Повесть о самурае - Дмитрий Иванович Богуцкий
Угрюмое, недовольное молчание Хаясу провожало его.
Глава 21
Настоящий эдокко
Зрители и поджигатели.
Так я впервые и увидел Накамура Канкуро Первого.
Точнее, впервые увидел вблизи и без грима, потому что он был солнцем и луной этой сцены и игра его блистательным сиянием осеняла этот театр. Он был приемным сыном самого господина Сарувака, радость и горе своего отца, герой-любовник на сцене и за сценой, юный Канкуро.
И он отчаянно обожал ходить по грани. И часто, как и в тот раз, за ним оставались следы крови.
Он обожал поддевать людей на когти ярко выраженных чувств. Дамы млели от одного его вида, а их мужья мрачнели на глазах. Он сиял, как солнце. Нагасиро готов был убить за обноски с его плеча и воскурять благовония перед его гримерной.
У меня он вызывал только искреннее возмущение, но никто меня не спрашивал.
А Коноикэ не забыл о нас. Он явился на следующий день, да не один, и даже не с двумя. Их было десятка два.
– Ну, кто это был? – гулко задал он единственный вопрос.
– Один из этих, хозяин, – угрюмо ответил один из его подручных. А это же как раз тот, что намедни зарубил человека на задах театра, Камисори-Бритва, кажется. Понятно. Дело в пропавшем на время хозяйском имуществе – та девица, уже не раз купленная и перепроданная. Пропадет и Канкуро, если этот до него доберется. Такие люди не ценят совместного пользования.
Господин Коноикэ окинул не спеша невыразительным взглядом прихожую театра, Хаясу с его парнями, даже меня заметил у входа в хранилище и коротко бросил:
– Сарувака ко мне.
И удалился в один из чайных домов поблизости. А свору свою во главе со своим покупным убийцей оставил на входе. Чтобы не забыли, значит, кто сюда явился.
И вот стоят они и парни Хаясу друг против друга, взорами рост друг друга мерят, ощупывают пальцами рук бронзовые узоры на поверхности цубы своих мечей, и ясно, что дело не кончится ладом. Я сам не заметил, а рука уже лежала на ножнах у рукояти меча.
А там из зала, почуяв неладное, и Нагасиро с его единомышленниками, утонченными ценителями всего прекрасного и острого, быстро собрались.
Господин Сарувака, внезапно выскочив из коридора, едва не вызвал необратимую поножовщину.
– Тихо все, – гулко пророкотал Хаясу. – Хозяин с гостем говорить будет.
Пришлая свора расступилась, но уходить явно не намеревалась.
Господин Сарувака сглотнул, но вступил в этот враждебный коридор. Хаясу бестрепетно пошел следом.
– Я иду с вами, – поднялся я со своего места.
Хаясу едва заметно кивнул. И мы пошли. А я с ними. Зачем мне это? Ну, не воткнут в спину Хаясу меч украдкой, это я пригляжу. А от остальных Хаясу, кто знает, наверное, отобьется…
А Нагасиро пошел следом за нами уже без спроса. Никто его не остановил.
Мы вошли в чайный домик.
– Садись, Сарувака. – Взгромоздившийся боком за хрупкий чайный столик Коноикэ кивнул на место напротив себя. Сарувака сел. Мы остались стоять.
– Я думаю, ты забыл, кому обязан этим местом? – процедил Коноикэ. – Почему тут стоит твой театр и стоит без горестей до сих пор? Чьи тут деньги и чья земля?
– Господин Коноикэ…
– Твой выкормыш, несмотря на все, что я для тебя сделал, плюет мне в чашку с рисом!
– Господин Коноикэ, тут не было злого замысла, он просто не знал…
– Мне что, – угрюмо спросил Коноикэ, – на каждой моей девке надо огромную печать поставить: «Собственность торгового дома Коноикэ», как на грузовой барже, чтобы ему заметно стало? Чего он не знал? Как и что устроено в этом мире? Я вон даже сторожа за нею послал! И что? Ты меня слышишь, Сарувака?
Сарувака, вытаращив глаза, пялился на подававшую им чай девицу. Оторвав от нее ошалелый взгляд, он пробормотал:
– Да. Конечно, господин Коноикэ…
– Так… – Коноикэ перевел мрачный взгляд на девицу. – Поди-ка ты прочь, красавица, ты нас отвлекаешь от дел. Вот тебе на заколки.
И кинул в ее бамбуковый подносик с бортиком, в котором она принесла чашки с чаем, увесистый квадратный серебряный бу. Мне, чтобы такой заработать, целый день потратить надо…
– Ой, вы такой хороший, господин Коноикэ, – сладко выдохнула девица, прижимая подносик к груди, изящно поднявшись с колен и убегая.
– Деваться некуда от чайной пыли, – недовольно пробурчал Коноикэ. – Навел бы ты тут порядок, Сарувака, или это Ставка сделает.
– Так ведь половина дохода от чайных домов идет, – пробормотал господин Сарувака.
– Вот и займись, пока он у вас еще есть. Я тут своего человечка оставлю, ну, ты его уже знаешь, вот он стоит.
Мы все разом посмотрели на молчаливо ухмылявшегося мечника с гербами северных князей на рукавах.
– Пускай его на все спектакли. И если поганец твой хоть в какой роли появится – ты от меня уж так просто не отделаешься. Он за этим присмотрит. И он же его, если уж так пойдет, и зарубит.
– Он же мой первый актер…
– А я первый купец в городе. Не гневи меня. В гневе я тяжел и меры не знаю. Твой театр – ты и решай, кто в нем играть будет. Все, устал я. Эй вы все – пошли!
И, тяжело шагая по застеленным татами половицам, Коноикэ покинул чайный домик, и присные его потянулись следом за хозяином.
А мы остались внутри. Сарувака молчал. Мы тоже. Чего уж тут скажешь.
– А он забавный, – произнесла девица с подносиком, кланявшаяся у нашего стола вслед дорогим гостям, пока они выходили.
– А тебе-то что? – прищурился Хаясу.
– А ты опять за свое, Канкуро, – устало проговорил господин Сарувака.
И мы с Хаясу очень сильно удивились, когда девица-подавальщица по-мужски ухмыльнулась во весь рот. И это действительно оказался Канкуро, напудренный и в парике.
– Вижу, я был хорош, – подмигнул нашим открытым ртам Канкуро. – Он мне даже заплатил!
И он похвастался нам своим серебряным бу.
– Ты доведешь нас до гибели, – уныло произнес Сарувака, скорбно горбясь над столиком.
– Вовсе нет! Это будет легендарная история! Как герой-любовник занырнул в нефритовые кладовые богатея за его же деньги! Да весь город будет в восторге.
– Ну что мне с этим делать? – Сарувака в отчаянии охватил пальцами седую голову.
– Как что? – удивился Канкуро. – Спектакль!
– Какой еще спектакль! Да нас по миру пустят! – причитал господин Сарувака. – Что будет? Что теперь будет? Зачем ты натворил такое, Канкуро? Что ты
