Агилета - Святая с темным прошлым
Странное дело – расстояние! Куда более странное, чем принято считать. Всего в нескольких сотнях верст к северо-западу от Севастополя пушечные ядра сокрушали крепостные стены, а пули и штыки – человеческие тела, цитадели сдавались на милость победителя, а люди в мучениях переселялись в мир иной, в то время как жители белокаменного города над укромной извилистой бухтой вкушали все прелести мирной жизни. И если нечто значительное в той жизни и происходило, то вершилось оно не явно, а скрытно – в душах горожан.
Первое время после своего поразительного видения и письма мужа, подтвердившего ее прозрение, Василиса жила так, как если бы лишь телесная ее оболочка ступала по земле, душа же продолжала витать в иных пределах. Она изводилась мыслями о том, что не может, как прежде, в Шумлах, находиться подле Михайлы Ларионовича и вдыхать в него силы, потребные для выздоровления. Ведь сколь бы ни был значителен и окружен почетом человек, в болезни он становится смертельно одинок. И буде не сыщется того, кто посвятил бы ему себя на время, ободряя и утешая, возвращение к жизни станет куда более долгим и мучительным, чем могло бы. Кому, как не Василисе, выходившей стольких больных и раненых, было о том судить! Оттого и рвалась она душой туда, где могла бы послужить любимому, и приходила в отчаянье, сознавая, что заказан ей этот путь. Хоть птицей к нему лети, чтоб быть никем не узнанной! Да не будучи узнанной, много ли утешения она ему принесет?
Однако мало помалу свыклась женщина и с этой, новой разлукой. Из повседневности стремилась почаще уйти в свои мысли, где представляла себе, как Михайла Ларионович вновь обретает здоровье и силу, встает на ноги, возвращается в строй… Видела его деятельным и бодрым, повелительным голосом отдающим приказания, живым и улыбчивым в часы досуга, ровно таким, каким запечатлелся он в ее памяти. И лишь одного не могла себе вообразить (да, признаться, и не пыталась этого сделать) – как искосился от раны его многострадальный правый глаз. Перед ее внутренним взором Кутузов представал не утратившим ни капли былого очарования.
Дела мирские тем временем властно требовали ее живого участия в них, и Василиса смирилась перед неизбежным. Сыну ее в ту пору уже сравнялось десять лет, а, стало быть, в самое ближайшее время предстояло отправлять его на учебу. Того ради женщина снеслась со свекровью, что как-никак жила ближе нее к Москве и обратилась к ней с просьбой разузнать все, что будет под силу, о наилучших учебных заведениях в первопрестольной. А удастся – и о таковых в Петербурге, кои, будучи столичными, наверняка превосходят московские.
Ответ она получила весьма обстоятельный. В Москве знающие люди хвалили Артиллерийско-инженерную школу, основанную сподвижником Петра I, Яковом Брюсом. Там дворянских недорослей обучали геометрии, тригонометрии, артиллерийским чертежам и артиллерийскому делу. В Петербурге же лучшим учебным заведением считался Шляхетский кадетский корпус, дававший, по слухам, не только блестящее образование, но и выгодные связи с бывшими соучениками, большинство из которых быстро росли в чинах и занимали самые завидные должности. Однако Василису привели в ужас те условия, на которых учеников принимали в корпус. Мальчиков, начиная с шестилетнего возраста, ждала многолетняя разлука с родными, краткие и редкие свидания с ними, а, главное, отсутствие у родителей права забрать свое чадо домой, в случае если такой режим станет для него невмоготу. Сбежавших же кадетов ожидала жесточайшая порка и водворение обратно в стены учебного заведения. Василиса холодела при мысли о том, что все это может быть применено к ее сыну. Нет уж, лучше мирная учеба в школе без громкого имени, но и без драконовских порядков! И выбор матери пал на московскую Артиллерийско-инженерную школу.[73] Теперь дело было лишь за тем, чтобы дождаться возвращения мужа и получить его одобрение.
Иван Антонович не заставил себя ждать. 1 декабря 1788 г. был взят Очаков, и штаб-лекарь Благово сразу же испросил себе отпуск. Рождество того года он уже праздновал в кругу семьи. Выслушав рассуждения жены о том, куда, по ее мнению, следует отдать на учебу Филарета, он выразил полное согласие с нею, и Василиса принялась собираться в дорогу и укладывать вещи сына. Однако незадолго до Крещения супруги Благово получили известие, что в своем имении Знаменском скончалась Ольга Андреевна. Оплакав мать, Иван Антонович вынужден был отправиться под Калугу – вступать в наследство. И, получив разрешение продлить отпуск (благо в активных боевых действиях его полк пока не участвовал), он пустился в путь со всей семьей.
В Знаменское они добрались на второй неделе Великого поста. Снег еще не сошел, хоть был уже рыхлым и зернистым, но небо сияло по-весеннему ярко. При виде родных мест, покинутых ею осьмнадцать лет назад, у Василисы должно было защемить сердце, однако щемило оно совсем от другого: женщину угнетала разлука с Тавридой, коей предстояло, по-видимому, затянуться. В дороге Иван Антонович не раз заводил разговоры о том, что намерен оставаться в имении как можно дольше, дабы наладить хозяйство, отданное матерью на откуп управляющему. Деревни Ольги Андреевны год от года приносили все меньший доход, и было бы неразумно спорить с тем, что за ними требуется пригляд, однако… Однако глядя на придорожные кусты, круто изогнутые под тяжестью снега и лежащие пышными верхушками на земле, Василиса видела кипящие белизной волны прибоя, кидавшиеся на берег в таком же крутом изгибе. Неужто тому краю, что подарил ей любовь и где все было наполнено памятью о днях ее счастья, суждено, как и Кутузову, исчезнуть из ее жизни?
События последующих дней подтвердили сие печальное предчувствие. Чем дольше Иван Антонович жил в мире под Калугой, тем меньше ему хотелось возвращаться к войне в Бессарабии. Никогда не чувствовавший медицину своим призванием, он был бы рад уйти в отставку и тихо хозяйствовать на своей земле. «Послужил и будет», – такие слова все чаще вырывались у него, когда речь заходила о будущем. Впрочем, Василиса полагала, что переубедить мужа в ее силах, что, пожалуй, и сделала бы, если бы долгий путь из Севастополя на север не показал ей со всей очевидностью, насколько трудно станет навещать сына, живя за сотни верст от него. От Калуги же до Москвы путь и четырех дней не займет, даже если ехать на своих лошадях.[74] И в итоге каждый из супругов сделал свой выбор: Иван Антонович подал в отставку и обосновался в унаследованном имении, а Василиса предпочла близость к сыну жизни в любимой ею Тавриде.
Первое, что сделала она, став барыней – это послала в Соколовку за сестрой. До сих пор, к ее облегчению, бывшую поповну не узнал никто из случайных встречных, а когда они проезжали ее родную деревню, женщина спряталась в глубине возка и опустила меховой полог. Однако на душе у нее было неспокойно: мысль о бывшем муже так и свербила ее. А ни у кого, кроме той, что наверняка сохранит ее тайну, Василиса не осмелилась бы о нем расспрашивать.
Аглая тоже поначалу не признала сестры и сладкой скороговоркой стала сыпать пожелания благополучия новой знаменской барыне. Как вдруг осеклась и, ахнув, прижала ладонь ко рту. Василиса в ответ с легкой улыбкой поднесла палец к губам и во всеуслышание пригласила матушку Аглаю отужинать с ней наедине.
Сестры засиделись за беседой до первых петухов. Застарелый стыд вставал в душе Василисы, когда Аглая живописала переполох, поднявшийся после ее побега, но, к счастью, Василисе уже не приходилось опасаться своего прошлого. Артемий Демидович так ни разу и не объявился в Соколовке, и дальнейшая судьба его была никому не ведома. А тетка Лукерья, подсуетившись, выдала младшую племянницу за поповича Никона, некогда сватавшегося к Василисе, но отвергнутого ею. Он и занял место отца Филарета в их церкви во имя Покрова Божьей Матери, сделав Аглаю попадьей к ее превеликой радости.
– Довольна ты мужем-то? – с любопытством спрашивала сестру Василиса.
– Как не быть довольной! – уверенно отвечала та, воодушевленно повествуя, что семья их живет в достатке, хоть и поднимает шестерых детей, поскольку муж берет за требы куда большие деньги, чем покойный отец. Да и работать он лютый – держит пчельник и обучает грамоте сыновей сельского старосты. Потому и деньги в доме водятся.
– А промеж собой вы ладите? – допытывалась Василиса.
– А как же! – заверила ее Аглая. – Руку он на меня не подымает. Чует верно, что, ежели попробует, я в долгу не останусь! – рассмеялась она.
– Стало быть, повезло тебе, – подытожила Василиса.
– Да уж, не жалуюсь, – с достоинством кивнула сестра. И, не удержавшись, завистливо добавила:
– А тебе-то и вовсе счастье выпало – барыней стала.
– Правда твоя, – с непонятной попадье тоской в голосе откликнулась Василиса. – Уж кому счастье выпало, так это мне.
