Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
Ерназар опять убедился, как он слаб, как он недальновиден и слеп по сравнению со своей матерью. «Что я натворил!»- растянулся он на полу, как сраженный немочью одногорбый верблюд. Он теперь не мог толком разобраться, за что ему следует больше казнить себя? Из-за Гулзибы и своего бегства от нее в страшную минуту? Из-за того, в чем упрекала его мать? Он знал одно: что в беде, которая к нему пришла, виноват он, один лишь он…
Долго или нет отсутствовала мать, Ерназар не понял. Она склонилась над ним:
— Встань, приведи себя в божеский вид!.. Я сделала все, что нужно в таких случаях… с мальчиком… Бедная Гулзиба, у нее мужества и выдержки больше, чем у тебя. Она даже мне не призналась… Хорошему человеку бывает стыдно даже за проделки его собаки… Отправляйся к ней! Помоги вместе с другими аульчанами произвести погребение ребенка! — У Кумар-аналык помимо воли вырвались рыдания. — Своего ребенка!
8
Шонкы бил себя кулаками по голове и приговаривал:
«Вот, получай, несчастный, неудачливый, получай! — Он не знал, как еще выместить досаду, выразить разочарование, которое пришлось ему испить горькой чашей. Ведь был у заветной цели, у самых ворот Хивы! И вынужден, вынужден все-таки был вернуться домой ни с чем, вслед за Мауленом. — Пусть я ослепну, если еще когда-нибудь в чем-нибудь послушаюсь этого негодяя! Пусть отнимутся у меня ноги, пусть меня разобьет паралич!»- укорял-казнил он себя день и ночь.
Шонкы потерял покой, его все чаще тянуло скрыться подальше с глаз людских, остаться наедине с собой, со своими разбитыми надеждами, со своим страхом перед возможным возмездием… Он стал очень пуглив. Однажды в зарослях турангиля ему повстречался Бер-дах. Шонкы так вздрогнул, что его конь шарахнулся в сторону.
— Вах, чтоб ей сгинуть! Это ворона вспугнула моего коня, — смешался, заюлил он.
— Да что ты говоришь! А я-то, грешным делом, думал, что ворона — племянница коню и потому она его не пугает, а только с ним шутит-забавляется!
«Ого, ты хочешь, ехидна, сказать, что ворона — моя племянница!»-смекнул Шонкы, но решил притвориться недогадливым. С этим острословом связываться не стоит.
— Откуда едешь, Бердах?
— Из Бозатау, на свадьбе развлекался.
— Стало быть, тебе неизвестно, что этой ночью у Гулзибы умер сын.
Что, что? Отчего же он умер?
— Поговаривают, что его нечаянно убил любовник Гулзибы, но это только разговоры… Хотя ребенка этого приписывали Сержанбаю, лишь собаке ведомо, от кого он был на самом деле. Может, 'от Рузмата, а может, от Маулена-желтого, то-то он с ней все заигрывал, увивался около нее: «Тетя, тетя!..»
— Ну что ж, поспрошай, дознайся об этом у своей племянницы, вон она… никак на тебя не налюбуется, таращится с кривого дерева, сплетник ты эдакий! — гневно отчитал его Бердах.
Шонкы поплелся следом за ним.
— Бердах, почему ты расстроился? В ауле каждый день умирает чей-нибудь ребенок! Разве хватит слез оплакивать всех детей?
— О человеке нужно говорить по-человечески, взрослый он или маленький.
— Можно подумать, что Ерназар Алакоз и поэт Бердах стали глазами нашего рода! Этого только нам недоставало! — фыркнул Шонкы.
— Езжай своей дорогой! Ты все равно меня не поймешь, а я — тебя! Ты-то чем недоволен?
— Обидно все-таки!
— Власти захотел? Тогда отправляйся к хану и бросайся ему в ноги!
— А ты почему сам не отправляешься? — наскочил на Бердаха Шонкы.
— Вот она, моя власть! — Бердах поднял над головой дутар.
— Это всего-навсего дрова! — отмахнулся Шонкы.
— Зря, Шонкы, насмехаешься! Дутар любого пал-вана может свалить! Хотя он сделан всего лишь из кусочка дерева! Он не копье, но пронзить может насмерть, убить любого врага!
Шонкы ухватился рукой за нос: когда он бывал в растерянности, всегда хватался за нос.
— Бердах, ответь мне по-честному! На кого я, по-твоему, похож?
— На лампу с коротким фитилем! На дерево с обгоревшими ветками! Знаешь почему? Потому что ты оторвался от каракалпаков! Стараешься напакостить Ала-козу, навредить его делу! Не понимаешь своей пользы, хотя очень о ней печешься! В единстве со своим народом она! А ты около хана увиваешься, около его прихвостней!
…Шонкы увидел Ерназара на поминках в доме Гулзибы и даже не узнал его сразу: лицо Алакоза почернело, глаза запали, как от смертельной болезни или раны. Весь вечер Шонкы наблюдал за ним издалека, потом, улучив удобный момент, подошел.
— Располагайте мной, Ерназар-ага, как собственной нагайкой! Забудьте мои ошибки и грехи! — всхлипнул Шонкы.
— Если твой конь больше не будет спотыкаться!.. Если не будет спотыкаться! Наведайся ко мне как-нибудь! — сурово вымолвил Ерназар.
— Не нужно ли чего-нибудь для вас сделать? — чуть не заплакал Шонкы.
— Нужно. Будет свободное время, съезди в Хиву! Как там и что… Город тебе хорошо знаком!
— Будет сделано! — отчеканил окрыленный Шонкы и лишь минуту спустя спохватился: нет ли в словах Ерназара какого-нибудь намека?
9
Ерназар переживал, томился из-за того, что дело двигалось медленно, никак не удавалось ему завершить его. Не порадовали его и Зарлык с Генжемуратом: они возвратились назад с полпути. Им повстречался казах Илекей Султан Касымов, который был на службе у русского царя, и сообщил, что между Россией и Турцией началась война.
— Илекей Султан уверял нас, что поездка наша сейчас не принесет пользы, не даст результата, — пытался оправдаться Генжемурат. Он видел, что Ерназар ими недоволен, хмурится. — Нужные нам люди — все до одного — отправились на войну, в Оренбурге заняты только приготовлениями к войне с турками… — объяснял он.
— Ох, зачем вы вернулись с полпути, зачем? — горестно повторил Ерназар. — Зачем? Добрались бы до Оренбурга, повидались бы с Михайловым, разузнали о Тенеле и Каллибеке.
— Так Илекей хорошо всех их знает! Он сказал нам, что оба парня вместе с Михайловым пошли на войну! Михайлов взял их, потому что они очень настаивали! — вскричал Зарлык. — Илекей Султан врать не будет, он казах надежный!..
Лицо Ерназара слегка прояснилось.
— Вот молодцы! Вот и нам бы с нашими соколами подсобить русским! Хорошо было бы!
— Мы толковали об этом с Илекеем, — вздохнул наконец свободнее Зарлык. — Но он сказал, что это невозможно! Очень велико расстояние, отделяющее нас от места военных действий. И еще он нас уведомил, что отряд, который формировался нам в помощь, также бросили на войну с турками. Русские победят, сказал он, и тогда готовьтесь встречать своих освободителей!
Ерназар верил, хотел в это верить и все-таки был очень расстроен: надежда опять не оправдалась. Случилось совсем как в пословице — палка, на которую опирался, упала в бездонное море…
— Как ни утешайтесь, друзья, как ни успокаивайте себя и меня, а ветер удачи никак не дует в нашу сторону! — поник головой Ерназар.
Что пользы вздыхать попусту? — подавил вздох Зарлык. — Сам знаешь, рукой без плеча не шевельнешь!.. Нам надо плечи укреплять, плечи! Вот когда все бии дадут свое согласие на «Клятву», одобрят…
То же самое говорил и Илекей! — поддержал Генжемурат Зарлыка.
* * *Миновала зима, пролетели весна и лето, подкралась осень, а Ерназар так и не смог еще убедить всех биев скрепить подписью и печатью «Клятву»…
Выдался ясный солнечный день; небо было чистое, без единого облачка, воздух прозрачный и свежий, — все радовало в такой день и глаз, и сердце. Алакоз решил добраться до аулов, которые раскинулись на берегу моря. К нему в попутчики напросился Бердах. Поэт трясся на своем неизменном ишаке; за спиной, как обычно, прилажен дутар.
— Бердах, ты носишь дутар, как ружье! — усмехнулся Ерназар и добавил:- Ответь мне: что лучше — долина или возвышенность? Кем быть лучше — бием или ханом?
Бердах обнажил в широкой улыбке ровные, белые как жемчуг зубы:
— Народ уже ответил на эти вопросы, Ерназар-ага, в своей песне.
В долине травы лучше,В горах воздух лучше;Бий хорош, если чинит правый суд,Хан хорош, если справедлив…
Теперь спрашивай ты! — предложил Ерназар.
— Имеются ли весы без гирь? Такие, которым безразлично, с гирями они или без?.. — уточнил Бердах.
— Имеются! Весы, которым безразлично, сколько и чего бы на них ни положили, — это язык человека. А теперь ответь мне — где спрятаны ключи к человеческому счастью? — Ерназар замялся, потом продолжил:- В чем суть человеческого счастья?
— В правде, только в ней, — решительно мотнул головой Бердах. — Но я хотел бы продолжить мысль о языке. Случилась история с покойным отцом Фазыл-бия… Как-то на чужом пиру он сильно опьянел от настоя из мака и наприглашал к себе в гости множество людей — из тех, которые пировали с ним вместе. Гости нагрянули на следующий же день. Фазыл — он в ту пору был еще юношей, — завидя столько гостей, начал быстро вбивать в землю колья, чтобы было за что привязать их коней. Отец ему и сказал тогда: «Эй, сынок, не трудись зря! Пусть гости привязывают своих коней за мой язык!»
