Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век
— Ты спешил к Нижнему Новугороду? — обернулся Андрей к плетущемуся позади него Моте. — Так вот же он, за этими соснами.
— Неужто дозорные не увидят ворога? Поди, на башнях караул несут?
— Должно, пока не видят. Хитрит мордва. Вишь, время-то какое выбрал Пургас для нападения на город — самую жару. Я с великим князем в граде этом бывал, место открытое до стен, да вот беда: ложбинки, впадинки. По нужной-то можно скрытно до самых ворот подобраться. Э-эх, упредить бы…
— Голос не подашь, далеко, никто не услышит. И почто они на Новугород ополчились? Мордва — народ мирный.
— Есть на что сетовать князю Пургасу, — покачал головой Андрей. — Прошлой зимой великий князь с муромским князем Юрием Давыдовичем ходил походом на мордву. Побили их крепко, в полон многих взяли, деревеньки пожгли. Вот они и мстятся. А до того еще и князь Святослав с князем Иваном ходили на «белоглазых», — добавил Андрей.
— А почто мордву «белоглазой» кличут? — заинтересовался Мотя, но Андрей не успел ответить, ибо совсем близко ударили в колокол.
— Никак в Благовещенском монастыре заметили ворога. Слава тебе, Господи! Теперь успели бы ворота затворить, — с тревогой произнес Мотя и, обращаясь к воинам охраны, попросил: — Мужики, подойдем поближе. Посмотреть охота. Туда, туда, — вытянул он связанные руки по направлению к городу, — на опушку!
Мордовским воинам и самим хотелось посмотреть на сражение, и потому они, дергая за веревку пленных, направились к очищенному от леса взгорку, с которого как на ладони был виден город.
— Ого! — невольно вырвалось у Моти. — Стены-то повыше володимирских будут, да и ров, видать, немал. Во-во, мостки убирают! Ай да молодцы! Поспели!
— Молодцы-то молодцы, а только погляди, сколько мордвы пришло, глазом не охватить. И еще подходят мужики.
И правда, обтекая словно остров посреди реки, Благовещенский монастырь, между землянок и изб посада к городу устремились мордовские воины. Прикрываемые лучниками, впереди идущие тащили на плечах длинные еловые бревна, которые, словно ежики, ощетинились множеством коротких обрубленных почти у самого ствола веток. За ними, вооруженные мечами и длинными шестами, следовали самые ловкие, сильные, молодые воины.
— Чего они к крепости скопом бегут? Чай, не птицы, нет крыльев, а без них стену-то не перелететь, — рассмеялся Мотя.
— Рано радуешься, — нахмурил брови Андрей. — Не для забавы бревна и шесты волокут. На приступ пошли. К стенам подступятся, тогда только поворачивайся…
Поднялись вверх и послушно легли через ров бревна, по которым, точно муравьи, побежали воины с шестами. Подбежав к стене и воткнув заостренный конец шеста в землю, они, перебирая по нему руками и упираясь ногами в бревна стены, устремились вверх. Многие нападавшие использовали для этой цели веревки, на конце которых были привязаны железные крюки. Цепляясь ими за крайние бревна или заборала, они также карабкались на стены.
Поначалу защитников было немного, и мордовским воинам удалось захватить отдельные участки стен, но призывно зовущие колокола Благовещенского монастыря и Архангельского собора бросили нижегородцев на стены. Сверху на головы осаждавших обрушились камни, бревна, запели, неся смерть, стрелы, словно мешки с землей, полетели со стен тела убитых и раненых.
Неся потери, мордовские воины отступили.
— Так-то оно лучше, — выдохнул с облегчением Андрей. — Теперь уже нипочем стен не взять, — произнес он уверенно.
До самого позднего вечера продолжались бессмысленные приступы. Только с наступлением темноты князь Пургас отступился от задуманного: забрав тела убитых старшин, запалив посады и Благовещенский монастырь, мордва отошла к своим селениям. В числе немногочисленных пленных по ночному лесу брели Андрей и Мотя. И хотя положение их было незавидным, душа пела: Новгород Земли Низовой устоял!
2
Селение, в которое привели Андрея и Мотю, было небольшим: десятка три дворов. Избы, срубленные из ели и сосны, стояли в два этажа: на первом — в строе — кладовые, на втором — надстрое — жилье. Они напоминали жилища новгородцев, но у тех над избами торчали трубы, а здесь печных труб не было, а крыши зияли прямоугольными дырами. Видимо, топили лесные жители по-черному.
Пленных подвели к одному из домов, ничем не примечательному, и по высокому крыльцу ввели в сени. Из сеней, темных и низких, ввели в горницу. Прямо перед дверью между двумя окошками стоял большой стол, вокруг горницы от входной двери и до печи — сплошная лавка, над лавкой — полица, где стояли горшки, лежали шапки и еще немало мелочей нашло там свое место. В углу располагалась огромная глинобитная печь, над челом которой в потолке зияла дыра, рядом с печью стоял большой чан. От печи к противоположному углу натянута веревка, по которой двигалась занавеска, отделяя ложницу от общей горницы. Войдя со света в полутемную избу, Андрей поначалу не увидел сидящего в дальнем углу за столом старца — сухого, сгорбленного, белобородого, пока тот сам не подал голос. Судя по тому, что приведшие в избу пленных мордовские мужики кланялись белобородому, звания он был непростого. Мужики заговорили разом, указывая на Андрея и его слугу, старик же сидел молча, прикрыв глаза, слушая всех, не прерывая. Затем он встал, и мужики смолкли. Что-то тихо им сказав, белобородый опять сел на лавку и погрузился в размышления, а мордовские воины, кланяясь, вышли из горницы, оставив пленных одних.
— К чему бы все это? — недоумевая, пожал плечами Мотя. — Весь путь до деревни глаз не спускали, а тут одних оставили.
— Стой и помалкивай, — отмахнулся Андрейка от непонятливого слуги. — Чего нас охранять? Бежать-то некуда! Кругом лес. Не зная дороги, всю жизнь проплутать можно.
Вскоре в горницу вошел мужик. В отличие от плосколобых, светлоглазых, с выступающими скулами мордовских воинов этот был крутолоб, темноволос, с курчавой окладистой бородой, одет в серую шерстяную рубаху и такие же порты. Поклонившись старцу, он сказал, обращаясь к пленным:
— Староста селения отдал вас мне в работники. Посему пошли на мой двор.
— Почто же тебе честь такая? — усмехнулся Мотя, разглядывая мужика.
— Честь невелика, но жить будете сытно, спать под крышей. А почему ко мне, а не на другой двор вас определили, так в том тайны нет. Кому ратные люди нужны? Никому. Знали бы вы ремесло какое, тогда другое дело. Тогда бы вам цены не было, а так… У мордвы земли немерено, да все под лесом. От того хлеба своего сеют мало, больше покупают на Руси и у булгар. Вот я и занялся хлебушком. Валю лес, корчую пни, пашу, сею, тем и живу.
— И давно в селении?
— Давненько. Семнадцать лет как один год. Речь родимую забывать начал. Был в плену у булгар, бежал, а до родных мест так и не дошел. Да ничего, прижился на мордовской земле, женкой обзавелся, хозяйством.
— А в родные места не тянет? — поинтересовался Мотя.
— Поначалу тянуло. Бежал не раз, да ловили. Хозяином-то моим был сам Пургас. Это ноне он — князь, а ранее старостой в этом селе был. Народ здесь мирный, незадиристый, а как пошли на мордву князья володимирские, так Пургас всех под себя и подмял, дружину заимел, в каждом селении по два десятка мужиков под свою руку поставил. Так-то вот. Ну что, пошли? Разговоров еще немало будет. Вечера зимой долги.
В отличие от избы старосты селения у Акинфия, так звали новоявленного хозяина Андрея и Моти, дом был на русский лад: пятистенок, крепко вросший в землю, с резными оконцами и трубой, тяжелые дубовые ворота, поражавшие своей монолитностью, замыкали высокий тын, протянувшийся вокруг двора.
— Такие ворота и пороками не разбить, — покачал головой Андрей, деловито постукивая кулаком в дубовую створку.
— Оно-то так, — согласился Акинфий. — В лесу живем: то зверь забредет, то лихой человек, а за такими воротами спокойнее. Береженого и Бог бережет!
— Неужто один такой большой дом срубил? А тын? Тын-то тоже один ставил?
— Да нет. Одному такое не под силу. Помощники были. Хорошие мужики, суздальские. А два года тому на мордву ходил князь Юрий Всеволодович со своим сыновцем Васильком ростовским, к ним-то работники мои и прибились.
— Чего же сам не ушел? — вставил слово Мотя.
— А зачем? Мне и здесь хорошо. Мордва не обижает, женка детишек нарожала — пятеро. Четыре сына и дочка, старшенькая, — уточнил он. — А вот и она, легка на помине. Цветана, подойди, — позвал Акинфий девушку, вышедшую из сеней на крыльцо избы.
Цветана, несмотря на свой юный возраст, была высокой, стройной, с крупными выразительными чертами лица и округлыми формами. Одета в белую рубаху, украшенную красно-черным орнаментом, вокруг шеи в несколько нитей опускалось ожерелье из ракушек, длинные светлые волосы прижаты налобной повязкой, расшитой бисером.
