Агилета - Святая с темным прошлым
В сентябре того же, 1789 года Филарет был зачислен в Московскую Артиллерийско-инженерную школу. Ах, если бы Василиса могла в тот миг заглянуть в будущее! Пять лет спустя, в 1794 году, директором отвергнутого ею Шляхетского кадетского корпуса станет генерал-поручик Голенищев-Кутузов, при котором столь испугавшие женщину суровые порядки будут существенно смягчены. Однако предугадать сей нежданный поворот судьбы было не под силу даже ей.
LIII
«…Многажды пыталась я вообразить себе, каков он ныне и в какие дела погружен…»
Кутузов был чрезвычайно доволен той должностью, что предложила ему по возвращении из Турции государыня. Сорок семь лет – хороший возраст для наставничества. Полезного опыта накоплено предостаточно, уважение, внушаемое твоим именем, велико, а проведенные в бесконечных походах юность и зрелость требуют передышки. Однако передышки плодотворной: удаление от дел для мужчины в его годы было бы в чем-то сродни самоубийству.
Сидя за столом в недавно раскрывшем ему свои двери кабинете директора кадетского корпуса, Кутузов не спешил перебирать кипу лежащих перед ним бумаг. Он обращался мыслями к своему прошлому, оценивал, подводил итоги и под конец пришел к выводу, что на примере одной своей дипломатической миссии в Стамбул мог бы преподать кадетам все те основополагающие истины, что способствуют преуспеванию в жизни. Ведь разве не затем родители определили в корпус своих сыновей, чтобы те впоследствии шагнули в почет и процветание?
Краеугольным камнем успеха, по мнению Кутузова, было то, что ни один час и ни единое мгновение жизни не должны пропадать втуне. Глупее всего – не уметь обращаться со временем: оно не прощает пренебрежения собой (как не прощает его и женщина). Время жаждет, чтобы ты заполнял его без остатка тем, что принесет тебе пользу или наслаждение, и твердо знал при этом, зачем проводишь тем или иным образом тот или иной час. Взять, например, его недавний путь в Стамбул: вместо того, чтобы убивать неизбежные дни дороги пустыми беседами или карточной игрой, он всю первую половину пути совершенствовался в турецком языке со специально включенным в состав миссии для этой цели турком. А вторая часть пути, пролегавшая по югу России – вечной арене русско-турецких войн – и вовсе заставила его потрудиться. Под его надзором военные картографы составляли подробнейшую карту местности, указывая на ней, помимо прочего, источники топлива и пресной воды. Огромное подспорье при новом противостоянии с Оттоманской Портой, которое вполне могло разгореться в этих краях! (Когда в Стамбуле у него осведомились, почему дорога заняла столь долгое время, он с глубоким прискорбием сослался на старые раны. Сие не могло не вызвать у султана неловкости: ведь не секрет, в боях с каким противником эти раны были получены!)
Другим важнейшим залогом того, что движешься ты не в стороне от успеха, а прямиком к нему, Кутузов считал умение говорить с людьми. Право, жаль, что подобного курса наук не предусмотрено в корпусе: он, пожалуй, лично взялся бы его вести! С кем бы ты не говорил, должно слушать собеседника с дружелюбным вниманием. Покажи себя добрым слушателем – и тебе откроют тайны, в коих не признались бы и под пыткой. Говорить же в ответ надлежит не «правду», ибо правда у каждого своя, а то, что от тебя жаждут услышать. Любящим говори, что любишь, надеющимся – что оправдаешь надежды, а завистникам внушай, что нет человека, более тяготящегося предметом их зависти, чем ты. И не скупись на похвалы, но не пустые. Умей разглядеть в человеке те черты, что действительно заслуживают поощрения, и, отметив их, непременно расположишь его к себе. Едва ли следует хоть при ком-то обнаруживать свои истинные мысли и чувства. Разве что будешь уверен в неподдельной любви того человека к себе… Но счастье иметь такого друга выпадает, быть может, раз в жизни, а длится, увы, недолго.
При мысли о Василисе Кутузов вспомнил ее слова о вреде лицедейства и решил, что девушка была глубоко не права. Нет, если подразумевать под лицедейством то недостойное человека умного шутовство, что однажды вышло ему боком, то правда, конечно, на ее стороне. Но если брать актерство в наивысшем его проявлении – дипломатию, то пустынница, определенно, заблуждалась. Ах, как он был доволен собой в Стамбуле, выведав у султана и его приближенных ровно то, что намеревался, и добившись тех уступок в пользу России, о которых государыня могла лишь мечтать. А все благодаря той утонченной игре слов, жестов, интонаций, что превращает человека настороженного в друга, а тому, кто настроен против тебя, внушает уважение и расположение. Прежде чем предстать перед Селимом III и его диваном[75], Кутузов имел беседы со знающими людьми, не только посвятившими его в подробности сложнейшего турецкого этикета, но и давшими совет, с кем из царедворцев как следует себя держать, имея в виду слабые места каждого из них. И все же не раз он вынужден был проходить словно по лезвию ятагана, памятуя о том, что поведение подобострастное способно зародить у турков мысль о слабости России, а поведение самоуверенное несет в себе вызов, весьма опасный при сложившейся обстановке. Он с усмешкой вспомнил, как при традиционном обмене подарками ему преподнесли от имени султана драгоценную шубу. Следовало принять ее с глубоким поклоном, но сие означало умалить свое достоинство и достоинство твоей страны: ведь турки – побежденные. Оставить же подарок и вовсе без благодарности отдавало оскорблением. И до чего же блестящ был найденный им в одночасье выход! В момент преподнесения подарка он сидел на низкой софе и, приняв шубу, сперва с благосклонным выражением лица продел руки в ее рукава, а затем приподнялся, одновременно наклонившись, как бы для того, чтобы оправить ее полы. В результате турки и поклон его лицезрели, и принять его на свой счет в полной мере не могли. И придраться не к чему, но и повода для торжества нет. Что за наслаждение – предаваться подобным играм!
И, наконец, третье, что ведет тебя прямиком к цели – это вера в то, что невозможного, по большому счету, нет. Разве не считалось невозможным для мужчины попасть в султанский гарем и остаться после этого в живых? Считалось. Но ровно до тех пор, пока для российского посла Голенищева-Кутузова не открылась едва заметная дверь, ведущая в покои прекрасных невольниц. Он, разумеется, не пошел бы на столь дерзостный шаг, если бы не знал, что султан-валиде [76] Михри-шах, сестра Селима, Хадиджа, и любимая жена предыдущего султана, Нахши-диль не пользуются большим влиянием на турецкого владыку. Внуши этим женщинам желанные для тебя мысли – и считай, что ты внушил их самому султану. А Нахши-диль, к тому же, приходилась двоюродной сестрой и подругой юности некой Жозефине Богарне, возлюбленной французского генерала Бонапарта – весьма влиятельной фигуры в революционной республике. Немыслимая прихоть Провидения – и юная Эме де Ривери, уроженка острова Мартиники[77], отплыв во Францию к жениху, стала жертвой алжирских пиратов и была продана в гарем предыдущему султану Абдул-Хамиду. Незаурядный ум позволил этой женщине после смерти мужа остаться в роли советчицы у его приемника, Селима III. Через Нахши-диль и ее сестрицу Жозефину Стамбул вел неофициальную переписку с Парижем. А, стало быть, не лишне дать знать Европе, что султан настолько пресмыкается перед победительницей Россией, что открывает дверь в свой гарем ее послам.
Кутузов самодовольно усмехнулся: о его невероятном приключении гуляют по Петербургу восторженные слухи. И какое ликование вызывает бессилие султана перед хитростью русского посла. Тот не ворвался в гарем, как тать, но сперва связался со всеми тремя интересовавшими его женщинами и получил их согласие на встречу. Вслед за тем старший надзиратель за одалисками получил громадную мзду – и запретнейшая часть дворца Топкапы перестала быть неприступной для генерала, захватившего уже немало турецких крепостей.
Узнав о происшедшем, Селим предпочел сделать вид, что ничего не знает, но все же велел пустить слух, что русский посол – великий евнух царицы Екатерины, а потому посещение им одалисок не угрожало достоинству султана.
Кутузов вновь улыбнулся своим воспоминаниям: если бы не политика, столь ревностно охраняемая собственность султана не представляла бы для него интереса. Запретные женщины, коих ему довелось увидеть, бесспорно были хороши, но хороши не настолько, чтобы из-за них лишаться головы. Мир полон женщин доступных, общение с коими не влечет за собой ничего, кроме необходимости распрощаться по-хорошему. А эти столь тщательно скрываемые от мужских глаз сокровища… Михри-шах была уже не молода, а у Хадиджи в лице читалась властность, всегда претившая ему в женщинах. Одна Нахши-диль показалась ему привлекательной: черты ее лица были изящно-тонки, а взгляд – открыт, ясен и умен. К тому же в ней чувствовалась удивительная для обитательницы гарема внутренняя чистота. Всем этим отуреченная француженка до странности напомнила ему Василису, и, обращаясь к ней, Кутузов не мог отделаться от ощущения, что судьба вновь свела его с оставленной в прошлом любовью. Сходство это усугублялось тем, что обе женщины были светловолосы, а в прическе Нахши-диль поблескивали бриллианты, так похожие на капли влаги, оседавшей на волосах Василисы сырой Таврической зимой…
