Мальчики - Дина Ильинична Рубина
– Вы просто не понимаете… – расстроенно выдохнул мальчик. – Не понимаете важность… невиди́мости!
«Поляк» умолк, утёр уголком полотенца весёлые слёзы и мгновенно преобразился.
– Важность… не-ви-димости… – повторил серьёзно. – Ты прав. Мне нравится, как устроена твоя башка, парень. Это башка дызайнэра. Надо бы её рас-кру-тить, – обеими руками показал – как: будто руль крутанул на опасном повороте. – И поставить на курс. И открой, наконец, секрет, как тебя кличут?
– Жорка Иванов.
– Жорка Иванов, хм… Изысканно.
– А вы думали – какой-нибудь Кыргызов? – огрызнулся Жорка. – Думали, я татарин, да?
Цезарь Адамыч улыбнулся:
– Нет. Я думаю, ты – хазарин. «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам» – учил такое? Я думаю, ты на редкость разумный хазарин. Они вообще были ребята не промах. Огромная их империя с 7-го по 10-й век тут, в дельте Волги, процветала. Хазарский каганат – называлась. Итиль – столица. Воины, торговцы, ремесленники, прочий люд… – богатейшая держава. Потом расскажу, если захочешь.
– И куда ж они все подевались? – недоверчиво поинтересовался Жорка. За такими сведениями он обычно бегал к Макаронычу, тот много чего жутко интересного знал и честно выкладывал по датам и научным версиям. Излагал таким языком, будто из учебника читал. Нет, Макароныч ничего про этих самых базар… то есть хазар, не говорил. А этот мужик, «поляк» этот, Цезарь Адамыч, обо всём давнишнем-старинном говорил так запросто, небрежно, раскачиваясь на ножках стула, будто о родственниках или соседях. Хазары? Да вот же они тут недавно проскакали…
– Куда все империи деваются, туда и они, – сказал он. – Испарились.
– Как – испарились? – удивился мальчик. – Куда?
Он ещё не привык к манере Цезаря Адамыча вести беседу и потому сразу представил себе, как, истаивая в голубом астраханском небе, над сверкающей осколками воды дельтой поднимается к облакам вся эта древняя шобла: конники, скотоводы, знать каганата, чеканщики по меди, девушки в дивных бусах… Сопровождают их лошади в роскошных сбруях, стада овец, а вслед за ними бежит по небу вольная стая жёлто-песчаных сайгаков, с мягкими горбоносыми мордами, с плавно изогнутыми рогами… И заходящее солнце дробится на глади многочисленных протоков: громадное древнее солнце, слепящее в багряном хазарском закате…
– Да так, испарились в глубине веков. Но сначала их, конечно, разгромили наголову. Киевский князь разгромил, такой Святослав Игоревич. И после бесславного поражения хазары… – Цезарь Адамыч беспечно подмигнул Жорке, – твои предки, значит, ушли через тайный ход и вылезли на свободу на… э-э-э… свалке истории, смешавшись, как ты верно заметил, с населением.
Он опять подмигнул какой-то своей мысли и совсем уже непонятно добавил:
– Не кипятись, не беги впереди паровоза. Не старайся обежать земной шар быстрее, чем это делает солнце. Нышт торопирен… – и пальцем так поучительно поводил перед Жоркиным носом, тот даже глазами за этим пальцем повёл, туда и сюда, аж самому смешно стало: будто ходики запустили.
– Нышт торопирен… дызайнэр Жорка!
2
«…Если от Красной набережной долго идти по улице Кирова, дойдёшь до БСМП – Больницы скорой медицинской помощи. Тут сворачиваем влево и по узкой улице вдоль нависшей над головами больницы (бугор он и есть бугор) минут пять топаем до НИИ лепры.
Сколько раз я одолевал эту дорогу в любую погоду! Видимо, отцова любовь к дальним прогулкам передалась мне по наследству.
На вратах данного рая висела табличка: «Научно-исследовательский институт по изучению лепры МЗ СССР». Я попал туда сразу после мединститута, а до того успел поработать и санитаром в проктологии, и фельдшером на «Скорой».
Территория Приюта прокажённых напоминала манящий зеленью Ботанический сад. Собственно, раньше это и был городской общественный сад, восхитительная «Богемия». В юности дед подрабатывал здесь по чайным павильонам: будучи здоровым бугаём, разносил ящики с товаром. Однажды подсмотрел забавную сценку из жизни «обчества» и потом всю жизнь любил её изображать: как щеголеватый официант сгружает на стол перед дородным купцом-татарином чайный поднос и угодливо спрашивает: «Вам чай с лимоном или с молоком?» И тот багровеет, надувается, рукой этак машет: «Наша не беднушка! Давай и то, и другое…». Макароныч считал это очень смешным. Если присутствующие не улавливали «смака», он сердился и кричал: «Так скиснет ведь чай с молоком от лимона, ски-снет!»
Да, и зелено, и благостно: входи, усталый путник, и отдохни душой.
А «мимо Лепры» к тому же – кратчайший путь в новый тогда ещё микрорайон «Звёздный». Однако мало кто по этой улице гулял, лишь машины сновали туда-сюда, увеличивая скорость на данном участке дороги. И причина понятна: от греха подальше, не про нас будь сказано и не к ночи будь помянута проклятая болезнь!
Это самое «от греха подальше» я слышал не раз. Проработал там шесть лет, два года из которых вёл палату прокажённых (потом занимался экспериментальной иммунологией, общаясь уже не с больными, а с мышами-крысами), и, откровенно говоря, с самого начала принял вполне осознанное решение: если заболею проказой, сразу же кардинально с собой разберусь. Я и сейчас уверен, что не струсил бы, а поступил как решил, оборвав дальнейшее убогое существование. Говорю это не с пренебрежением, а с горечью и состраданием – навидался. Тут надо многое пояснить…
Проказа, «бич Средневековья», – загадочная и ужасная болезнь, пожиравшая людей из века в век, – известна с глубокой древности. В Ветхом завете Всевышний насылает на Иова «проказу лютую», как самое непосильное испытание. А уж наша Астраханская область, одна из древних проток Великого шёлкового пути, всегда была старейшим очагом лепры в России: то ли когда-то занесли её сюда торговые караваны из Индии да Китая, то ли процветала она в военных станах и поселениях Хазарии, то ли явилась с казачьими походами, кто уж сейчас разберёт!
Проказа всегда внушала леденящий ужас, обрастая мифами и предрассудками. Человеку страшно представить себя, ещё живого, распадающегося на зловонные останки. Потому и свозили прокажённых на безлюдные острова, дабы не только оградить своё тело от заразы, но и своё зрение, душу свою от созерцания мерзости предмогильного гниения.
На деле-то уши-носы и прочие части тела у больных проказой не «отваливаются», но в запущенных формах возникает процесс мутиляции, когда конечности как бы плавятся, стираются, обугливаются… Смотреть на эти обмылки зябко и страшновато. К тому же лицо «бывалого» больного приобретает так называемые «львиные черты», facies leonine: когда лепромы, бугорки с микробактериями лепры, настолько выбухают на лице, что оно изменяется до неузнаваемости.
Помню интересный случай с одной такой «львицей», с бабкой одной, привезённой к нам откуда-то из средней полосы, из-под Вологды что ли. С проказой там ситуация в целом благополучная, потому и врачи очень долго не могли поставить диагноз.
