Нид Олов - Королева Жанна. Книги 1-3

— Что ты видишь? — тихо спросила Жанна, не глядя на нее.

— Но ты же прекрасно знаешь… Уверяю тебя, мне это тоже недешево стоит… Ты должна мне сказать наконец, что тебя мучит.

Момент был выбран явно неудачный, и Эльвира сама чувствовала это, но остановиться уже не могла.

Жанна, низко опустив голову, натягивала чулки. Она делала это преувеличенно тщательно, чтобы согнать краску, выступившую на лице. «Что меня мучит, или, скорее, что меня больше не мучит? Как я могу сказать тебе об этом, о том, что было в цветнике? Да и как вообще можно говорить об этом, даже и с тобой? Что там тебе недешево стоит, о чем ты говоришь? Если бы ты знала, чего мне стоил он… Нет, не скажу, не могу, помолчи…»

— Жанна, что же ты молчишь? Мы клялись не таить друг от друга ничего… неужели… нет, я не поверю Я хочу только облегчить твою тяжесть, и поэтому я прошу, я требую…

Краска отхлынула от лица Жанны.

«Она требует, вот как! Ты — требуешь? У кого? Я вчера стала женщиной, а ты — девчонка, как была, как же ты смеешь чего-то требовать?»

Королева выпрямилась и посмотрела в лицо своей фрейлине.

— Ты, кажется, забываешься.

Одевание Ее Величества завершилось в полном молчании. Жанна сидела, как сфинкс; Эльвира завязывала на ней банты и застегивала пуговки. Лица девушек были неподвижны.

Эльвира недрогнувшими пальцами заколола последнюю шпильку в прическе королевы и сказала очень ровным голосом:

— Я думаю, нам лучше расстаться.

— Я того же мнения, — ответила королева, — Поезжай в Толет.

— Благодарю. Я уеду сегодня.

— Изволь.

Королева вышла, величавая и уверенная в себе, как и подобает королеве. И она была королевой не только снаружи. В душе ее не было ни единой трещины; она чувствовала себя правой, как и подобает королеве.

Эльвира смотрела ей вслед. Ей было мучительно непонятно, почему, глядя Жанне в спину, она видит не затылок ее, а лицо. Наконец она сообразила, что стоит перед зеркалом и что это ее собственное лицо, а не лицо Жанны. Бессмысленная улыбка исказила ее губы. Она отвернулась от зеркала. Какое-то слово трепетало в ее сознании, как птица в клетке; она закрыла лицо руками, силясь поймать, остановить его. Наконец оно остановилось, оформилось и больно укололо ее. Ссылка. «Ссылка», — прошептала она трясущимися губами и повторила. «Ссылка». Она кинулась в неприбранную постель Жанны и разрыдалась.

Она уехала перед вечером, так больше и не видя Жанны, не простившись с ней; но Жанна о ней и не вспомнила. Королева ужинала с господами, пила вино и звонко смеялась их каламбурам. Она с радостью ждала часа, которого вчера ждала со страхом: часа, когда она снова станет любовницей Давида.

Глава XXII

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Motto: Кто любит, тот летит, стремится и радуется. Он свободен, и ничто его не держит.

Их дни стали сном наяву — томительным, раздражающим сном. Наяву — потому что они не спали, а ходили, сидели, говорили, то есть делали то, что делают все люди, когда не спят; сном — потому, что это была не жизнь, а ожидание жизни, которая начиналась ночью.

Жанна отмыкала дверцу, молча вела своего любовника наверх, прямо в спальню, и там исступленно припадала к нему. Им все еще было не до слов. Только в сердцах у них, и у него, и у нее, бились одни и те же ланьелевские строки:

Тому, кто платит,Венков не хватит,Кольца объятийНе разорвать…

Три ночи продолжался этот сомнамбулизм. Даже расставаясь, они не уговаривались о свидании — это было ясно без слов. Под утро Жанна, вся изломанная, засыпала мертвым сном, и Алеандро, не будя ее, осторожно уходил, запирая дверцу цветника изнутри и перемахивал через десятифутовую стену, как на крыльях.

На четвертую ночь он, как всегда, подошел к дверце, но она была заперта.

Жанна не имела ни сил, ни желания разбираться в своих чувствах. Ей было даже как-то безразлично, знают ли в замке о том, что случилось с ней. В редкие минуты, когда она задумывалась об этом, ей казалось, что она не изменилась и не должна вызвать удивления у придворных.

Она боялась почему-то только вопросов об Эльвире, но ей никто не задавал таких вопросов, да и кто решился бы задать их ей? По-видимому (так считала она), никто не нашел ничего особенного в этом отъезде, хотя прежде Жанна и Эльвира не разлучались. Итак, все было превосходно.

Проснувшись после третьей ночи, она внезапно почувствовала себя плохо. Это сразу вернуло ее на землю. Она ужаснулась мысли, что все уже знают об ее падении, — впервые она применила к себе это слово. Смертельно напуганная, она неподвижно лежала на спине, прислушиваясь к своему телу и механически повторяла только не врачей, только не врачей…

Когда вошли камер-фрейлины, ведавшие ее туалетом, Жанна натянула одеяло до ушей и нашла в себе силы сказать, что ей пришла охота завтракать в постели. Завтрак был подан, но Жанна, не притрагиваясь к нему, лежала все так же неподвижно, в полной прострации.

Через полчаса терзаний она решилась открыться Анхеле де Кастро, просить у нее совета и помощи. Иного выхода не было. Эльвире Жанна не призналась бы ни за что. Как кстати, что ее сейчас нет в замке. Анхела скорее поймет ее — по милости мадемуазель Эмелинды Жанна знала, что Анхела опытна в делах любви.

Поколебавшись немного, Жанна позвонила и резко приказала послать за Анхелой. Стыд, который все эти дни был совершенно ей незнаком, жег ее, как раскаленное железо. То, что в лунном полумраке, наедине с Давидом, было таким прекрасным и упоительным, сейчас, при раздевающем свете солнца, казалось мерзким и животным. Об этом не только надо было молчать — об этом надо было забыть и не думать, но если бы это было можно — забыть и не думать!..

Анхела вошла и сделала положенный реверанс.

— Дверь… запри дверь, — сказала ей Жанна, — подойди ко мне. Ближе, ближе… сядь ко мне на постель. Ну же, не бойся!

Жанна никогда не называла Анхелу на «ты» По голосу и по лицу королевы Анхела почувствовала, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Она присела на краешек постели и смотрела на королеву; Жанна кусала губы и, видимо, не в силах была даже поднять глаза.

Анхела мягко сказала:

— Ваше Величество можете всецело располагать мною.

У нее был очень милый испанский акцент, заметный, когда она волнуется. Жанна сделала движение к ней. Анхела тут же придвинулась; Жанна обхватила ее за шею и горячо зашептала ей в самое ухо, прикрытое колечками волос.

— Я позвала тебя потому, что знаю, что ты — женщина… ты понимаешь? — Анхела чуть вздрогнула. — Нет-нет, речь не о тебе… я не стремилась узнать это, мне нашептала Эмелинда, но сейчас я благодарна ей за это. Речь обо мне… Анхела… я тоже…

На этот раз Анхеле было труднее сдержать свое изумление. Жанна стиснула ее руки и посмотрела ей в глаза. Анхела ничего не знала. Это, разумеется, совершенно не значило, что и никто другой ничего не знал; но это сильно ободрило Жанну.

— Ты должна мне помочь, — сказала Жанна гораздо спокойнее.

Они шептались долго и деловито. Анхела действительно оказалась опытна. Не задавая ни одного лишнего вопроса, она почтительно объяснила королеве все, что требовалось. Затем она своими руками сменила простыни на королевской постели, а те, окровавленные, вынесла под собственными юбками.

Вечером итальянские музыканты дали концерт, на котором присутствовал весь двор. Жанна с наслаждением выкупала душу в потоке музыки, отмыв ее от всех тревог и двусмысленностей. Детские восторги и детские страхи прошли; в этот вечер она ощущала себя зрелой женщиной, счастливой, любимой и любящей. Воспоминания о часах, проведенных в объятиях Давида, не вызывали в ней ни стыда, ни боязни предрассудков. Она поднялась выше всего этого. Она была женщина, она была королева. Она знала, что поступила прекрасно и человечно, пойдя навстречу своему чувству.

Лежа в постели, она с улыбкой шептала стихи Ланьеля. Теперь она воспринимала их по-новому. Сначала это была ее тайная, запретная радость, потом — мучение; сегодня они стали ее победным знаменем.

Мы не поступим вопреки природе,Лишив тебя твоих девичьих крыл.

Лейтенант Бразе отошел от запертой дверцы, не испытывая ни разочарования, ни тревоги. Первое чувство, промелькнувшее у него, как только он удостоверился в том, что дверца заперта, было облегчение. Трое суток почти без сна и ему стоили немало. Как только упало напряжение, владевшее им перед встречей с любовницей, он сразу ощутил свинцовую усталость. Он вернулся к себе, разделся и лег. «Утомилась, моя бедняжка», — с нежностью подумал он и больше ни о чем подумать не успел — сон свалил его, как пуля.

Днем он старался только не попасть на глаза королеве. Это была единственная забота — все остальные душевные силы уходили на нетерпеливое ожидание ночи Он боялся не за себя, но только за нее: если бы она ненароком выдала свои чувства на людях, то повредила бы этим исключительно себе. Алеандро был рыцарь, пуще всего берегущий честь своей дамы.