Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Екатерина — Иосифу
Всемилостивейшая государыня благоволили выехать из Севастополя… Граф Фалькенштейн был в Балаклаве и, оттуда возвратившись, встретил Ея Величество на дороге к Скели… потом, продолжая путь в одном экипаже, проехали долину Байдарскую, где каждый шаг являл зрению различные виды, составленные из живых картин в приятном смешении высоких гор, обиталищ, плодоносных дерев и неподражаемых неравностей местоположения. При окончании сей долины в урочище Скели, принадлежащем генерал-фельдмаршалу князю Григорию Александровичу Потемкину, Всемилостивейшая Государыня и граф Фалькенштейн изволили иметь обед и осматривали ближния окрестности текущей тут речки Биюк-Узень, изображающей водоскат в крутом падении на камни.
Из Журнала Высочайшего путешествия…
Согласитесь, что 12 тысяч татар могли запросто наделать переполоху на всю Европу: пленить Екатерину и Иосифа, посадить на суда и увезти в Константинополь к Абдул-Хамиду.
Принц де Линь — Потемкину
Потемкин желает овладеть Очаковым; очевидно, существуют самые широкие планы относительно Турции, и эти планы доходят до таких размеров, что императрице приходится сдерживать пылкое воображение Потемкина…
Харрис — английский дипломат, из донесения своему двору
Крым обладал некоей магнитной силой. От него трудно было оторваться. Он был переменчив и разнообразен. На этом малом пространстве земли странным образом уместились горы и долы, леса и степи, солончаки и болота — словом, здесь было все, чем разнообразится земная твердь.
И здесь было море! Море! Тоже разнообразное в своих проявлениях: нежное и гневное, теплое и холодное, соленое и пресное…
Передвигались не торопясь. Жаль было торопиться в эту лучшую пору года. Вспоминался дождливый и холодный Петербург — столица Российской империи, далекая от гостеприимства, куда в конце концов придется возвращаться.
С сожалением покинули Севастополь. Он был вершиною шествия ее императорского величества и его императорского величества, монархини и монарха. От Севастополя, который привел всех в неподдельный восторг своим местоположением, начался счет обратных верст.
В предвидении скорого расставания Екатерина и Иосиф старались наговориться всласть, дабы меж них не осталось ничего недосказанного. Наступило короткое время освобождения для ближних. Для графа Александра Андреевича Безбородко, ведавшего иностранными делами, для личного секретаря государыни Александра Васильевича Храповицкого и для других приближенных особ.
Так получилось, что Безбородко и Храповицкий оказались в одной коляске. Оба были в давней приязни, близки домами, хоть граф Александр Андреевич был холост и, следовательно, бездетен. И оба были в государыниных шорах, а потому не могли всласть наговориться.
И вот ведь как прекрасно очутиться наконец вдвоем, без послухов, на живописной дороге, время от времени принуждающей к созерцанию: ведь уже более не придется побывать в этих палестинах и надо бы запечатлеть их в памяти.
Однако что может быть прекрасней дружеского тет-а-тет, к тому же столь редко выпадаемого в свите государыни, где, как правило, день забит поручениями и проходит на людях.
Оба наслаждались с откровенностью и откровенностью. Редкая возможность перемыть косточки императору, находясь от него в непосредственной близости.
— Так что вы думаете, граф? Можно ли доверять нашему союзнику?
Александр Андреевич был тончайший дипломат. Откуда это в нем — один Бог ведает. Казацкого роду, из малороссийской старшины, он, можно сказать, обтесался сам по себе, будучи необычайно переимчив и схватывая все на лету. За эту переимчивость и памятливость его заметил и приблизил к себе Петр Александрович Румянцев-Задунайский, а затем уж государыня. Она его способности сполна оценила и поставила в секретарской должности. А уж потом удостоила чести утвердить ежедневным докладчиком, плененная ясностью суждений и выразительностью слога.
Вот на слоге оба Александра, можно сказать, и сошлись, ибо по воле государыни, оценившей их способности, стали главными сочинителями государственных бумаг, а граф — актов с иностранными державами. Екатерина вполне надеялась на него, знала: не даст промашки и непременно явит пункты к выгоде России. Он был холодно расчетлив и трезв в этих случаях, и ничто не могло сбить его с позиции.
— Можно ли доверять нашему союзнику? — переспросил граф. — Сказать по правде, я бы не стал. У него свое на уме. Но, увы, наша государыня им весьма обнадежена и слушать не хочет об умеренности чувств. Знай твердит свое: у него глаза орла. Эти глаза не способны-де двоедушничать. Очень даже способны. У него свой интерес, и он станет жестко его отстаивать. И нас предаст.
— У нашей государыни пылкая натура, — заметил Храповицкий, — она склонна чувствовать сердцем.
— Да, да, именно сердцем. А в политике сердцу решительно нету места. В политике надобен жесткий расчет и никаких сантиментов. Боже от них упаси! — Безбородко был саркастичен и непреклонен. — Между нами говоря, я убежден, что женщине в политике делать нечего. Даже такой мозговитой, как наша государыня. Разве что ежли ее плотно обступят советники и не дадут ходу. Так ведь выдернется и начнет воротить по-своему.
— Тотчас видно, граф, что вы холосты и не жалуете женский пол, — с улыбкой подкольнул Храповицкий.
— Э, мое счастие! Свобода, друг мой, ничем заменима быть не может. Я на том стою.
Кортеж тем временем приблизился к Судаку. Дорога шла по-над морем. Далекий парус, словно парящая чайка, недвижимо стоял у границы моря и неба. А впереди подобно сказочному видению высился утес, обрамленный крепостными стенами. На самой его вершине гордо утвердился замок.
— Экая красота! — воскликнул Храповицкий. — Кто же сие соорудил? Ну не татары же, в самом деле!
— Ну уж верно, нет. Сколько мне известно, сей замок сочинен генуэзцами, торговыми людьми, для охранения товаров, кои они ввозили и вывозили. Благо разбойных племен тут во все времена хватало. Ныне, как я понимаю, он вряд ли обитаем и чему-нибудь служит. Впрочем, мы сможем вскоре все доподлинно вызнать.
— Сколько много в Тавриде достопримечательностей и живописных мест! — восхищенно заметил Храповицкий. — И как все располагались! Сам Господь позаботился об их неприступности: княжество Феодоро, Чембало тех же генуэзцев, Чуфут-Кале… А мы, как говорят, много чего миновали.
— Всюду не побываешь, всего не переглядишь, — философски изрек Безбородко. — Как можно было понять, татары не строили, а все больше разрушали.
Генуэзцев, как можно было предположить, и след простыл. А слава Генуи давным-давно умалилась. Остались лишь крепости-фактории на побережье и на торговых реках — Дону, Днепре и Днестре — свидетелями ее былого могущества.
— Государыня возложила на меня поручение вызнать все касательно начала, а особливо конца Византийской империи, — сказал Безбородко. — И, сверх того, о проникновении христиан на берега Черного моря, какова была их власть и когда она скончалась. Узнал я, что города генуэзцев были богаты и процветали: Кафа, ныне Феодосия, Боспоро, ныне Керчь, Солдайя, ныне Судак, Чембало, ныне Балаклава; были и другие, помельче. Они стали хиреть, как только турок сокрушил Византию и ее столицу Константинополь. А потом наступил и их черед, они пали под ударами турок и татар. Да и не могло быть иначе: пал оплот христианства, пали и его города. Тому уж как триста с лишним лет.
Разговаривая, они медленно поднимались вдоль крепостной стены. Широкая тропа шла в гору. Она была протоптана множеством ног.
— Свято место пусто не бывает: эвон, мечеть ихняя, — кивнул Храповицкий.
Они вошли в прохладный полумрак, надевши шляпы — так было положено по мусульманскому закону. Их встретил мулла. В его глазах читалось удивление. Мечеть была пуста; верно, час неурочный — решили оба.
— Что угодно беям в доме Аллаха?
— Не скажет ли почтеннейший мулла, кто содержит сейчас эту крепость? И мечеть?
— Прежде здесь, по ту сторону моря, стоял гарнизон наших единоверцев, сильный гарнизон. Теперь же за порядком следят двенадцать воинов Аллаха. Прихожане несут мне, муэдзину и служке сколько могут еды. Вот и все.
— А деньги?
— А зачем нам деньги, если вдоволь еды? У нас бедный приход, совсем мало молящихся. Власть ханов пришла к концу, и народ стал разбредаться, кто куда. Те, кто прикован к земле по ту сторону стены, остались. Но там у них своя мечеть и свой мулла. Слава Аллаху и его пророку — они не допустили разрушения уклада: люди по-старому трудятся на земле и пять раз в день встают на молитву, почитают законы шариата. Русский закон — закон другой веры, он нам не годится.
