Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)
Следовало поощрять подобные чувства нашей хозяйки. Идя домой из церкви (если только можно было назвать церковью это сборище), я старался увеличить сочувствие к себе моей квартирной хозяйки. Я взял ее в поверенные, то есть рассказал ей о моих любовных делах. Едва я упомянул, что чувствую влечение к молодой девушке, как она повернула ко мне свое страшно серьезное лицо и спросила:
— Она хорошая девушка?
Я ответил ей чистосердечными уверениями.
— К какой религии она принадлежит? — послышался неожиданный вопрос. Я смутился. Дыхание стеснилось в моей груди.
— Даю слово, сударыня, я никогда не спрашивал ее об этом, — ответил я. — Мне известно только, что она истинная, убежденная христианка, и с меня этого достаточно.
Мак-Ранкин вздохнула:
— О! Есть ли у нее достаточные основания считаться христианкой! Надо заметить, что во многих из наших сект есть хорошие основы, например, в секте Мак-Глашанитов, Мак-Милленитов и даже в господствующей церкви…
— Если дело на то пошло, то я скажу вам, что знал даже очень хороших папистов.
— Стыдитесь, мистер Дьюси! — вскрикнула она.
— Но я только…
— Не шутите серьезными вещами, — перебила меня она.
Однако она выслушала то, что я нашел нужным рассказать ей о нашей идиллии, и наслаждалась ей, как кошка наслаждается сливками, опуская в них свои усы. И такова экспансивность страсти! Я с наслаждением изливался перед этой женщиной с грудью, закованной в железную броню! Мое доверие породило между нами доверие: с этой минуты мы зажили по-семейному. Мне не было трудно уговорить миссис Мак-Ранкин согласиться председательствовать за нашим чайным столом. Конечно, никогда в мире не существовало такого плохо подобранного трио, как Роулей, миссис Мак-Ранкин и виконт Анн. Но я следую правилу апостола (с маленьким изменением): я стараюсь быть всем для всех женщин. Когда не угожу женщине — задушите меня моим же галстухом.
ГЛАВА XXVIII
Понедельник; вечер у адвоката
На следующее утро в половине девятого я позвонил в контору адвоката, находившуюся на Замковой улице. Мистер Робби сидел за деловым столом, окруженный множеством ярусов зеленых оловянных ящиков. Он встретил меня как старого друга.
— Ну, скорее, скорее к делу, — сказал он. — Дантист готов, и, мне кажется, я могу обещать, что операция не причинит вам особенной боли.
— Я далеко не так уверен в этом, мистер Робби, — возразил я, пожимая ему руку.
— Во всяком случае, вы не потеряете со мной много времени.
Мне пришлось рассказать адвокату, что я, точно бродяга, шел с двумя погонщиками вслед за их стадом, что я скрывался под вымышленным именем, что я убил или почти убил человека во время драки между пастухами и затем позволил посадить в тюрьму двух совершенно невинных людей, ничего не сделав, чтобы снять с них обвинение, от которого мог немедленно освободить их. Я сказал ему все сразу, чтобы как можно скорее покончить с наиболее тяжелой для меня стороной вопроса; Робби выслушал мой рассказ с серьезным видом, но на его лице не выразилось ни малейшего изумления.
— Теперь, сэр, — продолжал я, — я готов расплатиться за мой несчастный удар, но я был бы очень рад, если бы вы избавили меня от необходимости явиться в суд и скрыли от следователя мое настоящее имя. Я предпринял это неразумное странствование под чужой фамилией, и моя семья будет сильно огорчена, если до нее дойдут слухи о том, что я наделал. Однако если Фаа умер, я не допущу, чтобы погонщики пострадали из-за меня. В случае необходимости, вызовите меня в суд. Я явлюсь, чтобы защитить Сима и Кэндлиша. Сэр, я не желаю быть ни Дон-Кихотом, ни несправедливым человеком.
— Прекрасно сказано, — проговорил Робби. — Я должен заметить вам, что дело погонщиков не вполне в моем вкусе. Вероятно, вам известно от вашего друга, мистера Ромэна, что я редко вмешиваюсь в уголовные процессы или в нечто сильно похожее на уголовщину. Однако для вас я нарушу мое обычное правило и, осмелюсь заметить, пожалуй, выполню задачу, заданную мне, лучше, нежели кто бы то ни было. Я сейчас же отправлюсь в следственное отделение и наведу справки.
— Погоди еще, мистер Робби, — сказал я. — Вы забываете об издержках. Я думал для начала передать вам тысячу фунтов.
— Дорогой сэр, — сурово ответил адвокат, — я сам подам вам счет, тогда и будем толковать.
— Мне казалось, — возразил я, — что я должен вам представить какую-нибудь существенную гарантию… Ведь вы почти не знаете меня, а я сразу прошу вас взяться за дело, несимпатичное вам, поэтому…
— У нас в Шотландии так не поступают, — произнес Робби тоном, показывавшим, что вопрос исчерпан.
— Однако, дорогой сэр, — продолжал я, — я прошу вас не отказываться от этих денег. Я не только забочусь об издержках, но думаю также о Симе и Кэндлише. Они достойные малые и из-за меня просидели в тюрьме довольно долгое время. Прошу вас, сэр, вознаградите их за выпавшие на их долю неприятности. Теперь вам станет понятным, — прибавил я с улыбкой, — почему я решился предложить вам тысячу фунтов: сумма эта должна была показать, как я жажду, чтобы дело погонщиков окончилось благополучно.
— Я отлично понимаю вас, мистер Дьюси, — сказал адвокат. — Ну, чем скорее я начну действовать, тем лучше пойдет дело! Мой клерк проведет вас в приемную, даст вам номер «Каледонского Меркурия» и последний номер «Ведомостей»; займитесь ими.
Мне кажется, мистер Робби возвратился часа через три. Я видел, как он вылезал из кэба, остановившегося подле его подъезда. Почти тотчас же меня снова провели в кабинет адвоката. Судя по серьезному виду моего нового друга, я подумал, что мне следует ожидать всего самого худшего. Мистер Робби был настолько бесчеловечен, что, не говоря ни слова о результате своих хлопот, прочитал мне длиннейшую нотацию относительно безумия (чтобы не сказать безнравственности) моего поведения.
— Мне тем приятнее высказать вам мое откровенное мнение, что вы не понесете никакого наказания за все ваши неразумные поступки, — прибавил он. (Полагаю, было бы лучше, если бы адвокат начал с этого заявления).
— Фаа вылечили, — продолжал Робби, — Сим и Кэндлиш уже давно очутились бы на свободе, если бы они не были до такой степени честны относительно вас, мистер Дьюси, или мистер Сент-Ив, как мне, по-видимому, следовало бы теперь вас называть. Они ни разу ни одним словом не обмолвились о вашем существовании; когда же их поставили на очную ставку с Фаа и его рассказом о происшествии, их новые показания до такой степени расходились с прежними, они так противоречили друг другу, что следователь совершенно стал в тупик и решил, что в дело замешан кто-то еще. Можете вообразить, как я старался разубедить его; вскоре я с удовольствием увидел ваших друзей на свободе. Они тоже были в полном восторге.
— Ах, сэр, — вскрикнул я, — вам следовало бы их привести сюда!
— Я не нуждаюсь в наставлениях, мистер Дьюси, — заметил адвокат. — Почем я знал, что вы желали возобновить знакомство, которое только что окончилось для вас таким счастливым образом? Говоря откровенно, я был бы против этого. Пусть погонщики идут домой! Они получили вознаграждение, вполне довольны и питают самое глубокое уважение к мистеру Сент-Иву. Когда я дал им пятьдесят фунтов (сумму более чем достаточную), Сим, единственный из двух товарищей, обладающий даром слова, стукнул палкой о землю и произнес: «Ну, ведь я говорил, что он настоящий джентльмен». «Сим, — ответил я ему, — мистер Сент-Ив совершенно то же сказал о вас».
— Итак, в этом случае можно было заметить: комплименты то и дело летают, когда встречаются благородные люди.
— Мистер Дьюси. Сим и Кэндлиш вычеркнуты из вашей жизни, и хорошо, что вы избавились от них! В своем роде они прекрасные малые, но совсем не годятся для вас. Послушайтесь меня, бросьте-ка ваши эксцентрические выходки, забудьте о всех этих погонщиках, бродягах и наслаждайтесь теми удовольствиями, которые свойственны молодому человеку с вашим развитием, состоянием и (простите меня) с вашей наружностью!
Мистер Робби взглянул на часы и прибавил:
— Для начала новой жизни позвольте мне попросить вас прежде всего перешагнуть через порог моей столовой и разделить завтрак с одиноким холостяком.
Долго сидели мы за прекрасным завтраком, и все время мистер Робби продолжал развивать ту же поэму:
— Без сомнения, вы танцуете? — спросил он наконец. — Да? Прекрасно! В четверег бал в собрании. Понятно, вы должны быть на нем; в качестве уроженца этого города я пришлю вам билет. Я глубоко верю в то, что молодой человек — молодой человек. Только помилосердствуйте! Бросьте всех этих погонщиков, бродяг и так далее. Говоря о бале, я невольно вспоминаю, что у вас не будет знакомых дам… О, я понимаю, как это неприятно! Я и сам был молод… Если вас не страшит крайне скучная перспектива выпить чашку чая у холостяка-адвоката, в обществе, главным образом состоящем из его племянников, племянниц, двоюродных внуков, внучек, опекаемых и множества потомков его клиентов, придите ко мне сегодня, около семи часов. Полагаю, мне удастся показать вам двух-трех молодых девушек, на которых стоит взглянуть. На балу они могут быть вашими дамами.
