Мария Фагиаш - Танец убийц
Он хотел перебить ее, но она продолжала:
— Вы были сторонником короля Милана и продолжаете им оставаться. И остальные заговорщики тоже. Они приговорили нас к смерти. Умоляю, Мика, пойдите к ним и скажите, что мы готовы сдаться. Дайте нам saufconduit[97], мы покинем страну. Взойдет ли на трон Петр Карагеоргиевич или Никита фон Монтенегро, нам безразлично. Нам больше нет дела до этого. Мы и пальцем не шевельнем. Обещаем, кроме того, уговорить тех немногих друзей, что у нас есть, перейти на их сторону. Дайте нам несколько дней, и мы уедем и из дворца и из страны. Я мечтаю об этом уже несколько месяцев. Хотя я и надеялась уйти с поднятой головой, но сейчас это уже не имеет для меня никакого значения.
«Говорит ли она все это всерьез?» — спрашивал себя Михаил. Он не мог припомнить, чтобы она его когда-либо обманула; она могла о чем-то умолчать, но ни разу не солгала. Он попытался угадать ее мысли по лицу, но увидел только выражение полного разочарования и подавленности. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Михаил достал носовой платок, поднял ее подбородок и стер с ее щек румяна. Он это и раньше часто проделывал, когда она пыталась казаться лучше. Как бы она ни старалась наложить румяна естественнее, он всегда обнаруживал их и без лишних слов убирал. Дрога никогда не протестовала, но принимала это действие так же, как и другие его причуды. На следующий день она накладывала краску снова, и игра повторялась, от чего их отношения ни на йоту не страдали.
Неожиданное возвращение Михаила к старой привычке обернулось мостиком через болото минувших лет, полубессознательный жест — отереть платком ее щеки — подействовал сильнее, чем любое возможное слово или объятие. Даже поцелуй не рассеял бы, наверное, гнева, который Драга питала к Михаилу на протяжении их шестилетней разлуки, — теперь этот гаев рассеялся. Она бросилась ему на грудь и сразу почувствовала бесконечное облегчение. Вслед за этим ей стало ясно, что на такое утешение она не имеет права, и Драга смущенно высвободилась из его рук.
— Вы смогли бы нам помочь, Мика? — Она задавала вопрос, хотя понимала, что этим разрушает всю атмосферу момента.
Ее объятие вызвало в нем боль, которая не была неприятной. С тех пор как Драга его оставила, он имел многочисленные интрижки с женщинами, и, если ни одну из них и не любил, это не мешало получать, по крайней мере, удовольствие от того, что они предлагали: определенную радость, общество, наслаждение. Когда Михаил держал в руках Драгу и чувствовал прикосновение к своим щекам ее нежных каштановых, с горьковато-сладким ароматом волос, он ощутил поразительную тоску по той страсти, которую пробуждала в нем только эта женщина, и никакая другая. Он осознал свою потерю, осознал, что утратил что-то невозвратное, что могло наполнить его жизнь. Заглянув в ее все еще прекрасные глаза, он едва не прибегнул к тому банальному выражению, которое используют мужчины средних лет при встрече с привлекательной женщиной, тоже не первой молодости: «Ах, если бы я встретил Вас раньше!» Он же встретил ее раньше…
— Я ничего не могу гарантировать, но попытаюсь помочь, — сказал он наконец.
— Значит, Вы все-таки с ними.
Драга отстранилась от него.
— Но именно из-за этого Вы меня и позвали. Вы были бы разочарованы, если бы это было не так.
Она расстроенно пожала плечами.
— Все-таки это причиняет мне боль — именно Вы!
— Типичная логика Драги. — Он ласково погладил ее по щеке. — Но логика не Ваша сильная сторона.
— Мыслителем я никогда не была, это правда, — согласилась она. — Боюсь, я принимала решения скорее по интуиции, под воздействием момента. К несчастью, Саша имеет ту же привычку; стоит только какой-то идее прийти ему в голову, он тут же ее реализовывает, не думая о последствиях. Сегодня поставить радикалов у власти, завтра либералов с консерваторами, тут же прочь радикалов, примирение с русскими, нет, повернуться к ним спиной. Заключает договор с Австрией, рвет договор. Он жонглер. Конституция — словно мячики в его руках. Новая, старая, от 1880 года, от 1901-го. Он называет это «быть гибким», я же думаю, правильнее сказать «нестабильный». И все это, наверное, относится и ко мне.
Михаил взглянул на свои карманные часы.
— Мы теряем время. Вы сказали, что готовы отречься от престола. А как насчет короля?
— И он также.
— Почему Вы так уверены?
— Без меня он не останется. Когда создалось впечатление, что он не сможет на мне жениться, он был готов в любую минуту собрать чемодан.
— Это было три года назад.
— Сейчас он даже больше зависит от меня.
— И все-таки мне нужно нечто более существенное, чем Ваше неопределенное обещание.
— Что я могу предложить, кроме этого? Кстати, это совсем не неопределенное обещание. Я говорила совершенно серьезно, клянусь Богом.
— Мне необходимо его письменное обещание, что он готов в кратчайший срок освободить трон.
Драга задумчиво смотрела на Михаила.
— Я не знаю, позволит ли ему его гордость… Он, конечно, не так умен, как короли из дома Неманидовичей[98], зато так же горд.
— Но Вы минуту назад сказали, что он готов отречься.
— Я действительно так думаю. Но письменно объявить это путчистам? — Ее снова стал охватывать гнев. — Это было бы мольбой о пощаде.
Она бросила на Михаила недоверчивый взгляд.
— Уж не пытаетесь ли Вы подтолкнуть нас к шагу, в котором мы позже будем раскаиваться?
Постепенно Михаил начал терять терпение.
— Не я поведал Вам, что мы находимся на пороге государственного переворота, а Вы мне. И это Вы попросили меня о помощи. И если Вы сейчас…
Она успокаивающе положила ладонь на его руку.
— Вы правы, Мика. Подождите меня здесь. Я поговорю с Сашей. Я считала, что заговорщикам достаточно моего согласия, в конце концов, вся эта каша заварилась из-за меня. Я хотела осторожно подготовить Сашу к этому, он терпеть не может, когда его к чему-то принуждают. К тому же он совершенно не боится заговорщиков и полагает, что он их, как раньше, перехитрит.
— Поверьте мне, на этот раз у него ничего не выйдет.
Она глубоко вздохнула;
— Ох, Мика!
Драга хотела сказать что-то еще, но передумала и быстро вышла из комнаты.
Без четверти восемь вечера король принял своего посла в Софии Павла Маринковича. Уже давно он вынашивал идею нанести удар по Турции и освободить так называемую Старую Сербию и Македонию. Одобряемая народом и успешно проведенная война была, на его взгляд, единственным средством преодолеть все возрастающий разрыв между ним и страной. Маринковича Александр уполномочил заключить тайный договор с Болгарией, тем самым надеясь исключить вероятность удара в спину от старого врага, пока он будет сражаться с еще более старым.
В приемной ожидали три министра и полковник Наумович в парадной форме, когда стремительно вошла королева. Нетерпеливым поклоном она ответила на приветствие удивленных министров и хотела уже войти в кабинет короля, но Наумович преградил ей путь.
— Его Величество просил, чтобы его не беспокоили, мадам. — Наумович слегка покачнулся, запах алкоголя ударил ей в лицо. — Никто, мадам.
— Не будьте смешным, — бросила она раздраженно. — Это ко мне не относится.
— Эти господа ждут уже несколько часов. — Он указал на министров. — Они еще даже не ужинали.
— Их жены разогреют им ужин еще раз. Что же касается Вас, выпейте чашку крепкого кофе. — Она зло посмотрела на него. — Что с Вами случилось, Наумович? Вы всегда были не прочь выпить, но сейчас просто пьяны! Дайте мне пройти.
Ее неожиданное появление заставило короля замолчать на полуфразе. Посол встал и склонился в поклоне.
— Что Вы желаете, мадам? — спросил король, не скрывая своего недовольства, что ему помешали.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— У меня очень важный разговор.
— Пожалуйста, Саша, это очень срочно.
Александр секунду подумал и, покорно улыбаясь, сказал:
— Желание женщины равносильно Божьей воле. — Он обратился к послу; — Мы сейчас продолжим, Павел. Подождите минуту снаружи. — Но когда Маринкович, поклонившись, двинулся спиной к двери, король остановил его: — Пожалуйста, займите место в конференц-зале. В приемной сидит половина кабинета. Я не хотел бы, чтобы Вас расспрашивали о нашей беседе.
Маринкович знал о мании Александра держать все в тайне. Он еще раз поклонился королю, склонился в поклоне перед королевой и вышел из комнаты. Это был честолюбивый молодой человек, он часто слышал, что на службе у Александра может успешно продвигаться лишь тот, кому благоволит королева.
Александр подождал, пока не закроется дверь.
— Ну, что такое, мадам? — спросил он сухим официальным тоном — явный знак того, что сейчас последует выражение королевского неудовольствия.
