Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

Он окинул гневным взглядом весь кортеж, и смех на лицах людей сразу угас. Но Дрозд пальцем не двинул, а позвал свистом подручных. Он повернулся и вмиг исчез в густом лесу.

Кортеж тронулся с места.

Растерянная девушка терпеливо сносила материнские ласки. Ознобом била ее обида. Как она могла загореться любовью к разбойнику и связывать с ним все надежды?

Наконец она разразилась горькими слезами.

— Не плачь, Эржика, этот злодей не достоин слезинки твоей, — успокаивала ее мать.

— Я плачу не из-за него, а оттого, что была такой безумной и ослепленной любовью.

— Слава богу, Эржика, у тебя открылись глаза!

Но из открытых глаз слезы лились потоком, казалось, им никогда не иссякнуть. Душу томила страшная пустота. Девушка всем своим видом источала такое безутешное горе, что обе сидевшие напротив служанки не смогли удержаться от слез — то и дело утирали их уголками передников.

Мать гладила дочку по волосам и целовала ее разгоряченный лоб:

— Не хочешь ехать в Прешпорок? Я принуждать тебя не собираюсь: сию же минуту пошлю гайдука в Врбовое, пусть за тобой приедет Беньямин Приборский.

— Нет, не хочу здесь оставаться, прочь отсюда, прочь!

Алжбета уже не настаивала на поездке девушки в Прешпорок, поскольку была убеждена, что в ее гордом сердце любовь к разбойнику уже не воскреснет. И радовалась тому, что теперь она может внести девушку в иной мир, где та наберется нужного лоска. А об Андрее Дрозде графиня теперь думала даже с какой-то благодарностью. Ведь только его она должна благодарить за то, что Эржика сейчас к ней так доверчиво никнет. А не будь свидетелей, возможно, она зашептала бы уже с детской нежностью: мамочка, мама…

— Ненавижу его, ненавижу! — повторяла Эржика, продолжая лить слезы.

— Правильно, Эржика, я опишу для тебя жениха, которому Андрей Дрозд не посмеет даже туфли поцеловать!

— Я выйду замуж! И как можно скорее!

— Замечательно! А хочешь, так пойдешь к алтарю под колокольный благовест в тот самый час, когда погребальный звон будет провожать Андрея Дрозда в последний путь…

— Да, я пойду под венец именно тогда, когда милого палач повенчает с виселицей, — смеялась Эржика, обливаясь слезами.

Но смех этот был до того странным и душераздирающим, что молодые служанки, принявшие близко к сердцу любовное крушение Эржики, громко разрыдались.

Госпожа велела им пересесть к Доре.

К вечеру небо покрылось тучами.

Зловещие облака затянули и души людей. Казалось, в этот день веселье и смех навсегда ушли из Чахтиц. Каждый думал о том, что госпоже, конечно же, удастся в Прешпорке заполучить ратников — и тогда беда горожанам!

Весь день Микулаш Лошонский оставался наедине со своими мыслями. Тщетно пытался Ян Поницен завязать с ним разговор, чтобы как-то развеять черные его опасения. Старик отказался даже лечь отдохнуть.

— Не время теперь разлеживаться, — ответил он другу, когда тот пытался уложить его в постель. Он сидел в мягком кресле и предавался тяжким переживаниям. Возмущение поведением чахтицкой госпожи все более распаляло его. Время от времени он забывал о своей слабости и ревматизме и пружинистыми шагами ходил по комнате.

Когда вечером Ян Поницен отказался от всяких попыток завести разговор с кастеляном, тот сам позвал его к себе:

— Друг мой, я чувствую: сегодня я стал другим человеком. Когда меня сегодня утром оторвали от моих книг и телескопов и обрушили на мои седины гнусные оскорбления, во мне проснулся старый воин. Он стоит перед тобой, готовый к бою!

Ян Поницен смотрел на него с восторгом.

— Моя телесная оболочка немощна, но в ней горит неукротимый дух, который до сих пор не страшился никакого врага и в любой схватке одерживал победу!

Священник совсем диву дался, когда старик поделился с ним своим планом:

— Я не стану отдыхать под твоей гостеприимной крышей, а наберусь сил в грязях Пьештян, которые, по слухам, чудеса творят. До сих пор мне не приходило в голову омолодить свои старые члены, поскольку я всегда почитал грехом противиться природе и нарушать ее привычный, веками утвержденный ход. Но теперь, перед боем, хотя надежда на облегчение бремени старости и невелика, я прибегну к этому средству.

Ян Поницен не очень ясно представлял, что за толк от этих горячих пьештянских источников. Хотя пастор о том прилюдно не распространялся, он склонялся к мнению народа, считавшего эти купания дьявольской выдумкой. Что хорошего в том, что у источников из земли поднимается таинственный пар и даже Ваг вблизи них не замерзает зимой? Уж не отверсты ли там глубины ада и не манят ли к себе хромых, измученных болями калек, чтобы за сомнительное облегчение завладеть их душами?

Съезжаются туда люди и из дальних земель. Многие действуют скрытно, как бы стыдясь того, что ищут помощи в таинственных родниках. Пятнадцать лет назад, в 1599 году, мир был удивлен тем, сколько там лечилось народу. Турки, которые тогда вторглись в Пьештяны, убили в лечебницах на левом берегу Вага тридцать больных и примерно столько же взяли в плен.

— Когда ты хочешь отправиться в Пьештяны? — спросил священник.

— Завтра же утром. В седле, к сожалению, я долго не продержусь, поэтому хочу просить у тебя пролетку. Надеюсь, из Пьештян я уже смогу поехать верхом.

Едва Ян Поницен сел в соседней комнате за стол, как до его слуха со двора донесся раздраженный голос жены:

— Я дала вам кусок хлеба, чего же вам еще надобно?

— Хочу поговорить с его преподобием!

— Его преподобия нет дома!

— Так с вашего разрешения я подожду его.

Пасторша собралась было выгнать настырного попрошайку, но тут в кухню вошел Ян Поницен. Он увидел сгорбленного нищего, опиравшегося на костыли, голова у него свисала на грудь, будто шея была сломана.

— Что вам угодно? — строго спросил священник.

Нищий, не поднимая головы, пожелал доброго вечера, отбросил костыли в угол, выпрямился и сорвал шляпу, закрывавшую лицо.

— Ян! — воскликнул священник и подскочил к столь внезапно изменившемуся гостю, чтобы обнять его.

— Я вижу, что стоит мне пожелать — и меня не узнают даже лучшие друзья. Я ведь в замке тоже был. Вот взгляните, у меня есть динарий, который мне дал Павел Ледерер. У него доброе сердце, он очень щедр. Но у него плохое зрение, чему, собственно, я могу только радоваться, иначе я мог бы запросто погореть. Не знаю, сумел бы он скрыть изумление, если бы узнал меня.

— А почему ты так легкомысленно подвергаешь себя опасности? — озабоченно попенял ему священник. — Ты едва избежал верной смерти и уже снова рискуешь жизнью!

— Святой отец, я так счастлив, что не могу не поделиться с близкими людьми. А о моих друзьях ни слуху ни духу — вот я и пришел к вам!

И он стал рассказывать, как встретился с пропавшей сестрой, которая сейчас вместе с его невестой, с Барборой Репашовой и со старым отцом Павла Ледерера находится у тетки в Старой Туре. Там он на недолгий срок нашел для них весьма удобное убежище. Он отыщет друзей, приведет мать с гор, а потом найдет для своих любимых новый, безопасный дом.

— Все это замечательно, сын мой, — похвалил его священник. — Но на что они будут жить?

Калина рассмеялся.

— У кого в семье разбойник, тот с голоду не помрет!

Яну Поницену было не до смеху, Калина, сам того не желая, напомнил ему о странной его роли: он, пастор, — союзник разбойника. Хотя и стал им поневоле. У него чистая совесть. Но никого другого своей связью с разбойником он не должен подвергать опасности.

— Сын мой, я знаю, что твоя радость и желание поделиться с кем-нибудь не единственный повод твоего прихода. Поскорее завершай что задумал. В Чахтицах ты словно в осином гнезде: и оглянуться не успеешь, как с какой-нибудь стороны в тебя вопьется смертоносное жало. И для тебя, и для нашего дела будет лучше, если нас не застигнут вместе.

— Вы правы, святой отец. Я пришел еще и ради того, чтобы узнать, когда отправляется кастелян в Прешпорок. Я хотел бы незаметно сопровождать его, чтобы загонщики Алжбеты Батори ему не навредили.

— Это хорошо, сын мой. В твоей помощи он нуждается главным образом сейчас!

Глаза Яна озарились радостью, когда священник рассказал ему, как геройски вел себя Микулаш Лошонский утром в замке и как неузнаваемо изменился.

— Я жизнь за него готов отдать! — вырвалось у Калины.

Пасторша, с интересом слушавшая их разговор, вдруг слабо вскрикнула и приложила палец к губам:

— Кто-то ходит под окнами кухни! — испуганно прошептала она.

Ян Калина надел шляпу, поднял брошенные костыли, зажал их под мышками, ссутулился и снова стал похож на того нищего, который явился в дом.

В окне показалось озорное, улыбчивое лицо человека, которого так испугалась пасторша. Священник и разбойник облегченно рассмеялись. Ян Поницен побежал к двери и, открыв ее, тепло встретил Павла Ледерера, человека, которого еще перед восходом солнца презирал как предателя.