Граница - Станислава Радецкая
- Будьте почаще рядом с баронессой Катоне. Поддерживайте ее и берегите, - уклончиво заметил Йохан.
София покорно склонила гладко зачесанную напудренную головку. Она благодарно и понимающе улыбнулась, вновь закрыла лицо тканью так, что остались только глаза, и служанка протянула ей маленькую треуголку, расшитую кружевами. Надевать ее баронесса не спешила.
- Надеюсь, вы придете к нам сегодня вечером? Я буду вас ждать и потому не прощаюсь.
Не дождавшись его ответа, она выскользнула из комнаты. Служанка исчезла следом за ней, после того, как получила в руки крейцер за молчание, и Йохан вытер ладонью пот со лба. Разговоры с Софией напоминали переноску бочонка с подмоченным порохом; никогда не угадаешь: взорвется он или останется цел. Хорошо бы она и в самом деле не отходила от Роксаны Катоне, а заодно приглядывала за ее Цепным Псом.
Глава 24
Диджле вернулся с известием неприятным, но ожидаемым. Капитан очень сожалел, что не может пригласить барона Фризендорфа на обед, но предлагал поужинать вместе с ним. Фон Рейне редко бывал в свете, поскольку успел заслужить святую ненависть большинства дам. Вместо того, чтобы оказывать предпочтение кому-то из них, он завел себе любовницу-цыганку, и говорили, что даже собирался обратить ее в католическую веру и жениться. Почти все женщины единодушно осуждали его, делая вид, что нисколечко не ревнуют, а мужчины завидовали, хоть мало кому в городе удалось даже мельком взглянуть на смуглую красавицу. Она была так по-восточному скромна, что, подобно турчанке, избегала чужого внимания.
Осман был мрачнее тучи, и Йохан понял, что тот не избежал встречи с Софией. Он не стал ни о чем расспрашивать и отпустил Диджле до вечера, чтобы он смог развеяться от тяжелых мыслей, а сам в одиночестве отправился на верховую прогулку к тайнику; деньги подходили к концу.
К фон Рейне он приехал раньше назначенного времени, и капитан еще не вернулся со службы. Неразговорчивый конюх принял у Йохана коня, чтобы отвести в денник, и Диджле со своей лошадкой последовали за ним. Осман все еще избегал других слуг, а они настороженно относились к нему, особенно после случая с пьяным лавочником, который пытался избить его тростью, если он не согласится прочесть «Pater Noster». Тогда Диджле вырвал оружие из его рук и прилюдно сломал его; дело чуть не кончилось побоищем, и Йохану пришлось разгонять разъяренных мастеровых плеткой, а потом бросить им кошелек, набитый золотом и серебром, чтобы те не вздумали жаловаться. Обиженный лавочник, стоило только Йохану увести Диджле, готового защищать честь и веру до последней капли крови, орал на всю улицу, что подаст челобитную капитану и ландрату, чтобы всех иноземцев выгнали из города, и поносил немцев последними словами, но в следующие дни при встречах держался тихо и почтительно.
В гостиной капитана ярко горели свечи, и когда старый слуга ввел гостя в комнату, Йохан заметил, что в двери напротив застряла шелковая ленточка от женского платья. Похоже, он застал полюбовницу капитана врасплох, и она бежала, точно лань от охотника, прищемив подол платья. В середине алой ленточки мерцала жемчужная бусина, и как только Йохан остался один, он поднял ее и положил на софу, чтобы хозяйка долго не искала пропавшую драгоценность. Гостиная была обставлена скромно, скромнее, чем положено капитану батальона гренцеров, повелевавшему целым городком – два портрета и пейзаж на обшитых деревом стенах, потемневшие, выцветшие от времени так, что не видно было ничего, кроме бледных неясных пятен; столик для игры в триктрак, софа, на которой в беспорядке лежали несколько тоненьких книжек с детскими сказками и стишками, и пяток стульев, набитых конским волосом, выстроившиеся в ряд вдоль стены, как почетный караул. У одного из них была обгрызена ножка.
Пока Йохан ждал, от нечего делать он листал книги. Одной из них оказался французский сборник, изданный в Париже этой зимой, все прочие привезены из Вены и Берлина. Йохан мельком удивился; выходило так, что темная ведьма-цыганка, о которой шептались в душных гостиных, была не только грамотной, но и образованной, раз могла читать на двух языках и выписывать книги. Вряд ли этим занимался сам капитан: не военное это дело. Хотя с другой стороны фон Рейне ничуть не напоминал типичного вояку, во время разговора с ним можно было забыть о том, что вокруг простираются дикие горы, заселенные влахами и беглецами из Порты, так неспешно он вел беседу о вещах заумных: о механике веры, о будущем Империи, о прошлой войне, о науках, о собственных экспериментах в физике, и говорил не так, как принято среди болтунов, которые желают лишь огорошить кругозором и широтой отсутствующей мысли. Тем непонятней было, отчего этот человек остался здесь, а не в родовом поместье у истоков Рейна или при дворе императора, который, по слухам, благоволил людям образованным и умным, несмотря на свой пылкий и деспотичный нрав; капитан так же подходил этим глухим местам, как трон - землянке нищего.
Фон Рейне явился лишь через час, уставший и весь в грязи. Он извинился за долгую задержку, но, кажется, был рад гостю; правда, оставил Йохана еще на какое-то время, чтобы переодеться, пока накроют ужин.
На большом столе стояли всего два прибора, и дальний край терялся в сумерках. Из-за дождливого дня слуга растопил печь, чтобы разогнать сырость в столовой, которой, похоже, пользовались не так часто.
- Неужели ваша дама не хочет поужинать с нами? – поинтересовался Йохан. После замеченного ему было интересно взглянуть на цыганку и поговорить с ней.
Капитан не разгневался, как мог бы другой на его месте, услышав столь бестактный вопрос, наоборот, лицо его прояснилось.
- Чаргэн очень стеснительна с незнакомцами, - сказал он. – Я бы хотел, чтобы она
