Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов
– Мокашов?
– Мокашов.
– Паспорт с собой?
– Пожалуйста.
Мужчина листал паспорт, а Мокашов рассматривал мебель кабинета. Она была необычной: из причудливых корневищ и стволов, отлакированная и блестящая. Но зачем его позвали сюда?
– У меня предписание доставить вас в Ивано-Франковск.
– Чье предписание?
– Собирайтесь, и весь разговор.
– Но почему? Покажите, что вам предписано.
– Не учите меня.
– Так чём дело?
– Не спорьте, милуша, – вмешался директор и виновато улыбнулся. – Товарищ из органов.
– Оставайтесь здесь, – сказал "товарищ из органов", – вещи вам принесут.
– Я сам…
– Не спорьте, милуша. Всё сейчас сделаем, – мягко сказал директор.
Открылась дверь и вошла администраторша. И она, видно, что-то знала и отводила лицо, и можно было прочесть по лицу.
– Мокашова, – сказала она и поправилась: – Вас спрашивают.
– Спокойно, – сказал мужчина и вышел.
Дверь кабинета директора отворилась, и вышел мужчина, из тех, что "при деле", не отдыхающий. Об этом можно было сказать наверняка. Он знал, что делать и как поступать и не сомневался.
– Кто к Мокашову?
Когда Инга справлялась у администраторши, та отчего-то забеспокоилась, заговорила, отводя глаза, затем попросила подождать и отправилась в кабинет директора. Но тут же вернулась и с ней вышел этот человек.
– Вы, – спросил он опять, – вы к Мокашову?
– Да, – сказала она тревожась: – А что с ним?
– Кто он вам?
– Никто.
Как ей объяснить? Он ведь для неё – всё и больше того.
– Я вас серьезно спрашиваю.
Вызов, оказался, с работы. Следовало только уведомить, но сработал автомат: не сообщили в чём дело, и проискали обычно и продержали всю ночь, а утром начальник местного УВД извинился: не успели предупредить, а тут многим шпионы мерещатся.
Его хотели отвезти на служебной машине, но приехал Протопопов. "В пансионате такой кавардак".
Возвращаясь, они смеялись:
– Директор друга вашего разыскал, – рассказывал Протопопов. – "Вы Мокашова, говорит, хорошо знаете?" "А что?" " Да, тут такое дело. Может, он агент?" "Агент", – не моргнув, отвечает тот. "Шутите?" "Почему же, вовсе не шучу.". Пользуясь случаем, хочу вас спросить: вы нам по математическому обеспечению никого не порекомендуете?
– На ваше счастье как раз Сева здесь. Сева – великий машинист.
– Спорим с Левковичем. В подобных случаях я – известный фаталист, говорю: “Если уже что-то созрело, оно всем приходит в голову. Так уже устроена голова”. А он: “Зря вы на голову надеятесь. Голова человека – слабость. У животного что? Инстинкты. Животное не собьешь. А человек обязательно подумает: а если? И это "если" его и погубит”.
– Ну, Палец, ты хорош. – говорил он Пальцеву. – Что же, не мог потрясти удостоверением?
– У тебя понятия времён дикости. Потрясешь и мигом загремишь. Не успеешь даже потрясти, как следует.
– Не смог товарища выручить?
– Не счёл. А тебя ждут.
Они обошли дом, поднялись на галерею второго этажа, и Пальцев толкнул дверь. И тут он увидел милое, испуганное за него, близкое и прекрасное лицо. Инга приехала.
Они не провели вместе в Яремче и четверти суток, однако, всё между ними было решено именно здесь. Она целовала его и плакала оттого, что встретились и от жалости к себе. Он уезжал ночью, она через пару дней в сторону Рахова.
– Мне тут нравится. Побыть здесь хочется.
– И мне казалось, тебе понравится.
– Уже нравится.
И она опять целовала его. А он думал, что кончилась его цыганская неустроенная жизнь, безответственно беззаботная, и теперь каждый шаг его – это не только собственный, но и совместный шаг.
– Он не поймёт, – говорила она о муже. – Не поймет, что уходить можно не к кому-то, а от него…
– Никто не понимает этого. Это понятно, когда не ты.
А она плакала и целовала его.
Они гуляли улицей между буками, сидели на площади, смотрели на закат. Инга думала: "Там, за домами, за лесом, за горизонтом другие люди видят закат. В нём что-то радостное и ужасное, для всех, кто смотрит, и одинаковое".
Она говорила:
– Я хочу всё знать о тебе. Рассказывай.
– Я – вредный, не люблю, когда идут передо мной, я – жадный…
А она говорила: "Пойми, в Краснограде мне не жить". Он был счастлив, но подумал: " А почему, собственно, жертвовать отличной работой? Может, утрясётся всё? "
Метка от укуса на её ноге напоминал ему их историю. Инга выглядела разной. В первой встрече печальной хризантемой в тронутом морозом саду. В посёлке с Димкой – усталой и доверчивой. Недоступной после Москвы. И было страшно подумать, что если бы не вышло и не получилось.
– Смотри, – говорил он ей шёпотом.
У скамейки стоял в луже ножками маленький серый воробей, ловил клювом мокрые крошки, отдавал их воробьихе, суетившейся рядом на сухом.
– Отчего ты не звонил? – поворачивала она к нему счастливое и виноватое лицо. – Я ждала твоего звонка.
– Телефона не знал, не знал, как ты ко мне относишься?
– Стоило захотеть.
– Это кажется: стоило захотеть.
Он сорвал ей тогда одуванчик, желтый, как солнце, цветок.
Тем же днём состоялся неподалеку в общем примечательный чем-то разговор между Левковичем и Протопоповым.
– Всё. Можно ехать, – Протопопов был весел несмотря ни на что. – Пора подвести итоги. С рекламой у кафедры не вышло. Мы – на нуле и сорван семинар. И остальное – тоже негусто. Разве что отдохнули. Как вы?
– Я в полном порядке. Колдовские места, – отвечал Левкович, – Я даже поверил, что именно здесь решу фундаментальные общие уравнения.
– И можно поздравить?
– Куда там. Как бы не так. Не вышло в который раз.
– Понимаю. А я хоть достойного сотрудника для кафедры нашёл. Мокашова. Перспективного, с его работой по космическим лучам…
– Только вот что, Дим Димыч, я вам на это скажу, – перебил его Левкович, – Не хочу разочаровывать, но не верю в опережение космических лучей. По-моему это – игра воображения и чистый бред. Если и есть что-то в этой идее, то с точками Лагранжа, правда, с детекторами не космических лучей, а небесных тел, угрожающих Земле, и, может, средствами на них воздействия.
– Вот и приехали. Выходит, итогом – полный ноль.
– Выходит так.
Этим разговор и закончился.
– Левкович не был бы Левковичем, если бы не возразил. Лично мне проект Мокашова импонирует, а Левковичу я просто не поверила, – резюмировала позже Генриетта. – Обижен он и всё готов очернить.
В итоге каждый остался при своём мнении.
Он уезжал, и света на вокзале не было. Вокруг была южная темнота. Подошёл поезд, и по земле заскользили светлые пятна, точно рядом шёл призрачный поезд. В поезде он подумал о ней с беспокойством: как она теперь одна ночью пойдёт?
Было поздно, но выйдя на привокзальную площадь, Инга обрадовалась: «Москвичонок» Теплицкого стоял в единственном числе. Протопоповы уехали днём, перед тем галантно попрощались, и Генриетта шепнула: «Поверьте, вы – идеальная пара». А доцент Теплицкий, стало быть, здесь.
На переднем сидении было пусто, но в машине сидели. Она пробовала открыть дверцу. "Что? – грубо спросили её. – Что надо?"
– Вы не едете в сторону пансионата?
– Нет.
" Кто с ним? Вроде молоденькая официантка. Да, бог с ними. Она и так дойдёт".
Она шла, не боясь, но постепенно её покидало чувство отваги. Ночь была выколи глаз. Она не видела ничего. Словно нырнула в вязкую, непроницаемую темноту. Шла, как слепая, по каменистой дороге вдоль реки и по мосту, спотыкалась, вслушиваясь в звуки и холодея от ужаса. И когда, наконец, дошла до ресторана с его вечными цветными фонариками, возле водопада, разрыдалась от страха и боли, обиды и отчаяния на узеньком через водопад мосту.
Она прожила в Яремче несколько дней. Завтракала на открытой террасе. Представляла, как завтракал здесь до неё Мокашов.
Каждое утро на террасу пробиралась собака. Она проползала под столами и между ног и появлялась бесшумно, как приведение. У неё была грустная морда старого клоуна. Инга её жалела и кормила. И когда она гуляла, к ней подходила собака, и она ласкала её. Нужно было же кому-то отдать запас накопленной ласки. С людьми она не общалась, сторонилась людей.
Одуванчик она поставила в воду. Большой, яркий, похожий на ромашку и астру. Красивый. По утрам он действовал, как механическая игрушка, открывал лепестки. Но однажды не открылся, а когда она вспомнила о нём, увидела в стакане большой и пушистый шар.
Она уехала, когда цветок Мокашова сделался прозрачным и облетел.
Часть шестая
Глава первая
Здание, в котором проектировали начинку космических станций, находилось на отшибе от основного комплекса цехов и зданий. Оно было странным, вытянутой формы, со сквозными коридорами из конца в конец. Когда в главном корпусе говорили об этом здании, употребляли термин: на той стороне. Наоборот, управленцы называли «той стороной» главное здание. И хотя порядку в корпусе на отшибе было больше, чем в центральных корпусах, почему-то считалось наоборот. Главный давно собирался туда – навести порядок.
