Роберт Стивенсон - Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр)
Предложение моего незнакомого знакомца сильно смутило меня. Я не приготовился к подобному риску; множество людей совершенно равнодушно прошли бы мимо меня по улице, самое большее взглянув в мое лицо раза два; но те же люди, видя меня неподвижно сидевшим на скамейке в церкви, непременно стали бы внимательно присматриваться к лицу, показавшемуся им знакомым, и в конце концов узнали бы меня. Какой-нибудь один несчастный поворот головы мог привлечь внимание того или другого из прежних посетителей Эдинбургской крепости. «Кто это? — подумал бы он. — Без сомнения, я видел его когда-то». И по окончании службы он, по всей вероятности узнал бы меня. Несмотря на все это, я поблагодарил моего предупредительного друга и отдал себя в его распоряжение.
Теперь мы направились в северо-восточную часть города. Мы проходили через приветливые предместья; наконец я увидел довольно красивую новую церковь значительных размеров. Вскоре я уже сидел рядом с моим милосердным самаритянином, и на меня смотрело множество угрожающих глаз. Сначала опасения заставляли меня быть настороже, но затем, уверив себя, что бояться нечего, что, по всей вероятности, служба не ознаменуется арестом французского шпиона, я стал слушать доктора Грея.
Когда мое испытание окончилось и мы встали с наших мест, моего спутника окружили его знакомые; я с удовольствием слышал, что они, обращаясь к нему, называли его, как я и ожидал, мистером Робби.
Как только мы выбрались из толпы, я поклонился и спросил:
— Мистер Робби?
— Он самый, — был ответ.
— Адвокат, если не ошибаюсь?
— Именно.
— Очевидно, сама судьба решила, что мы должны познакомиться! — заметил я. — В моем кармане лежит карточка, которую поверенный моей семьи дал мне для передачи вам. Расставаясь со мной, он просил меня поклониться вам от него и попросить у вас извинения за то, что он таким нецеремонным образом рекомендует вам меня.
И я подал ему карточку Ромэна.
— А, мой старый друг Даниэль! — сказал Робби, взглянув на карточку. — Как он поживает?
Я дал благоприятный ответ.
— Ну, это действительно странная случайность, — продолжал Робби, — так как мы встретились (к моему удовольствию), то нам лучше всего продолжать наше знакомство. Позвольте мне предложить вам закусить между утренней и вечерней службами, и распить со мной бутылочку, запечатанную моей любимой зеленой печатью. Мы наедине потолковали бы о гербах, мистер Дьюси (так я еще раньше называл себя в разговоре с моим спутником, надеясь, что он тоже скажет мне свою фамилию),
— Простите, сэр, — заметил я, — если я не ошибаюсь, вы приглашаете меня к вам в дом?
— Именно, — ответил он. — Мы, шотландцы, считаемся людьми гостеприимными, и я желал попросить вас к себе.
— Мистер Робби, — ответил я, — позвольте мне воспользоваться вашим гостеприимством когда-нибудь в другой раз, но не сегодня. Надеюсь, вы не поймете моих слов в превратном смысле. Я явился в Эдинбург по совершенно особому делу. До тех пор, пока вы не выслушаете моего рассказа, и даже пока это дело не придет к концу, мне все будет казаться, что я обманом вошел в ваш дом.
— Хорошо, хорошо, — проговорил Робби с несколько менее горячим увлечением. — Как вам угодно, хотя вряд ли вы говорили бы таким образом, если бы на вашей совести лежало обвинение в убийстве. В убытке — я. Мне придется одиноко сидеть за столом. Грустно человеку, привыкшему к обществу, сидеть перед кружкой кларета, обдумывая свою будущую речь! Но вернемся к вопросу о деле! Если оно важно, то, вероятно, им следует заняться, не откладывая его в долгий ящик?
— Да, сэр.
— Итак, поговорим о нем завтра, в половине девятого утра, — сказал он. — Надеюсь, когда вы выскажетесь (вам делает честь, что вы до такой степени горячо относитесь к беспокоющему вас делу), вы не откажетесь закусить со мной, а при случае и выпить моего вина. У вас есть мой адрес? — прибавил адвокат и сказал мне, где он живет, а этого-то мне и было нужно.
Наконец подле Йоркской площади мы разошлись, обменявшись любезностями, и я направился в свою квартиру в Сент-Джемс-сквер, пробираясь через толпы людей, возвращавшихся из церкви.
Кого же я нагнал недалеко от дома? Мою квартирную хозяйку в строгом великолепном платье и ее добычу — Роулея, в шляпе, украшенной кокардой, и в сапогах с отворотами. Говоря о том, что Роулей попался в когти нашей хозяйке, я, конечно, выражаюсь только метафорически. Он с серьезным видом и крайне почтительно вел ее под руку; я поднялся на лестницу сзади их, невольно улыбаясь про себя.
Завидев меня, они оба поздоровались со мной, и миссис Мак-Ранкин осведомилась о том, где я был. Я хвастливо сказал ей название церкви и фамилию проповедника. Мне казалось, что я выиграю в ее мнении. Но она вскоре открыла мне глаза на настоящее положение вещей. В самом основании шотландской натуры кроется столько особенных хитросплетений, столько изгибов, что никто из иностранцев не только не может вполне понять их, но даже не в состоянии удовлетворить шотландским требованиям; он находится среди взрывчатых веществ и поступит благоразумнее всего, если отдастся течению своей судьбы — без оружия, без защиты… (Цитата из любимого гимна миссис Мак-Ранкин).
Членораздельное восклицание, сорвавшееся из губ миссис Мак-Ранкин, было крайне выразительно, хотя изобразить его буквально невозможно, и я поступил согласно только что рекомендованному мной правилу.
— Вы должны помнить, — заметил я, — что в вашем городе я чужой. Если я сделал что-либо дурное, то этому виной было мое полное неведение. Будьте так добры, позвольте мне сопровождать вас сегодня вечером, и я пойду с вами.
Но в настоящую минуту она не была расположена успокоиться и с недовольным бормотанием ушла к себе.
— Ну, Роулей, — сказал я, — а вы были в церкви?
— С вашего позволения, сэр.
— Значит, и вас постигла такая же печальная участь, как меня, — продолжал я. — Ну, а как вынесли вы шотландскую службу?
— Это было довольно-таки утомительно, сэр, — ответил мой юный слуга. — Не знаю, почему, но мне кажется, что со времени Уоллеса все в Шотландии сильно переменилось! Она отвела меня в странную церковь, мистер Анн. Я думаю, я не досидел бы до конца службы, если бы она не дала мне мятных лепешек. В сущности, эта старуха не зла. Она немного ворчлива, немного надоедлива, но, право же, она думет, что приносит этим пользу. Сегодня она просто накинулась на меня. Видите ли: вчера вечером она предложила мне поужинать и, простите меня, сэр, я сыграл ей несколько песен. Она не сделала никакого замечания. Сегодня утром я стал было играть для себя, но она так налетела на меня, столько наговорила мне о воскресенье, что я думал, и конца этому не будет.
— Они все немного безумны, — сказал я. — И вам придется приноравливаться к ним. Не ссорьтесь с ней, главное же, не оспаривайте ее мнений, или вам же будет хуже. Что бы она ни сказала, дотрагивайтесь рукой до кокарды и говорите: «Точно так» или: «Прошу извинения, сударыня». И вот что еще: мне очень жаль вас, но вам придется вечером опять идти в церковь. Это ваша обязанность.
Как я и предвидел, едва зазвонили в колокола, — мистрис Мак-Ранкин явилась к нам, предлагая сопровождать ее в церковь. Я немедленно с полной готовностью поднялся с места и предложил ей руку. Мы двинулись в путь. Роулей следовал за нами. Я уже начал привыкать к опасности моего пребывания в Эдинбурге; мне даже было забавно снова очутиться в новой толпе молящихся. Однако следует заметить, что очень скоро мне стало скучно, так как доктор Грей говорил долго, а мистер Мак-Кроу оказался еще многоречивее своего собрата, и вдобавок его речь отличалась бессвязностью; когда проповедь священника (он нападал на все христианские церкви, в их числе и на мою) теряла тоническое свойство личного оскорбления, меня начинала одолевать дремота. Но я боролся из-за жизни и подбадривал Роулея уколами булавки, и не заснул до конца.
Печать благодати, осенившей меня, совершенно победила сердце Бесси; однако мне казалось, что ее симпатией руководили также и мирские соображения. Я полагал, что она не без удовольствия шла в церковь рука об руку с молодым, прекрасно одетым джентльменом и в сопровождении щеголя-слуги с кокардой на шляпе. Я видел это по тому, как она ввела нас в церковь, как указала нам те места в Библии, которые мы должны были читать, как она оглядывала молящихся, чтобы видеть, смотрят ли они на нее, когда она шепчет мне имя священника, передает мятные лепешки (которыми я в свою очередь угощал Роулея) и так далее. Роулей был хорошеньким мальчиком; извините, но я вынужден заметить, что и я тоже обладал довольно привлекательной наружностью, а когда мы старимся, то при виде красоты, грации, здоровья и изящества нам кажется, будто все кругом нас делается яснее и лучше. При этом в душе человека не возникает себялюбивых мыслей и желаний, не думает он также и о своих близких, а просто с улыбкой любуется привлекательными для него существами; вызывая же в своем воспоминании их образы, снова светло улыбается им. Или я совершенно неверно смотрю на женскую натуру, или мистрис Мак-Ранкин ощущала именно такое совершенно бескорыстное удовольствие в нашем обществе. Она была в церкви в сопровождении щеголеватого лакея; двое веселых красивых малых вносили в ее дом жизнь, веселье и вдобавок относились к ней почтительно и любезно, соглашаясь со всеми ее мнениями. Могло ли это быть ей неприятно?
