Анатолий Субботин - За землю Русскую
— Сила у свеев, — кто-то тревожно вздохнул.
— Силища! — громче подхватил Офоня. — И у франков, и в немецких землях, и в иных во всех ведают, нет на белом свете сильнее войска свейского.
— А что молвил князь Александр послу?
— То и молвил, — вмешался в разговор Антон-дег-тярник. До того он, глядя исподлобья на Офоню, молча стоял в толпе. — Выйдем, молвил, навстречу, побьем вас. Свей грозил полоном, а как услыхал слово Ярославича, прикусил язык. Видано ли то, чтобы русичи кланялись свеям?
— Свей идут ладьями по Волхову, может, ты, Антош, распялишь руки, заградишь им путь? — насмешливо спросил Офоня.
— Тебе, Офоня, лучше молчать бы, — подвинулся к колпачнику и, сердито сверкнув на него глазами, вступился за Антона Тимош-серебряник. Высокая фигура его в крашенинном зипуне заслонила собой Офоню. — Не пройдут свей к Новгороду, вот что молвил свею Ярославич. А почему не пройдут, пошевели-ко о том, Офоня, под колпаком у себя!
— Мало ль что скажет Ярославич, — не сдаваясь, петушился Офоня. — Не посадский он житель, не ремесленный, не гость торговый… Князь он, не с нации пир пирует.
— То-то тебя не позвал… Именитого вотчинника.
— А кто они, вотчинники? Опора и надёжа Великому Новгороду.
— Опора, да у ремесленных что-то бока болят от этой опоры, — сдвинув на затылок колпак, засмеялся Антон-дегтярник. — Кто на кого оперся? Кажется, не мы на плечи болярские, а боляре на наши шеи оперлись. Князь Александр силен, не кланяется походя вотчинникам, вот и занадобилась им опора. За откол Новгорода от Руси вотчинники, так ли?
— Ох, так.
— На княжем дворе так-то! — крикнул Офоня.
— А ты не шуми, Офонюшка! — оборвал его серебряник. — Чешется у тебя язычок — почеши, а врать не ври. Знаем, что князь не ровня ни мне, ни тебе… Не ровня! Но он за всю Русь. И нам, городовым людям, мила Русь. За нее, за Великий Новгород, а не за вотчины болярские проливали кровь отцы и деды наши. О том и колпачникам пора бы знать.
Донесся шум со стороны моста. Показались кузнецы, оружейные мастера. Они привалили на вече всей братчиной. Впереди Никанор и Страшко.
— Кузнецы-хитрецы… Эка ватага! — раздались голоса в толпе. — Гей, Никанор, гей, Страшко, много ли копий сковали, много ли топориков боевых?
— Не до копий им было, — насмешливо скривив рот, молвил Офоня в сторону. — Светцы гнули да сковородники.
— Слышь, Никаноре, что люди толкуют: не копья ковали, а сковородники бабам. Ухватами собрались полки снаряжать.
— Языком молоть вольно, ежели рот не замазан! — крикнул в ответ Никанор. — Бывало ль когда, что ходили кузнецы позади всех?
— Шли впереди, а в горнах холодно, — выкрикнул Офоня.
— От кого слышу? Офоня? Громобой-богатырь! Офоне меч легок, ослопину Офонюшке во сто пуд…
— Хо-хо-хо! — смех заглушил последние слова Никанора.
И вдруг словно ветер подул:
— Князь… Князь… Александр Ярославич.
— На коне… С дружиной.
— Посторонись, люди добрые, дайте взглянуть!
— На коне-то прямехонек…
— А дружина… Сто богатырей, молодец к молодцу.
— Как в велик день идет… Ни копья, ни меча — ни у самого, ни у дружинников.
— Не воевать идет Ярославич, слово молвить.
Александр сошел с коня и поднялся на вечевую степень. На высоком помосте степени его видно издалека. Красный с золотою тесьмой кафтан, надетый на нем, перехватывает узорный пояс из мягкой сыромяти. Шил пояс Липко — кожевник с Раздвижи. Позади князя воевода Ратмир и алеют шубы боярские. Молчаливы нынче бояре, да и мало их. Тому занедужилось, тому место у вечевой степени на Ярославовом Дворище страшнее недуга. Обида в боярских гриднях: зачем князь собрал большое вече не у святой Софии?
Александр поднял руку. Занялся шелест у Верхнего ряда на торгу, пробежал по толпе и замер.
— Мужи новгородские! — начал Александр; голос его разнесся по всему Дворищу. — Свейский правитель Биргер послал к Великому Новгороду своего лыцаря. Приняли мы лыцаря, как чести его положено. Велел правитель свейский сказать нам, что ихнее войско стоит на Русской земле, скоро оно будет к Новгороду. Не позорно ли, мужи, слушать хвастливые речи? Римские попы благословили поход свеев, назвали его крестовым, как поход на сарацин и поганых язычников. Неужто так велика сила свейская, что покоримся без боя? Пусть рука моя, — Александр вытянул вперед руку, — не будет держать меча, пусть хула и позор падут на мою голову, если поклонюсь свейскому правителю и возьму мир на его воле! Не покорный мир дадим свеям, мужи, а соберем полки и выйдем навстречу. Желаю я, чтобы слово мое стало твоим, Господин Великий Новгород! Не от удальства, не ради славы себе говорю, мужи, а ради славы Руси, ради мира и вольной гостьбы Великого Новгорода. Свейское войско людно, но не солома ломит силу. Иду, мужи, навстречу ему с дружиною и всех, в ком сердце Храброе, сила не угасла, зову в большой полк! Так ли молвил я, мужи новгородские? Будет ли слово мое словом Великого Новгорода?
Александр умолк и обнажил голову. Не затих еще в ушах новгородцев его голос, а на степени, рядом с князем, встал Василий Спиридонович, торговый гость.
— Волен ли Господин Великий Новгород пасть под чужое ярмо? — выкрикнул он. — Волен ли принять поругание от латинских свеев?
Шум и крики новгородцев заглушили речь Спиридоновича.
— Не волим!
— Не поклонится Новгород свеям!
— Собирай полки, княже!
— Костьми ляжем…
Не слышно голосов супротивных. Красный от надсады Офоня-колпачник машет исступленно руками, кричит что-то, брызжа слюной.
Один Офоня. Качнулась толпа, захватила его, отнесла от степени.
— Не склонимся, мужи, под чужое ярмо, — когда шум утих, раздался снова голос Спиридоновича. — Не время в хоромах сидеть, ждать, покуда гром грянет; время надевать шеломы да идти под стяг княжий. Скажем, мужи, и запишем в грамоте: готовы послужить Великому Новгороду! Кто добром, кто силой, животом своим и волей…
С непокрытой головой стоит Александр на вечевой степени. Ждал он, что его слово станет словом Новгорода, но, поднимаясь на степень, все же тревожился: не начал бы кто окольную речь. Бывало так: скажут небылицу, и зашумит вече… Голос людской толпы как струны у гуслей. Но сегодня кто и хотел сказать против — молчав. Гостиные и ремесленные братчины сложились в одну речь. Скажешь против, а не ровен час — приведется под тяжелую руку…
— Кого воеводою поставит Новгород над своим полком? — крикнул Спиридонович.
— Силу Тулубьева…
— Дружинина…
— Хорош Дружинин, да хвор. Не оправился после боя.
— Князю поставить воеводу!
На степени лучник Онцифир.
— Поставим воеводою гостя Спиридоновича! — крикнул он. — Пригож молодец! Силен, на разум востер и удали вволю.
— Спиридоновича!
— Спиридоновича воеводою!..
На губах Александра улыбка. Дав утихнуть шуму о Спиридоновиче, он призвал к тишине.
— Князю слово!
— Тише! Александр Ярославин скажет…
— Спасибо за волю Великому Новгороду! — Александр ступил вперед и поклонился. — Клянусь перед святою Софией и Великим Новгородом не мириться с врагом, покуда он не побит, покуда стоит он на земле нашей и грозит полоном древним вотчинам новгородским. Будет ли на то слово Великого Новгорода?
— С тобою Новгород, княже, веди полки! — крикнул Игнат-гвоздочник.
— Зови под стяг свой людей ратных! — подхватили новгородцы слово гвоздочника.
— Тебе воля брать в полки и охочих и посошных…
Пишут дьяки имена охочих людей в новгородский ополченский полк. Меха дорогие, гривны, куны и ногаты серебряные, копья и рогатины, топоры боевые несут новгородцы. Лучник Онцифир и Сила Тулубьев принимают добро.
Выступил вперед боярин Лизута.
— От своих животов даю двух холопей да пятерым тегилеи…
Стоявший рядом с Лизутой Гаврила Олексич покосился на боярина, оборвал:
— От твоих животов, болярин, мало сулишь. Дружину снаряди! Не жалей ни копий, ни шеломов, ни железных рубашек…
Александр спустился со степени. В толпе, окружающей дьяков, он увидел Никанора. Кузнец стоял и выкрикивал свое имя. Александр позвал его.
— Ия сказан в твоем полку, княже, — приблизясь к Александру, сообщил Никанор. — С тобой жили, с тобой и в поле…
— Нет, Никаноре, — резко, будто сердясь на кузнеца, остановил его Александр. — Не тебе идти в полк, будь у себя в кузне.
— Почто, княже? — нахмурился Никанор. — Трусом не бывал…
— И я не ищу в тебе труса, а дорого твое ремесло. Тебе, Никаноре, не копьем биться с врагами, а ковать оружие для воинов, вязать кольчужки крепкие.
Видя, что кузнец собирается возражать, Александр повысил голос:
— Так сказано, Никаноре! Быть тебе у своего дела, в том моя воля и воля Великого Новгорода.
