Хамза Есенжанов - Яик – светлая река
Сестры Жартая, извинившись перед Менди-кыз и молодежью, последовали за братом. Он усадил их в повозку и стегнул сытых, застоявшихся лошадей… После отъезда мирзы на вечеринке снова разгорелось веселье. Кто-то из джигитов запел песню о дивных вечерах на джайляу. Ее подхватили десятки голосов. Вырвавшись из юрты, звонкая и задорная песня разлилась по притихшей ночной степи. Ветер поднял ее на крылья и понес через холмы и овражки к реке. Почти у самой Анхаты догнала она одинокую повозку мирзы. Жартай поморщился и туже натянул шапку на уши, чтобы не слышать ее.
А в юртах молодежь веселилась, забыв обо всем на свете. Незаметно пролетела короткая летняя ночь. Когда на востоке узкой полосой забрезжил рассвет, перед гостями расстелили дастарханы и подали кушанья.
Предупредительный Сулеймен, как только уехал мирза, извинился перед Менди-кыз и посадил рядом с ней Хакима.
– Милая кудаша, – сказал он, слегка поклонившись почетной гостье, – не огорчайтесь, что ушел мирза. Я сажаю рядом с вами достойного джигита и надеюсь, что он придется вам по душе.
Между Хакимом и кудашой быстро завязалась беседа. Хаким за ужином стал рассказывать Менди-кыз, как проводит вечера городская молодежь. Не забыл поделиться своими впечатлениями о спектаклях Казанского театра, приезжавшего зимой в Уральск. Загипа ревниво прислушивалась к их разговору, лицо ее то бледнело, то багровело. Все предыдущие дни она только и думала о Хакиме. Ее девичье воображение рисовало будущее счастье: они вместе с Хакимом покидают аул и уезжают в сказочные сады и жемчужные дворцы фантастических городов Востока Иранбаги и Гаухарнекин… И вот все эти мечты теперь рушились. Она все больше и больше хмурилась, глядя на смеющееся лицо Менди-кыз, и в ней поднималась ненависть к круглолицей красавице кудаше…
Глава восьмая
1Дорога так утомила Абдрахмана, что он не стал ужинать, лег в кровать и сразу же заснул. Спал крепко. Проснулся, когда было уже позднее утро.
На дворе ясно, солнечно. Сквозь открытые окна ливнем падают на земляной пол мягкие лучи солнца. Комната залита ярким светом, и воздух от этого кажется особенно чистым и свежим. Абдрахман лежит с открытыми глазами, наслаждаясь свежестью утра, восстанавливая в памяти подробности вчерашнего дня, как он встретился с учителями карасуйской школы, расположенной почти на самом берегу Яика, невдалеке от меловых разработок. Он несколько дней перед этим ходил по аулам долины Ашы, знакомился со школами; наибольшее впечатление оставила у него карасуйская школа, где он разговаривал не только с учителями, но и с учениками. Снова и снова вспоминался худощавый юноша – сын какого-то рыбака, наизусть читавший школьные учебники. «Удивительно способный мальчик!.. – подумал Абдрахман. – А учителя… Почти все они сочувствуют большевикам. Их убеждать не надо, они сами видят, как бедствует народ, и понимают, что ханское правительство ничего хорошего для бедняков не сделало и не может сделать, потому что оно ханское…»
В комнату вошла Манар.
Она встала чуть свет, выстирала и высушила гимнастерку гостя и сейчас, разгладив ее шершавыми ладонями и аккуратно сложив вчетверо, положила возле его кровати. Чем-то знакомым повеяло от этой заботливой женщины с добрыми и умными глазами. Абдрахман вспомнил родной аул, семью, которую не видел уже более четырех месяцев. Когда он уезжал в Уральск, сказал жене на прощание: «Не грусти, я скоро вернусь, а если задержусь, то вызову тебя в город…» Но все получилось иначе, он не вернулся к ней в аул, не вызвал ее в город и даже не мог теперь сообщить, где находится, – все планы нарушил белоказачий мятеж. А как хотелось побывать дома, увидеть жену, родных… Абдрахман встал, торопливо оделся и вышел из комнаты.
– Вы куда? Чай готов! – окликнула его Манар.
– На реку схожу и сейчас же вернусь. Чай будем пить вместе к Кажеке, – ответил Абдрахман и стал спускаться вниз к реке.
Тропинка змейкой вилась в густой зеленой траве, сбегала к берегу и сразу же терялась в песке и гальке. Роса на траве еще не успела высохнуть и поблескивала в утренних лучах. Казалось, само солнце падало к ногам, а на душе было тоскливо и грустно – Абдрахман шел медленно и думал о доме… Но грусть его быстро рассеялась, едва он взглянул на широко разлившуюся Анхату. На противоположном берегу, далеко-далеко, почти у самого горизонта виднелись зимовки. Все прибрежье Анхаты до самых зимовок покрыто молодой тростниковой порослью. Из-за поворота реки вынырнула одновесельная рыбацкая лодка. В ней сидели два человека. Лодка плыла неровно, то приближаясь к камышам и останавливаясь, то вновь выходя на течение, чтобы затем свернуть к какому-нибудь островку или мысу. Это рыбаки проверяли расставленные с вечера сети. Абдрахману, выросшему на Яике, и здесь, на этой небольшой реке, все казалось родным и близким: и рокот волн под яром, и одинокая рыбацкая лодка, и кудрявый зеленый берег, и речной ветерок, пахнущий камышом и рыбой. Он залюбовался рекой, чувствуя необычайный прилив сил и бодрости, до боли в глазах всматривался в уток, качавшихся на волнах у противоположного берега, – они казались черными поплавками. Было приятно слышать тихий говор реки, камышовый шелест и ни о чем не думать. Рыбацкая лодка, пересекая быстрину, плавно шла к берегу. Абдрахман спустился по тропинке вниз, к самой воде, и остановился. Где-то за развесистыми кустами ивы послышался шепот. Абдрахман насторожился. Раздвигая кусты, прошел шагов десять по берегу и увидел мальчика, удившего рыбу. Мальчик, согнувшись, неотрывно смотрел на поплавок и бормотал какое-то заклинание, привораживая рыбу. Абдрахман подошел ближе.
– Владыка рыб Сулеймен, я прошу у тебя рыбки! Окунь, нельма, попадитесь на мою удочку!.. Владыка рыб Сулеймен, я прошу у тебя рыбки! Окунь, нельма, попадитесь на мою удочку!.. – шептал мальчик, весь отдавшись своему занятию.
Он повторял эти слова быстро, без передышки. По тому, как он произносил заклинание, с какой надеждой смотрел на поплавок, было видно, что мальчик искренне верит в чудодейственную силу этих незамысловатых слов. Абдрахман улыбнулся. Он стоял позади мальчика и наблюдал за ним. По синей речной глади пробежала рябь, всколыхнув поплавок; мальчик вздрогнул и еще поспешнее зашептал заклинание. Абдрахман тихо кашлянул, но мальчик не обернулся, только предупредительно поднял левую руку и негромко проговорил:
– Тише!..
Он, очевидно, принял Абдрахмана за какого-то знакомого и поэтому так бесцеремонно попросил его не шуметь. Абдрахман стал вместе с мальчиком следить за поплавком.
– Владыка рыб Сулеймен! Окунь, нельма…
Поплавок дрогнул, накренился и вдруг исчез под водой. Абдрахман хотел было крикнуть: «Тяни!..» Но мальчик опередил его. Схватив обеими руками удилище, он резко рванул его вверх – и над головой промелькнул серебристый окунь и шлепнулся на песок. Мальчик вскочил, подбежал к рыбке и стал снимать ее с крючка. Абдрахман подошел к нему и с любопытством стал смотреть, как проворно работали руки мальчика.
– Если бы ты не кашлянул, давно бы поймалась, – недовольно буркнул мальчик, не глядя на Абдрахмана. – Окунь смело хватает крючок, но очень осторожный, каждый шорох слышит.
– Каждый шорох, говоришь, слышит? Так ты сам отпугивал – все время напевал какую-то песенку.
– Это не песня. Разве ты не знаешь, как заманивают рыбу? – спросил мальчик, высвободив наконец крючок. Он поднял голову и вдруг увидел, что перед ним не знакомый дед Мергали, а учитель, что живет в доме продавца Байеса. Мальчик смутился, отступил шаг назад.
– Ты чей, мальчик? – спросил Абдрахман.
– Батыра.
– Как тебя зовут?
– Узак.
– Вот ты просишь рыбок попасться на твой крючок, разве они понимают твои слова?
– Еще как понимают!.. Иногда после двадцати повторений ловятся, ну а после сорока – обязательно попадаются. А в тихие вечера ловятся и без заклинаний, успевай только червей насаживать на крючки!.. – деловито заключил мальчик.
К берегу причалила лодка, и на песок выпрыгнули два рыбака. Это были Хажимукан и Кенжекей. Они подошли к Абдрахману и приветливо поздоровались с ним.
– Ну, Абеке, у вас легкая рука… – сказал Кенжекей, кивнув головой в сторону Анхаты. – Сегодня помаленьку начался ход леща. Жаль, что у нас мало рыбных сетей, наловили бы вдоволь, хватило бы и сейчас и на зиму засолить. Хажимукан, – окликнул он напарника, – навздевай-ка на шнур лещей, да тех, что покрупнее и пожирнее, пусть это будет на подарок Абеке. Нанизывай, столько, сколько донесет!..
Хажимукан в знак согласия кивнул головой, но продолжал осматривать нос лодки, отыскивая щель, откуда сочилась вода. Тогда Кенжекей сам взял шнур и стал нанизывать на него крупных плоских лещей с темными спинками.
– Донесете, Абеке? Может, еще с пяток прибавить? – улыбаясь, спросил он, когда на шнуре уже болталось около пятнадцати рыб.
