Революция - Александр Михайлович Бруссуев
Он и поступил согласно своему решению: собрал рассыпанные газеты, поднялся на ноги и, не отряхиваясь, направился к выходу.
— Куда? — внезапно рыкнул один из полицаев. — Сидеть, сволочь!
Тойво даже не понял, что эти слова обращены к нему. Никому из этих людей он ничего плохого не сделал, никого не знал, да и знать не хотел, он не преступник, а всего лишь мальчишка-газетчик. Но вид обратившегося к нему человека в мундире был настолько суров, что Антикайнен опять сел возле стенки.
Прошло полтора часа, если верить большим часам-ходикам, отбивающим томительные секунды заточения возле массивного стола, за которым какой-то человек в штатском платье писал что-то с потолка: на некоторое время он замирал, уставившись наверх, потом, вдруг, обрадовавшись увиденному, быстро строчил пером по бумаге, иногда даже похихикивая.
— Извините, пожалуйста, — обратился Тойво к штатскому.
— Да, да, конечно, — сразу отреагировал тот, скользнув взглядом по мальчишке, и вновь возвращаясь к созерцанию потолка.
— Как долго мне нужно здесь находиться?
— Да, да, конечно, — снова ответил тот и вновь принялся быстро писать.
— Мне домой надо, чтобы к школе готовиться.
— Да, да, конечно.
Тойво замолчал, и на душе у него стало очень тоскливо. Никто из его близких не знает, что его приволокли в околоток. Газеты он почти не продал, и неизвестно еще, что могут учинить с ним полицаи. Люди, работающие здесь, не очень походили на людей. Точнее, на тех людей, с которыми до сих пор ему выпадала судьба общаться. Все полицаи были к нему абсолютно безразличные, случись у него какой-нибудь припадок, помощь никто не окажет. Таковыми были и русские, и финны, да хоть и немцы, коли они здесь работали.
На глаза у мальчишки навернулись слезы, он не знал, что делать дальше.
Зато тело его знало: оно вскочило на ноги и побежало прочь из этого ужасного дома, прижимая газеты к груди обеими руками. Ему удалось проскочить и увернуться от нескольких человек, но на самом выходе его все же перехватили.
— Кто таков? — спросил человек при сабле на боку и с седыми усами, лихо закрученными кверху.
— Воришка, — ответил другой.
— Сам ты воришка! — Тойво перестал контролировать себя. — Нет, ты не воришка, ты — вор.
Объявивший мальчишку вором полицай дал ему затрещину.
— Погоди, — сказал усатый. — Что украл? Газеты?
— Такой все может украсть, тюрьма по нему плачет.
— Почему без сопроводителей? Кто его доставил?
— Так Авойнюс, наверно, — пожал плечами полицай и попытался уйти прочь.
— А где этот Авойнюс?
— Домой ушел.
— Ясно, а с ним что делать? — усатый словно бы удивился.
— Расстрелять, — крикнул от своего стола человек в штатском и захихикал. — Революционер. Распространитель листовок.
Тойво не выдержал и заплакал, стараясь делать это бесшумно, но судорожные всхлипывания вырывались наружу, как бы он не сдерживался.
— Иди домой, мальчик, — сказал усатый. — И помни: воровать нехорошо.
— И листовки раздавать — тоже нехорошо, — опять подал голос человек из-за стола.
Полицай, обозвавший Тойво воришкой, выхватил у него из рук кипу газет, а самого толкнул к двери.
— Пошел отсюда! Еще раз попадешься — в цугундер определим.
Антикайнен оказался на улице и, словно бы, другими глазами увидел этот мир. Мир был осенним и донельзя серым, но обретенная свобода преображала хмурые сумерки в сияющие совершенство. Совершенны были лужи, взбитые в пенную грязь проезжающими двуколками, совершенны были камни мостовой, стершиеся миллионом ног, по ним прошедшим, совершенно было низкое рваное небо, готовое разразиться нудным мелким дождем. Все было совершенно, только люди оставались убоги.
Тойво вспомнил имя полицая, порвавшего ему ухо, и оно показалось ему знакомым. Он побрел по направлению к дому, размышляя, как же теперь выйти из ситуации с конфискованными газетами? Ничего другого не придумал, как рассказать редактору всю правду. Пусть что хочет, то и делает. Накажет его за растрату, либо подкрадется к околотку и взорвет его адской машинкой.
— Да это же отец нашего Рейно! — внезапно осененный, вскрикнул он вслух и добавил про себя: «Точно, Авойнюс — папаша Рейно. Заплечных дел мастер».
Тойво не хотел рассказывать родителям о произошедшем, но это произошло как-то само по себе. Мама, конечно, расстроилась, а отец побледнел и ничего не сказал. Только старший брат хмыкнул, мол, легко отделался. Полицаи, говорят, могут и забить человека до смерти — и ничего им за это не будет. Суд всегда на их стороне.
Редактор не применил к Тойво никаких наказаний и штрафов, перепугался только очень и бросился проверять: не было ли в газете чего-нибудь запрещенного? Читал, перечитывал, совсем забыв о стоящем перед ним Антикайненом, а потом махнул рукой:
— Эти гады во всем могут нарушение закона усмотреть, в каждой строчке, в каждой запятой. Ну, да ладно, живы будем — не помрем.
— А мне что делать? — нарушил свое молчание Тойво.
— Забудь о произошедшем — вот что, — поморщился редактор. — И впредь будь осторожен: держись от полиции и жандармов так далеко, как это только возможно.
Тойво пытался забыть, но у него получалось не очень. Лишь только встречал в школе Рейно, перед глазами вставал его папаша.
Школьники имели обыкновение собираться в большой умывальной, расположенной в том же здании, где и учебные классы. Здесь можно было поиграть в «ножички», в «стеночку», у кого завалялись лишние полпенни, просто потрепаться за жизнь, либо заняться меной всего на все.
Сколько бы раз Тойво ни заходил в умывальню, здесь всегда важничал Рейно, словно бы и в школу он ходил только для того, чтобы торчать здесь. Сын полицая считал себя непререкаемым авторитетом во всех областях, любил вклиниваться в каждый разговор и высмеивать любого, чье мнение сколь-нибудь отличалось от его самого. Ну, да ладно, никто особо не возмущался, считая, что связываться с полицейской семьей — себе дороже.
Тойво тоже так думал, но потом передумал. Нельзя в себе долго сдерживать эмоции — от этого можно заболеть расстройством желудка. А эмоции у него были еще те! Очень хотелось достать Авойнюса, надавать ему подзатыльников, пинков под зад, отобрать и утопить в пруду оружие и все такое. Но папаша-полицай был недосягаем, к тому же сам мог достать, кого хочешь. Вот от этого и надо было отталкиваться.
Антикайнен начал вести в школе подпольную агитационную работу. Он выискивал тех ребят, с которыми отпрыск полицая вел себя неучтиво, и таких набралось вполне приличное количество.
— Хорошо, — сказали каждый из ребят поочередно. — Ты заводишься на него, а я захожу сзади.
— Кх, —
