Революция - Александр Михайлович Бруссуев
Школа, где учился Тойво, располагалась в большом доме, некогда служившем казармой для тех, кто привык. Кто не привык, разбежались по другим местам службы, оставшихся оказалось мало, их тоже попросили разбежаться по окрестностям, вот и приспособили здание под школу. Чтоб не очень пустовала.
Школа была из вполне средних, ни на какую элитарность не претендовала, однако знания по арифметике, грамматике, естествознанию, пению и, конечно же, истории давала исправно. Учили и религии, но без фанатизма — чтобы на службах в церкви делать все правильно, да праздники отмечать надлежащим образом.
Тойво учился весьма охотно, быстро осознав, что только информация способна сделать из него кого-то иного, нежели обычного рабочего, коих по соседству проживало изрядное количество. Эту информацию, в принципе, может получить любой дурак, но только образованный человек способен ее оценить и использовать себе на явную пользу. Любые знания, которые можно было обрести за школьной скамьей, никогда лишними не окажутся.
Впрочем, как он также быстро понял, для достижения какого-то успеха в этой жизни можно сделаться заурядным барыгой, либо пойти служить в полицию. Одноклассники, чьи старики промышляли на этих полях, всегда ходили гордые и донельзя уверенные в завтрашнем дне и своем блестящем будущем. Но ни к торговле, ни к насилиям у него душа не лежала. Ему хотелось накопить денег и купить себе знатный ножик.
Финны, да и финки всегда традиционно носили с собою puukko — финский нож. Им можно было стругать деревяшки, чистить рыбу, свежевать дичь или устраивать поножовщины. Раньше, в далекие древние времена, финны были вооружены, конечно, не в пример лучше. Мужчины, к примеру, носили с собой кроме ножа еще и miekka — меч. Их и называли тогда miekkonen, то есть настоящий мужчина (вероятно, просто меченосец). После вековой ливонской войны меч сократили, вероятно, не без активного вмешательства тех, кто в этой войне воевал, в том числе и руководителя Вани Грозного. Сократили и название: mies — мужчина. Да и ливонцев, как таковых, тоже сократили, позволив доживать свой этно-век финнам, каким-то инкери, да карелам-ливвикам и карелам-людикам.
Замечательный нож был у сына полицмейстера, доставшийся ему в подарок от папашки. Это был настоящий puukko, с костяной резной рукоятью, с ножнами из толстой кожи, обрамленной инкрустированной медью, покрытой от древности патиной. Лезвие было серым, слегка щербатым, но это никоим образом не указывало на его слабость. Просто кое-где от древности и периодических протираний, притираний и заточек микроны железа стерлись, оставив вместо себя свободные атомы углерода, то есть графит в чистом виде, который незамедлительно вывалился. Эти мельчайшие щербины добавляли облику puukko загадочный и грозный вид артефакта.
Рейно, как звали обладателя такого сокровища, проделывал своим ножом настоящий фокус: он разрезал им бумагу на весу, полоснув по ее краю. Сколько ни пытались товарищи по школе проделать то же самое со своими самодельными, либо приобретенными в лавках ножами, бумага только комкалась. Хоть сутки напролет точи свой кинжал, хоть заточись.
— Видели, какой кровосток темный? — пыжился Рейно. — Много кровушки на своем веку пустил мой ножичек.
Тойво знал, что, так называемый, «кровосток», ровная канавка, половинящая лезвие, сделан вовсе не для стока крови. Куда ей, крови деваться? Вытечет, коль рана есть. Это было всего лишь, так называемое, ребро жесткости, которое спасало оружие от излома в случае удара по кости, либо по чему-то твердому. Так, во всяком случае, разъяснял когда-то его отец, а старшие братья согласно кивали головами.
Рейно был старше Антикайнена на год, поэтому никого из их класса он не замечал: слишком мелкие, чтобы обращать на них внимание. Обладание сказочным ножом добавляло ему авторитета, а положение отца — возвышало над всеми сверстниками и даже ребятами постарше.
Про родителя Рейно ходили во взрослых кругах нехорошие разговоры. Тойво, будучи на промысле, то есть, распространяя газеты, как-то столкнулся с ним нос к носу. Уж, по какому обстоятельству господин полицейский решил снизойти до общения с малолетним газетчиком, было непонятно. Скорее, по обстоятельству места.
Пузатый дядька весь в аксельбантах и при фуражке в длинном коридоре общественной прачечной прижимал за грудь волосатой рукой к стене молодую испуганную девушку, а другой рукой рылся в ее плетеной корзине, которую та отчаянно прижимала к своему бедру. Тойво влетел с улицы в коридор, чтобы снабдить своей желтой прессой кое-кого из прачек, постоянно берущих у него газеты то ли для растопки, то ли для санитарно-гигиенических целей, а то ли для чтения.
Он не успел ничего сказать, как полицай обернулся к нему, не переставая в то же время держать грудь девушки. Пальцы его, толстые и короткие, тоже проросшие бурыми волосами, шевелились на высоких и пышных девичьих округлостях, как жирные белесые черви, а лицо его, вдруг, исказила злобная гримаса.
— Кто таков? Воровать пришел?
Тойво ничего не мог ответить, у него не получалось оторвать взгляд от груди прачки, на которой лениво и безостановочно шевелились жирные опарыши. Да и вообще, что отвечать? Обвинение в воровстве для финнов, как и карелов, как и прочих эстонцев, было оскорбительным. Раньше ворам туго перевязывали бечевой руку возле плеча и не позволяли расслаблять ее очень продолжительное время. Когда же, наконец, веревку снимали, то возобновление кровообращения в конечности вызывало дикую боль. Порой вор помирал, порой терял руку, порой отделывался испугом на всю свою жизнь.
Полицай резко одернул руку, отчего несчастная девушка даже выронила свою корзину, и ловко ухватился толстыми пальцами за ухо впавшего в ступор Тойво. Парень тотчас же из своего замешательства вышел, но было уже поздно. Пришлось встать на цыпочки, из глаз брызнули слезы вместе с искрами, и он пошел вслед за этой рукой. Главное было — не споткнуться и не упасть, не то ухо оторвалось бы к чертям собачьим. А в таком возрасте оставаться одноухим пока еще рановато.
Рука привела его в полицейский околоток, потом ослабила свою хватку и дала крепкую затрещину. Тойво отлетел к стене и рассыпал свои газетные листки. Первым делом он ощупал ухо — то было на месте, но жутко болело, и из него текла кровь.
Деловитые полицаи шастали по околотку туда-сюда. Кто-то при этом носил под мышкой какие-то бумаги, кто-то, задумчиво погрузив в нос палец по самый локоть, смотрел в зарешеченное окно, кто-то, прикрыв рот ладонью, переговаривался. На мальчишку, сидевшего на грязном полу, никто внимания не обращал. Вероятно, слишком часто притаскивают в полицейский участок детей.
Тойво был уверен, что должны были соблюстись определенные процедуры: его
