Дмитрий Вересов - Семь писем о лете
Стася перевела взгляд с Вальтера вперед, где колюче поблескивали на солнце круглые очки генерала. Но и с ним не было никакой определенности. Разумеется, Стася, сама прожившая всю жизнь в Советском Союзе, наслушавшаяся брата и Афанасьева, а теперь еще и потеревшаяся среди немцев, ни на йоту не верила коммунистическим байкам о нем, доходившим до нее через пленных красноармейцев. «Подлый шпион и агент людоеда» – конечно, полная чушь. Какой русский поверит в то, что человеку, обвиненному в троцкистском заговоре и намеревавшемуся продать Гитлеру Украину, а микадо – Сибирь, советская власть доверила командовать армиями на главных фронтах? А вот насчет предателя… Стася с любопытством всматривалась в явно похудевшее хмурое лицо Власова и думала, что, наверное, мало отличается от него сама. Разве что положением, не больше. Если б с ним можно было поговорить…
И, словно услышав ее мысли, Власов обернулся.
– Вы, как я понимаю, русская? – по-русски спросил он, и Стася поразилась энергии, прозвучавшей в этом глуховатом голосе.
– Да. Из Ленинграда.
– Из Ленинграда – это хорошо. Все наши солдатики просто боготворят эту колыбель революции. – Он усмехнулся и блеснул стеклами. – Я поначалу, когда попал в плен, думал, что хорошо бы, если наши победят, получить кафедру где-нибудь в Военно-топографическом… На большее-то мне рассчитывать было явно нечего, если только на пулю или Колыму. Вы уж признайтесь, откуда вы, так, мимоходом…
– Sprechen sie Deutsch, bitte,[11] – лениво перебил Вальтер.
Разговор, не начавшись, затух, но машина уже въезжала в Радом, на окраине которого и располагался лагерь, один из десятков, похожих один на другой: огромный лабиринт, разделенный на секции колючей проволокой, и в середине непременная виселица, похожая на перевернутую букву Ш. Стася насмотрелась их вдоволь и уже не плакала и не пыталась помочь.
– Сначала к солдатам, комсостав потом, – отчеканил Власов, и они под охраной дюжины немцев двинулись к двум передним секциям. Вероятно, они попали в час вечернего базара, в серых руках мелькали корки хлеба, кости, котелки с баландой и много чего уже совсем непонятного.
Базар разогнали и велели строиться.
– По направлению к виселице – марш! – крикнули полицейские, и через пару минут пленные образовали пустоту вокруг зловещих перекладин. Солнце закатывалось в сизую тучу кровавым шаром тяжкого бреда, невыносимо пахло грязью, прелой брюквой и увядшими лопухами. Власов сухо откашлялся, но неожиданно вперед выступил какой-то офицер из лагерного начальства и вытолкнул парня в косоворотке с вышивкой и синими кистями и деваху с нарумяненными щеками.
– Eine Vorstellung fur die einfachen russische Soldaten! – объявил он. – Ubersetze aus.
– Представление для простых русских солдат! – с любопытством глядя на кривлявшуюся пару, перевела Стася. Власов недовольно пожал плечами, пробормотав что-то про балаган, в который превращают серьезное дело, а ряды пленных зашевелились.
Парень выскочил прямо под виселицу и пустился вприсядку, лихо выкрикивая на манер рязанских частушек:
Отдыхали б вы, ребята,Было время поболтать:Четверть века вы трудилисьПо заказу выступать!
Деваха подперла щеку рукой и заголосила дальше:
Врали вы, что было силы,Надрывались болтовней.Но надежды обманули,Пролетели стороной!
Пленные явно заскучали, пропаганда была дурацкой, а Стася невольно вспомнила, какие штуки, бывало, загибал на коммунальной кухне под Седьмое ноября выпивший соседушка-пролетарий.
Миновала ваша слава,Не вернутся ваши, нет,Дуновенье жизни новойЗаметет их волчий след! —
уже хором закончили выступающие, и тут кто-то все-таки не выдержал, и из глубины рядов донеслось негромкое, но залихватское:
На базаре под скамейкойПятачок ебет копейку,В углу гривенник смеется:Пущай мелочь наебется! И-эх!
– Прекратите эту комедию! – не выдержал Власов, и по его знаку частушечники скрылись за спинами охраны. Но серьезность момента была все-таки нарушена, и обращение генерала и героя московской битвы, которое Стася старательно переводила на немецкий Вальтеру и остальным, возымели мало действия. Вышли человек десять. Тогда группа двинулась к комсоставовским секциям, что были подальше.
Проволока там была гуще, вышек больше, но внутри тише. Пленные группами сидели в пыли, греясь и о чем-то почти неслышно переговариваясь. Некоторые тенями бродили по каким-то только им ведомым маршрутам, а в руках у них вихлялись выструганные клюки. Стася с изумлением увидела, что, помимо палок, к поясам у многих прицеплены и крохотные скамеечки, на которые они, пройдя сколько-то, приседали. Но все же здесь при известии, что с ними будет говорить генерал Красной Армии, оживления и любопытства было значительно больше. Может быть, кто-то и лично видел его под Москвой или под Оредежем. Власов говорил ясно, четко, без эмоций, напирая в основном на логику и на традиционную русскую гордость. Закончив, он мельком обернулся к Стасе, давай, мол, переводи немцам, только сначала скажи, что я просил.
Стася сделала полшага вперед, соображая, как обратиться к стоявшим перед ней офицерам.
– Господа офицеры… – вдруг невольно вырвалось у нее, и в тот же миг тишину лагеря прорезал звонкий, злой, ни с кем не сравнимый голос:
– Ах, сука, да что ж ты делаешь?!
Стася отшатнулась, как от удара, но ее ловко поддержал Вальтер.
– Was hat er dir gesagt?[12] – насторожился он, но Стася понимала, что надо молчать, надо быть как всегда равнодушной.
– Also, einen ungezogener Militar…[13]
– Недостойный быть русским офицером, – неожиданно поддакнул Власов.
– Найти и привести к коменданту. Все, я вижу, здесь мы зря потратим время, господин генерал, – усмехнулся Вальтер. – Комендант – мой одноклассник по младшей школе, обещал угостить нас на славу…
По дороге к дому, где жил комендант, Стася расчетливым жадным движением прижалась к Вальтеру.
– Мне надо поговорить с тобой… Наедине, – откровенно двусмысленно закончила она. – У твоего одноклассника, надеюсь, есть отдельная комната?
– О, таинственная не только славянская душа, но и тело! – рассмеялся Вальтер, но уступил.
Но, как только они оказались в кружевной розовой комнатке жены коменданта, Стася встала у окна, откуда был виден плац с виселицей, и решительно сказала, стараясь держать в голосе надменность:
– Офицер, выкрикнувший непристойность в мой адрес, – мой брат. – И не давая Вальтеру опомниться, она требовательно, как знающая нечто, недоступное Вальтеру, продолжила почти наобум: – Он летчик, отличный, известный, к тому же хорошей крови… – За время в плену Стася незаметно для себя свыклась с собственным дворянским происхождением, хотя в Союзе мать категорически запретила ей даже думать об этом. Да и дворянство-то вроде было сомнительное. – Устрой мне свидание с ним, наедине, – и увидишь, все обернется к выгоде.
– К чьей? – усмехнулся Вальтер. – Нашей или вашей?
– Твоей и моей, – не моргнув глазом, парировала она и прижалась к его губам долгим поцелуем.
– Подожди, – рассмеялся Вальтер, – надо же отдать распоряжение.
Когда через полчаса они вышли из розовой комнаты, внизу уже стоял мышастый лейтенант, который сообщил, что военнопленный под номером 34285 находится в кабинете комендатуры номер семь.
Стася неслышно открыла дверь и остановилась, прижавшись к стене. Перед ней сверкал одноглавый орел, а по бокам, словно в насмешку, висели два красочных плаката, видимо, для перевоспитания пленных: на одном носатый Сталин правой рукой заносил молот над испуганной хорошенькой женщиной, а левой цеплял ее шею серпом. Подпись гласила: «Серп и молот – смерть и голод!» А на втором скабрезно ухмылявшийся и щурившийся еврей в рамке из могендовида всем своим видом олицетворял перечислявшиеся на его фоне еврейские грехи, типа: «Кто толкал народ в войну, оставаясь сам в безопасности? Жиды!», «Кто обещал вам рай, а создал ад? Жиды!» А посередине в каком-то рванье, с распухшими ногами – неимоверно грязный Женька. Он сидел, свесив голову, и поднял ее только тогда, когда Стася внятно повторила:
– Господин офицер…
– Я это уже слышал. Как же тебя угораздило, а? – с непохожей на него тоской вдруг спросил он.
– А тебя?
Он, вероятно, неправильно ее понял и стукнул кулаком по колену.
– Да я давно говорю, нас здесь семьсот человек и если рвануть, то человек сто всяко выживет, а потом посчитаю, что в минуту четыре пулемета выпускают четыре тысячи восемьсот пуль… Бесполезно.
– В таком случае есть смысл последовать призыву генерала, – громко сказала Стася, лицом отчаянно показывая, что не все так просто, что это финт, надежда.
– А пошла ты… – уже без злобы, но твердо ответил Евгений.
– Хорошо. Тогда, – она понизила голос до еле слышного шепота, – пока мы вместе, расскажи мне все. Что мама, что город, что мы все?
