Тулепберген Каипбергенов - Непонятные
Маулен-желтый не сдержался и громко чихнул. Гулзиба, увидев его, быстро накинула на голову большой платок, вытерла кончиком мокрые от слез глаза.
— Входи, племянник, — проговорила она ровным голосом, будто не она только что горько сетовала, изливала богу душу.
Маулен огляделся вокруг. В углу спал ребенок. Ма-улену страсть как хотелось взглянуть на лицо мальчика, но он так и не решился на это. Гулзиба расстелила дастархан, налила в чашку из глиняного кувшина кислое молоко, протянула гостю.
— Живем в одном ауле, а друг друга не навещаем совсем… — рассеянно обронил Маулен.
— У всех своих забот хватает!
— Что верно, то верно! Все чем-то озабочены, удручены… Ну, как здоровье? Как растет единственное копытце — наследник моего дядюшки?
— Слава богу, хорошо растет!
— Позволь мне взглянуть на него, небось похож на дядюшку моего любимого как две капли воды!..
— Ребенок только что уснул. Не надо его тревожить. Маулен не стал скрывать раздражения.
— Эх, Гулзиба, не доверяешь ты мне! Если бы хоть намекнула: позаботься-де о сироте!.. Да я сам бы на тебе женился, не оставил бы в таком униженном положении.
— Вы что, считаете, что женщина обязательно должна быть при муже? При любом муже? — рассердилась Гулзиба. — А как же любовь? Голос любимого и тот слух ласкает…
— Ну ладно, ладно! В любви я ничего не смыслю, оставим этот разговор! — все больше раздражался Маулен. — Скажи-ка лучше, не известно ли тебе чего-нибудь о Рустеме? — проскрипел он.
— Вы что ж это, только спустя шесть лет спохватились о своем единственном брате! — Гулзиба покосилась с подозрением на Маулена, — Твой старый дядя ревновал меня к Рустему и убил его. Убил, а всем раззвонил, что Рустем ушел в Хиву и там пропал, сгинул…
Маулен отпрянул от Гулзибы, будто она его ударила. Он долго сидел, неподвижный, угрюмый, погруженный в тяжелые мысли, потом потребовал:
— Коли так, порешим вот на чем: ты молчишь о том, как погиб Рустем, а я сохраняю твою тайну! Я слышал твои причитания! — Маулен не выдержал скорбного взгляда прекрасных глаз Гулзибы, потупился.
Невыносимое, тягостное их молчание было нарушено сотником Мухамедкаримом. Он вошел в юрту, поздоровался сдержанно у самого порога. Красивое, правильное лицо Мухамедкарима портили чересчур широкие ноздри. Гулзиба проворно поднялась навстречу новому гостю, взяла у него плетку и шапку, повесила их на кереге и вышла за хворостом. Маулен прищурился и с наигранным лукавством воскликнул:
— Да ты здесь, я смотрю, свой человек! Вон как тебя привечают!
Мухамедкарим самодовольно хохотнул.
— Ну что, угадал я? — приставал к нему Маулен. — Признавайся! Откроешь мне истину — ни одна собака о твоем секрете не пронюхает!
— Вы совсем не знаете, оказывается, вашей родственницы. Она женщина скромная и строго себя блюдет… Мадреим-бий подлаживался к ней, хотел взять в жены, да ушел несолоно хлебавши… Теперь я решил попытать счастья. Я здесь впервые.
Показалась Гулзиба, и он поспешил переменить тему.
— Маулен, вы, ей-богу, напоминаете мне курицу! Курица целыми днями ходит по улицам, знай себе — клюв, клюв! — и ничегошеньки не видит вокруг! — с ехидцей произнес сотник. — Алакоз затеял прекрасное дело, а вы небось проморгали?.. Если бог поможет, скоро и я стану военачальником, близким соратником Ерназара.
— Что же это за дело такое? — опешил Маулен.
— Это пока тайна! Тайна от Хивы! Но вам, конечно, ее доверить можно. Ерназар с друзьями сочинил «Клятву шестидесяти биев», сейчас он собирает под ней подписи…
— Уж не выдумка ли это? — всполошилась Гулзиба. — Не женские ли бредни-сплетни?
— Бию не пристало заниматься бабьими сплетнями! — обиженно возразил ей Мухамедкарим. — Еще письмо русскому царю составлено, его повезли в Оренбург Зарлык-туре и Генжемурат. Но учтите, это строжайшая тайна! Вы еще убедитесь в том, что я осведомлен о важнейших секретах нашей страны! Сплетни… И зачем мне выдумывать из головы невесть что!
— Вы, оказывается, хвастун, сотник, — слегка поморщилась Гулзиба.
Теперь захохотал Маулен. Он потянул Мухамедка-рима за полу халата и сказал:
— Вставай, пойдем-ка отсюда вместе! Нечего тебе здесь делать!
На улице Маулен поспешил распрощаться с Муха-медкаримом и потрусил домой. «Вот она, удача! Вот он, повод, настоящий повод добиться тебе почета и славы, Маке! Вот оно, твое счастье, привалило наконец, Маке! — Маулен не чуял под собой ног. — Постой, постой, Маке, а не рано ли ты радуешься? Вдруг сотник прихвастнул, решил покрасоваться перед бабой. — Маулен с досады плюнул. — Надо разузнать все у Саипназара!»
Он полетел к Саипназару, но, к своему огорчению, обнаружил у его дома лошадь Шонкы.
— Саипназар-бий, выйди, есть разговор! — позвал Маулен.
Вообще-то Саипназар терпеть не мог панибратского обращения, он усматривал в этом урон своему бийскому авторитету. Но Маулена-желтого он слегка побаивался. «Как ни тощ верблюд, а все же его шкура — груз для осла… — думал Саипназар. — От этого дуралея пользы не дождешься, а вот неприятностей мелких он наделать может. Начнет врать да нести всякую околесицу в Хиве, хлопот потом не оберешься!..»
Саипназар накинул на плечи бийский халат — он надевал его лишь в исключительных случаях, когда хотел продемонстрировать свою власть или оказать уважение посланцам из Хивы, — и предстал перед Мауленом.
— Ха, Маулен, чего шумишь, что стряслось?
— Ты тоже подписался под «Клятвой»? — выпалил Маулен.
Саипназар вспыхнул от негодования и решил сразу же дать отпор этому наглецу:
— Да, я вижу, ты самый что ни на есть доносчик и шпион! Или, как говорят в народе, — белая кобыла!
Маулен побагровел от ярости; Саипназар уже жалел, что связался с этим недоумком.
— Заходи, Маулен, выпьем чаю! — пригласил он его, сбавив тон.
— Я не пойду в дом, в который ты пустил осла! — набычился Маулен.
Озираясь по сторонам, Саипназар отвел Маулена подальше от дома и спросил:
Какой у тебя разговор ко мне?
— Генжемурат и Зарлык повезли «Клятву шестидесяти биев» к русскому царю!
— Неужели? — Саипназар притворился несведущим.
— Ну да! У Ерназара умная, хитрая мать, это она придумала, я уверен! Ну и дела! Ну и чудеса! — повторил Маулен несколько раз.
— Как бы ни подорожало масло для лампы, слепому все равно! Мне нечего их опасаться!
— Э-э, не скажи! Если бросишь камень в грязную лужу, брызги и твою одежду испачкают… Будь осторожен с Шонкы! Он лазутчик Алакоза, все доносит ему!
— А то я не знаю!.. Ерназар, чего доброго, учудит и запишет в этой своей клятве: дескать, все женщины в стране каракалпаков обязательно должны рожать детей! И заставит — хе-хе-хе! — всех мужчин подписываться! Вот охотников-то набежит, тьма-тьмущая! — начал паясничать Саипназар.
— От него и не такое можно ожидать! — серьезно поддакнул Маулен и тут заметил, что из юрты за ними наблюдает Шонкы. Он сразу же стал прощаться.
— Перед тем как будешь спать ложиться, поразмысли о том, как будешь вставать! — загадочно сказал ему на прощание Саипназар.
Маулен ушел, раздосадованный на себя, разозленный на Саипназара: ничего так и не выведал. А выведать надо! «Прежде чем являться к главному визирю, я должен получить точные сведения! Подкачусь-ка я к кому-нибудь, кто уже подписался под клятвой!» Ему пришел на ум Мамыт-бий, но он тут же отказался от этой мысли — уж очень переменчивый у Мамыта характер, что день облачный… А вот Мадреим, решил он, пожалуй, подойдет…
В ауле Мадреима Маулен застал большой скандал. На площади толпились и дрались люди — пыль столбом стояла! Мадреим валялся на земле, его вовсю мутузили аульчане. Кто-то пытался оттащить, разнять их, кто-то, наоборот, засучивал рукава… Маулен заколебался — подъезжать, обнаруживать свое присутствие или нет? Какие бы разногласия и ссоры ни возникали в роду, считалось постыдным посвящать в них посторонних; проведает чужак и разнесет по всему свету об их размолвках — весь род унизит… Маулен сообразил, что ему уже поздновато поворачивать обратно. Он издали рявкнул громогласно: «Ассалам!»-и тем привлек к себе внимание толпы. Завидев Маулена, известного своей болтливостью, все, кто участвовал в драке, разошлись, как по команде; кто-то помог Мадреиму подняться с земли.
Мадреим как ни в чем не бывало обнажил в улыбке свои крупные желтые зубы, поздоровался с Мауленом за руку и пригласил его к себе в дом.
Ты стал свидетелем скандала, Маулен! Прошу тебя, приятель, не срами меня перед людьми, никому — ни слова, ни полслова… Утром нагрянул ко мне Алакоз, разложил передо мной свою «Клятву»-чтоб ей сгореть! — и потребовал: «Подпиши и приложи печать!» — пустился в объяснения Мадреим. — Я не согласился. Я не дурак, чтоб самому лезть в петлю. Потом — как же так? Бийство я от хана получил, могу ли я идти против него?.. Алакоз не стал применять ко мне силу, но, уезжая, предупредил: «На обратном пути вернусь, а ты посоветуйся со своими джигитами, авось они умнее тебя, вразумят, что к чему… Увернуться тебе все равно не удастся!» С этим и отбыл. Я собрал аульчан и сообщил им про клятву эту, не утаил, что думаю о ней. То есть крепко выругал и ее, и Алакоза. Да народ-то тупой, ох тупой! Не понимает он, кто истинно любит его, кто о нем заботится, печется о его же интересе!.. Набросились людишки на меня, как стервятники, сбросили с коня, — разглагольствовал Мадреим без передышки. — Благо, рядом оказались близкие мне люди, иначе измолотили бы меня, душу из меня вытрясли бы!.. Да еще, веришь ли, разорялись: «Не смей хулить нашего Ерназара! Мы им гордимся, он действует правильно! Если велит ставить подпись, — значит, ставь! Все за ним пойдем, все станем соколами!»
