл глаза, из них одна за другой вытекали, катились по щекам слезы; он ощутил их соленый вкус. Второй раз в жизни Ерназар заплакал.
Трус! — обрушилась на него мать. — Знаешь, почему ты теперь слезы льешь? Потому что измена, неверность обязательно приводят человека к беде! Я только раз взглянула на лицо ребенка — и сразу же мне все стало ясно… Предки недаром оставили нам завет: «Не клади в глаза мужа или жены палочку», не изменяй то есть! — Ерназар был совсем убит горем, безучастен… Кумар-аналык пронзила такая острая, такая щемящая жалость к сыну, какую способна испытывать лишь мать к ребенку. — Послушай, я расскажу тебе, откуда пошла эта поговорка. В давние времена, когда изменяли друг другу жена или муж и об этом становилось всем известно, палочкой выкалывали глаз изменнику или изменнице; если же он или она не унимались — продолжали грешить, выкалывали и второй глаз… — Мать сделала паузу. — На этот раз я тебе прощаю. Но вдруг люди дознаются? Пойдет ли тогда за тобой народ? Поверит ли он твоей «Клятве»? Удастся ли тебе осуществить все, что ты там наобещал? Взгляни-ка на очаг? Что там? Зола! Огонь пылал, давал людям тепло, да отпылал. Теперь только зола осталась, и годна она лишь на то, чтобы ее выбросить. А ты? Ты еще не разгорелся огнем, а уже собираешься превратиться в золу! Не отпылав, никого не согрев!.. Как ты можешь отказываться от своей мечты, от борьбы за счастье народа! Где же мужество, с которым ты вынес ханскую тюрьму! — Кумар-аналык скривилась, как от боли. — Ты подумал о людях, которые поверили в тебя, за тобой последовали? Ты хочешь легкой смерти? Только у трусов смерть бывает легкая!.. — Кумар-аналык перевела дыхание. — Когда волк попадает в западню, по нему прыгают, резвятся зайцы! Подумай об этом хорошенько! И еще одно уразумей: медведь склоняет голову перед котом, если по ошибке принимает его за тигра!.. А теперь на, держи свою саблю! — Кумар-аналык, прямая и статная, удалилась гордо, хотя сердце ее разрывалось от горя и жалости.
