Василий Седугин - Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси
— Но и купцов не щадят, — возражал ему Борис. — С них тоже крепко дерут.
— Чего дерут, чего дерут? Это восемь процентов — «дерут»? У них мошна тяжела, с них можно! А вот чего с нас взять? А всё-таки вытягивают. Брать-то уж нечего, а всё равно выдирают, последние жилы готовы вытянуть!
Сепеос в сердцах бросил ложку на стол, порывисто встал, произнёс:
— Вы тут оставайтесь, беседуйте, а я пойду, меня работа ждёт.
И ушёл.
Всеволод вздохнул свободно. Надо же такому случиться, своими вопросами Сепеос на чистую воду чуть его не вывел. Хорошо, Борис спас. Но в душе у него не было благодарности к избавителю. Спас-то спас, но вот к Виринее опять полез с разговором. Она повернулась к Борису, и они опять о чём-то стали тихо, но увлечённо говорить; Всеволод почувствовал себя никому не нужным. Он встал и тихонько вышел во двор.
Вечерело. Небо было чистым, ни облачка, но жара спала, с моря потягивала живительная прохлада. В сарае шумно вздохнула корова, возились куры, усаживаясь на насест. На душе у Всеволода было тягостно, тоскливо. Неясные предчувствия одолевали его, хотелось бросить всё и уйти куда глаза глядят.
Вышла Виринея, взяла его за руку, прижалась плечом:
— Борис так много подсказал по игрушке! Всё-таки он такой талантливый, такое у него замечательное чутьё!
Всеволод молчал.
— Он говорит, что если я завершу медведя с зеркалом, то фигурки будут покупать состоятельные люди и большие деньги давать. А я знаю, в столице есть много настоящих ценителей народных изделий!
Всеволод упрямо смотрел куда-то вдаль.
— А ты чего такой хмурый? Может, отец обидел? Не обращай внимания, он иногда сгоряча наговорит, а потом тут же забывает. У него зла не бывает.
— Отец аут ни при чём, — наконец разлепил губы Всеволод.
— Тогда кто же? Я, что ли?
Он недовольно отвернулся.
Она некоторое время пристально вглядывалась в его лицо, наконец её осенило:
— А, ты приревновал меня к Борису! Так, что ли?
У Всеволода обиженно дёрнулась голова.
— Дурачок, да разве можно так? Мы с ним рядом росли, стали как родные. Я часто в его дом забегаю, и он к нам заходит, когда захочет. Мне и в голову не могло прийти, что у тебя в голове зародятся такие мысли!
— А вот зародились! — непримиримо ответил он. Он уже сам чувствовал, что неправ, что зря приревновал Виринею, но какой-то бес внутри не давал успокоиться и покаяться, и он стоял на своём.
Виринея отстранилась от него, глаза её потемнели, она произнесла срывающимся голосом:
— Не сметь меня ревновать. Я тебя никогда не обманывала. Я не имею привычки лгать. Не только тебе, но никому другому. Так что не оскорбляй меня подозрением, я такого не выношу!
И отвернулась, готовая уйти.
Тогда он понял, что где-то перелишил. Стал извиняться:
— Прости меня, Виринея, я по-глупому веду себя. Но я, видно, по-настоящему люблю тебя, и мне было больно видеть, как ты всё внимание уделяешь не мне, а Борису...
— Но у нас чисто творческие отношения! Ведь мы говорили только об игрушках, неужели ты не слышал?
— Может, и слышал, но вы уединились, шептались о чём-то. И за столом тоже только с ним разговаривала, как будто меня не было рядом...
— Ну, это ты привираешь, будто мы уединялись! — уже весело проговорила она. — Мы просто отошли в сторонку, чтобы не надоедать тебе разговорами. И за столом я к тебе тоже обращалась, ты забыл, видно...
Наконец помирились.
Когда стемнело, молодёжь пошла к морю. Виринея взяла Всеволода под руку, прижалась к нему, и так брели они, чуть в отдалении ото всех.
— Знаешь, Даниил, — говорила она мечтательным голосом, — я бы так шла и шла рядом с тобой, не останавливаясь, чтобы забраться далеко-далеко и остаться совсем одним. Построить на берегу моря или реки какую-нибудь лачугу и жить в окружении природы, ни от кого не завися и никому не подчиняясь...
Всеволод ей поддакивал, потому что и ему хотелось вырваться из этого запутанного положения, из которого он пока не знал выхода, и разом покончить с двусмысленностью, которую сам по нечаянности создал...
Компания остановилась на берегу. В молчаливое море опрокинулось звёздное небо, из-под обрыва доносился шелест прибоя. Ребята быстро наносили хворост, разожгли костёр. Зазвучали цитры, полились песни. Удивительная вещь — костёр, горит себе, разрывая темноту прохладной ночи, взмывает языками, брызжет мириадами искр в самое небо, и на душе становится веселее, и хочется петь, и песни кажутся какими-то особыми, значительными, словно они написаны про тебя.
А затем у костра было разыграно импровизированное представление, навеянное сценками, показанными на поле Ипподрома. Борис и парень по имени Гибреас, завернувшись в туники, стали представлять греческих героев.
— О, презренный! — обращаясь к Гибреасу, густым красивым басом пропел Борис. — Зачем явился ты сюда?
— Затем, чтобы тебя увидеть, — тенорком отвечал ему Гибреас.
— Ха-ха-ха! Ужель не знаешь ты, что тебя ожидает?
— Но что плохого вдруг тебе я сделал?
— Ах, смеешь предо мной лукавить ты, несчастный?
— Коль вред какой тебе принёс, готов за то ответить!
— Не ты ли покушался, трус, на даму сердца моего?
— Я? Ха! А кто она, скажи мне?
— Она? Она моя богиня, чья красота сравнима только с солнцем, глаза её как эти звёзды. Любовь же наша — океан безбрежный. Вот она!
И он указал на какую-то девушку. Все захохотали, но девушка не растерялась. Гордо откинув голову, она произнесла:
— О, воин жалкий! Чтоб отдала тебе своё я сердце, достать ты должен мне вон ту звезду!
Смех, хохот, аплодисменты. И снова высоко-высоко в небо, в холодные звёздные пространства несутся слова всё новых и новых песен...
II
В июне после длительного пребывания в восточных областях, называемых фемами, в Константинополь вернулся дед Всеволода, Константин. Это был поджарый, с седой копной волос и небольшими бородкой и усами, весьма живой и подвижной старик шестидесяти пяти лет. Он сразу наполнил дворец разговорами и смехом, все забегали, засуетились. Ирина, счастливая от встречи, не знала, как угодить отцу. Увидев внука, Константин воскликнул восхищённо:
— Ну ты и вымахал за эти три года. Встретил бы где-нибудь на улице, не узнал!
Он обнял Всеволода, повёл в трапезную, где Ирина распоряжалась слугами, какие любимые кушанья отца ставить на стол.
— Дочь, ответь мне: наверно, у Всеволода невеста есть? — спросил Константин, весело поглядывая на них обоих.
— Не заметила пока. Девушки вокруг него вьются, я бы сказала — отбоя нет. Но вот одной какой-нибудь вроде бы нет.
— Это так, внучок?
Всеволод смущённо пожал плечами и ничего не ответил.
— Эх, вовремя я приехал, будет чем заняться! Поищу-ка я среди знатных семейств хорошую невесту своему внуку! Самое время породниться с влиятельными семьями, укрепить наше положение среди константинопольской знати. Помнится, у Кантакузенов и Дуков были на выросте дочери, вот бы к ним посвататься. Хорошее приданое можно получить!
Эти слова задели Всеволода, он проговорил:
— Дед, есть у меня девушка.
— Это как же так, — забеспокоилась Ирина. — Ты встречаешься с девушкой, а я ничего не знаю. Кто же она?
— Не из знатного рода. Вы её не знаете.
— Уж не уличную ли девку подхватил? — забеспокоилась Ирина. — Ну нет, только не это!
— О чём ты говоришь! Разве может отпрыск византийского императорского рода, русский князь связаться с какой-нибудь безродной?
— Но вот он сам сказал...
— Он пошутил. Не так ли, внучок?
— Да так, дед.
— Ну вот видишь, а ты беспокоилась. Всеволод умный и образованный юноша, и жена у него будет из знатной семьи. Но ладно об этом. Тут есть дела и посерьёзнее.
Константин откинулся на спинку кресла, глаза его сузились, взгляд стал жёстким, холодным. Теперь перед ними сидел совсем другой человек, привыкший властвовать и повелевать.
— Заехал я сначала к императору. Так вот, приглашает он завтра на приём посла Венецианской республики. А всё это означает ни больше ни меньше как новую войну за Италию.
Ирина и Всеволод напряжённо смотрели ему в лицо.
— Никак он не может успокоиться, что утеряли мы когда-то Италию и Рим, во что бы ни стало хочет вернуть исконные территории. Но разве это разумно? Надо смотреть не назад, а вперёд, в завтрашний день. Тогда ясно увидишь, какие опасности подстерегают твою страну, откуда исходит наибольшая угроза. А главный враг у нас сегодня — турки-сельджуки. Я управляю восточным фемом и прекрасно вижу, какая мощная сила скапливается на наших восточных границах. Они отобрали у нас Армению, Галатию, Каппадокию, их отряды появлялись уже чуть ли не у стен Константинополя. А император этого не видит, его тянет на запад, где настоящих-то врагов у нас нет!
