Энн Райс - Плач к небесам
И тут неожиданно до него дошло то, что Доменико пытался ему сказать. Ну конечно! Это же его последняя ночь, потому что он уезжает в Рим! В последнее время все вокруг только и говорили что о его отъезде, и вот момент настал. Маэстро Кавалла хотел, чтобы он поехал туда пораньше и порепетировал с Лоретта. Лоретта упрашивал маэстро дать ему возможность написать оперу для Доменико, и капельмейстер, чей вкус намного превосходил талант, уступил.
Итак, момент расставания приблизился, а Тонио этого даже не заметил.
Он немедленно начал одеваться, тщетно пытаясь вспомнить, что же говорил ему Доменико.
— Я заказал для нас номер с ужином в «Ингилтерре»[31], — сообщил Доменико.
Это было то самое роскошное заведение у моря, где Тонио отдыхал после ночи, проведенной на склоне горы. На миг он замер, услышав название, но потом обулся и снял с крючка шпагу.
— Прости. Не знаю, чем были заняты мои мысли, — пробормотал он.
* * *Он испытал еще более жгучий стыд, когда они вошли в номер. Это были не те комнаты, которые отвели ему в прошлый раз, но из них открывался прекрасный вид на море, и сквозь свежевымытые оконные стекла отлично просматривалась совершенная белизна освещенного лунным светом песка.
В отдельной маленькой спальне стояла кровать, а ужин был сервирован в большой комнате — на белой скатерти и с серебром.
Все было очень мило, но Тонио не мог сосредоточиться на том, что говорил Доменико.
А говорил он о соперничестве между Лоретта и его учителем, о том, как робеет перед римской публикой, почему он должен ехать в Рим и почему не мог впервые выйти на сцену в Неаполе.
— Помимо всего, посмотри, что римляне сделали с Перголези.
— Перголези... Перголези, — прошептал Тонио. — Я слышу это имя повсюду.
Но это была одна видимость беседы. Взгляд его скользил по белым панелям стен, по нарисованным на них темно-зеленым листьям, красным и синим цветам. В приглушенном свете все казалось пыльным, сумрачным. Но упругая, бледная кожа Доменико выглядела такой нежной...
Он должен был купить ему какой-нибудь подарок. Просто ужасно, что он не сделал этого! Что теперь, черт побери, сказать в свое оправдание?
— Ты приедешь! — повторил Доменико.
— Что? — не понял Тонио.
Доменико с отвращением отбросил нож. Он закусил губу и стал похож на красивого ребенка, сердитого и обиженного. Потом взглянул на Тонио так, словно не мог поверить в происходящее.
— Приедешь в Рим, — повторил он. — Ты должен приехать! Тонио, ты ведь не из тех студентов, кого обучают из милости. Если ты скажешь маэстро Маффео, что должен поехать, он позволит тебе. Ты можешь приехать с графиней! Почему вообще...
— Доменико! Я не могу приехать в Рим! Почему я должен ехать в Рим?
Не успел Тонио выговорить эти слова, как отдельные куски разговора вдруг всплыли в его памяти.
На лице Доменико была написана такая боль, что Тонио не мог смотреть на него.
— Ты просто волнуешься, и без всякой на то причины, — решил успокоить его Тонио. — Ты произведешь сенсацию!
— Я не волнуюсь, — прошептал Доменико. Он отвернулся в сторону и смотрел куда-то в угол. — Тонио, я думал, что ты захочешь поехать туда...
— Я бы поехал, если бы мог, но я не могу вот так взять и уехать.
Видеть Доменико в таком состоянии было невыносимо. Он выглядел совершенно несчастным. Тонио провел рукой по волосам. Он чувствовал усталость; плечи болели, и больше всего на свете ему хотелось спать. Внезапно перспектива остаться в этой комнате еще хоть на мгновение показалась ему невыносимой.
— Доменико, когда попадешь в Рим, ты не будешь думать обо мне, наверняка не будешь, — сказал он. — Ты забудешь и меня, и всех, кого знал здесь.
Мальчик не смотрел на него. Он сидел, уставившись в одну точку, словно не услышал ничего из того, что сказал Тонио.
— Ты будешь знаменитым, — продолжал Тонио. — Боже мой, что сказал маэстро? Если бы ты захотел, то поехал бы в Венецию или прямо в Лондон. Ты знаешь это так же хорошо, как и я...
Доменико отложил салфетку и поднялся со стула. Он обошел вокруг стола и, прежде чем Тонио успел остановить его, встал перед ним на колени.
— Тонио! — воскликнул он. — Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Не только в Рим, но и дальше. Я не поеду в Венецию, если ты не захочешь туда ехать. Мы можем отправиться в Болонью и Милан, а потом в Вену. Или поедем в Варшаву, Дрезден, не важно куда, но я хочу, чтобы ты был со мной. Я не собирался просить тебя об этом до Рима, потому что видел, что все идет хорошо, но теперь, раз так вышло, я... Я не в силах об этом думать. Но раз все... Тонио...
— Нет. Нет, прекрати, — оборвал Тонио. — Ты не понимаешь, что говоришь, и это не обсуждается. Я не могу бросить учебу.
— Не навсегда, — убеждал его Доменико. — Только вначале, может быть, первые полгода. Тонио, у тебя есть средства! Если бы ты был беден, но ты никогда не испытывал нужды, и ты...
— Это здесь совершенно ни при чем! — воскликнул Тонио, внезапно разозлившись. — Я просто не хочу ехать с тобой! Что вообще дало тебе повод думать, что я с тобой поеду!
Тут же он пожалел о своих словах. Но было уже поздно.
Доменико отошел к окну. Он стоял спиной к комнате, и его худенькая фигурка терялась в полутьме. Тонио почувствовал, что должен утешить его.
Но он не понимал, до какой степени оскорбил Доменико, пока мальчик не обернулся и снова не приблизился к нему.
Лицо Доменико — сморщенное, маленькое — было залито слезами. Он кусал губы, и глаза его лихорадочно блестели.
Тонио был в отчаянии.
— Я и не представлял, что ты так нуждаешься в моем присутствии, — начал было он, но, испугавшись дрожи в голосе, замолчал, совершенно убитый.
Как все дошло до этого?
Он-то думал, что этот мальчик такой сильный, такой хладнокровный. Холодность была такой же частью его шарма, как красивый рот, умелые руки, изящное, податливое тело.
Пристыженный и несчастный, Тонио почувствовал себя еще более одиноким, чем когда-либо. Если бы только он мог притвориться, что любит Доменико, хотя бы на мгновение!
Но тут, словно прочитав его мысли, Доменико тихо проговорил:
— Ты не любишь меня.
— Я не знал, что тебе это нужно, — сказал Тонио. — Клянусь, что не знал! — Почувствовав, что сам может расплакаться, он разозлился. В нем проснулась жестокость, которую он так часто проявлял в постели. — Боже правый, — воскликнул он, — да кем мы вообще были друг для друга!
— Мы были любовниками! — ответил Доменико самым тихим, самым интимным шепотом.
— Не были! — возразил Тонио. — Это все игры, глупости, ничего, кроме самого постыдного...
Доменико зажал уши руками, словно не желая слушать.
— И прекрати плакать, ради Бога! Ведешь себя как самый несносный евнух!
Доменико вздрогнул. Когда он заговорил, лицо его было очень бледным.
— Как ты можешь говорить это мне? Ты должен ненавидеть себя за то, что так говоришь со мной! О Боже, лучше бы ты никогда не приезжал, лучше бы я никогда тебя не встретил! Пропади ты пропадом! Гореть тебе в аду...
У Тонио перехватило дыхание. Он затряс головой, в отчаянии глядя, как Доменико направился к двери.
Но мальчик обернулся. Его лицо было таким совершенным, что даже горе не лишило его неотразимого очарования. Страсть разрумянила его и обострила черты, и он выглядел невинным и обиженным, как малое дитя, испытавшее первое разочарование.
— Мне... Мне невыносима мысль о том, что я расстаюсь с тобой, — признался Доменико. — Тонио, я не могу... — Он остановился, словно у него перехватило горло. — Все это время я думал, что ты любишь меня. Когда ты только приехал, то был таким несчастным, таким одиноким. Казалось, что ты всех презираешь. А по ночам мы слышали, как ты плачешь, думая, что все спят. Мы слышали это. А потом ты вернулся, повязал кушак и постарался нас обмануть. Но я знал, что ты несчастен. Мы все это знали. Стоило оказаться рядом с тобой, и можно было почувствовать эту боль. Я ее чувствовал! И я думал... Я думал, тебе со мной хорошо. Ты больше не плакал, и ты был со мной. Я думал... думал... что ты любишь меня!
Тонио обхватил голову руками. Он тихо застонал и тут же услышал, как закрылась дверь и Доменико побежал вниз по лестнице.
7
Неделя была невыносимой. Бессонные ночи, потянувшиеся со дня отъезда Доменико в Рим, совершенно вымотали Тонио. Вечером, вернувшись из трапезной, он понял, что больше не может работать.
Гвидо придется отпустить его пораньше. Ни гнев, ни угрозы его не удержат.
Доменико уехал, вместе с Лоретта, на рассвете после того вечера в гостинице. Маэстро Кавалла должен был прибыть позже.
Тонио услышал смех и топот, доносившиеся из коридора.
Кто-то крикнул:
— Браво, Челлино!
Так звучал сценический псевдоним Доменико.
Тогда Тонио сорвался со своего обычного места на подоконнике, махом проскочил все четыре лестничных пролета и прорвался сквозь толпу мальчиков у дверей. Холодный воздух на миг обжег его, но он тут же увидел карету, которая собиралась трогаться. В руке у кучера уже был хлыст.
