Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Яков Иванович Булгаков молча следовал за Екатериной в ее свите. Он ждал своего часа и знал, что час этот не скоро наступит: государыня захочет отдохнуть. Знал он, что тотчас после доклада ему будет приказано возвратиться без промедления: отношения с Портой держались на тонкой нитке, которая могла вот-вот оборваться, и даже его отсутствие не ко времени.
Он был университетским товарищем князя. Вместе с ним учились Фонвизин и Богданович, автор нашумевшей «Душеньки». Как-то так получилось, что по окончании пошел он по дипломатическому ведомству. Поначалу посылаем он был курьером в европейские столицы. А потом милостивец его князь Репнин взял в свое посольство в звании маршала. Полтыщи человек было в том посольстве, а поручено ему дело великой важности: подписать мирный договор с самим турецким султаном Абдул-Хамидом. Лицезреть султана тогда довелось единожды, и было это за великую милость. А переговоры велись с великим везиром.
Упорный был торг. Однако получили, чего хотели: независимость Крыма. Тогда послом был Стахиев. Так его чуть не растерзала константинопольская чернь, которую науськали муллы да имамы, и все из-за Крыма.
Вот уже шесть лет, как он сидит в турецком логове в звании чрезвычайного и полномочного министра при Порте Оттоманской. Пуган был не единожды, натерпелся лиха, однако выдержал, устоял и линию, предписанную ему от ее величества и первого по иностранным делам министра графа Безбородко, блюл неуклонно. Ни на пядь от интереса государственного не отступил, хотя претерпел от интрижества французского, голландского и английского.
Но все превозмог. И когда обе державы балансировали на грани войны из-за Крыма, он действовал с величайшей энергией и стойкостью. Государыня тогда написала ему: «Ваша твердость, деятельность и ум предотвратили войну». А Потемкин приписал: «Турки были бы побеждены, но русская кровь тоже потекла бы».
В Петербурге им были довольны. Награжден был кавалериею Святой Анны первой степени за то, что добился признания власти России над Таманью и землями по реке Кубани. И вот теперь, в предвидении некоего поворота в политике, должен был получить новые инструкции. Гадал: не к ужесточению ли дело идет? Более требовать от турка ничего нельзя — он и так кипит как янычарный котел на огне, вот-вот изольется наружу. И так он в одиночку ездить опасается и своим людям не велит из-за того, что фанатики мечут камни. Опасен стал Константинополь для русских людей.
Что ж, он готов все вынести, и эту с каждым днем накаляющуюся злобность. Только вот за детей боязно. Надо бы их отправить в Россию, пристроить получше. Князь Григорий обещал, и придется ему нынче напомнить.
Словно бы не вовремя он сюда явился. Государыня занята императором Иосифом, иностранными министрами, всей этой суетой, коя окружает шествие. Но ведь не напрасно его сюда истребовали. Стало быть, нечто важное задумано. Иначе с курьером бы бумагу прислали.
И стал Яков Иванович дожидаться, когда же наконец дойдет и до него черед. Случилось это нескоро. И день, и два, и три минули, а ее величество все была занята императором. И разговорами, и прогулками, и катанием по заливу, чье лоно приманчиво голубело и было покойно.
Ждал-ждал, а всего-то разговору было на полчаса.
— Какое твое мнение, Яков Иваныч, — обратилась к нему государыня, — замышляет турок противу нас нечто злостное?
— Беспременно замышляет, ваше величество. Жаждет отмщения за все свои протори. Более всего духовенство ихнее злобствует, простой народ распаляет. Крым-де был мусульманский, а стал христианский. Сколь я ни старался доказать их везирам, что Крым все едино в татарах, что их осталось более всего, не хотят и слушать. Порушили-де мы их веру и закон, исконную землю пророка захватили и сего терпеть они долее не могут.
— Как ты думаешь, пойдут они на нас войною?
— Могут, всемилостивая государыня, простой народ шумит, бунтует, худо ему живется, вот муллы и винят во всем русских, неверных. А народ по своей темноте верит: святые люди не могут-де обмануть.
Екатерина поморщилась. Надо во что бы то ни стало повременить с войной. Сейчас. Хотя быть ей неизбежно. Однако еще рано, рано, повременить бы год-другой. Самая малость осталась — довооружить войско, флот, собрать в казне поболе денег… В победе над турком она, как женщина, нимало не сомневалась. При таковых-то полководцах, как Потемкин, как Румянцев-Задунайский, как Суворов, как Репнин, как Кутузов… мудрено не одержать генеральную викторию над вековечным врагом креста и Христа.
— Потщись, Яков Иваныч, умирить турка, — сказала она. — Нам не время еще воевать. Надобно со всех сторон быть готову, дабы крови христианской поменее пролилось. Год-другой миру надобен. Мы рескрипт тебе дадим со многими мирными и увещевательными словами. Авось подействует.
— Бельмо у них на глазу — Крым. Только и талдычат: Крым-де обманом заполучили, неможно ему быть под Россией. Ежели бы не Крым, угомонились бы на время. Остальное — мелочишка. А так очень им досадительно. Опять же француз баламутит.
— Только ли?
— Нет, всемилостивая государыня, там комплот сплелся: Франция, Голландия да Англия. Не ведаю, кто еще к оным прилепится, но охочие есть. Опасаются могущества России, весьма опасаются.
— Ты, Яков Иваныч, всю свою мочь приложи, дабы отвратить войну. Коли надобны дачи везиру и министрам его деньгами, мягкой ли рухлядью либо еще чем, князь тебе выделит сверх уже отпущенного. Жалеть ничего не станем: жадность дороже обойдется.
— Дачи потребны, верно — ихние первые люди да и сам султан весьма любят мошну набивать. Ни одно дело без сего не обходится. Все продают: должности, людей, землю, суд. Лихоимство, можно сказать, у чиновного турка в крови. Малый — по-малому, большой — по-большому.
— Не жалей, а коли недостанет, посули еще, мы отошлем. Понял?
— Понял, милостивица наша, — склонился Булгаков, ломая спину.
— Ну, спасибо тебе за службу, награжденье не заставит ждать. — И Екатерина протянула ему пухлую белую руку, к которой он благоговейно приложился. — Езжай с Богом, важно, чтобы ты у турка под рукой был и все его замыслы вовремя проницал. И нам отписывал почаще.
Булгаков вышел с Потемкиным.
— Ты, Григорий, сулился мне о ребятишках моих позаботиться: боязно мне их тамо при себе держать.
— Будь покоен, Яша, определю их в кадетский корпус, когда прибудут. А ты, как сказано, за турком надзирай, подкупай чиновников, мне пиши особо. Войны, вестимо, не миновать, но, как наказала государыня, отдалить ее надобно хотя на год-полтора. Старайся.
— Ужо постараюсь, князь Григорий.
Севастополь произвел на всех огромное впечатление. К нему присовокупилось все увиденное в Екатеринославе, Херсоне, Бахчисарае. Потемкина славили на все лады. Заслуги его были неоспоримы. Даже скупившийся на похвалы император Иосиф нашел нужным восславить князя.
— Севастополь — это великое приобретение России на вечные времена. Поздравляю вас, князь, вы сделали государству поистине царский подарок. Отныне он будет навечно связан с вашим именем.
«Топтать будут мое имя, — с горечью подумал Потемкин. — Топтать и всяко изничтожать — так уж у нас ведется. Либо вовсе забудут, изгладят из памяти. По мне. Бог с ним, со славою, лишь бы возрос мой посев, лишь бы дал плоды, коими и я успел сполна насладиться. Небось не захиреют они после меня. А там — Бог с ним, там уж мне все едино. В рай не сподоблюсь, а в ад… Много грехов на мне, верно, не отмолить. Но и добро должно зачесться, было его немало».
Промолчал, ничего не сказал, лишь наклонил голову в знак благодарности. С трудом подавил в себе желание бежать от этой суеты, забиться в один из своих углов и предаться мучительным казням. «Покаяния отверзи ми двери…» Кто ведал доподлинно, что с ним бывало во дни приступов хандры? Каялся истово за все свои прегрешения, бил поклоны пред чтимыми иконами, случалось, всерьез подумывал о пострижении… И все затем, чтобы с новой силой предаться греху.
Оглядывался округ себя: а кто чист перед Господом? Не было таких в его кругу. Он был как все, но только куда выше — выше натурою, а следовательно, и желаниями. Жил на широчайшую ногу, вокруг него крутились сотни слуг, певчих, музыкантов. Музыка была его отрадой, отдохновением. Были и другие прихоти — по женской части. Кто осудит? Земной человек. Господь вложил в желания иной, раз сверх меры. Ему надобно было разряжаться, он и разряжался с благословения Божия.
Но зато и служил, не щадя себя! И власть ему нужна была более для дела, нежели ради собственной прихоти. Кто поймет, кто оценит, но не пустою хвалой, развеваемой, яко дым? Разве что государыня? Да, она знает ему истинную цену, только она…
На этой мысли умягчился. Отошло!
На северной стороне с великой поспешностью строили деревянную крепость. Участь ее была заранее предопределена: она должна была пасть под бомбами и ядрами учебной атаки. К приезду государынина кортежа полагалось ей быть готовою, но захлопотались, завозились и теперь поспешали.
