Тоже Эйнштейн - Бенедикт Мари

— Пожалуйста, фрау Эйнштейн, позвольте вам помочь, — с учтивой улыбкой сказала Эльза, когда мы с мальчиками после Рождества собирались на поиски квартиры в Берлине. Альберт без моего ведома прислал ее в гостиницу — «в помощь» нам.

Я смотрела на рубиново-красную улыбку, нарисованную у нее на губах, не в силах выговорить ни слова. От такой ее дерзости — прийти сюда, к женщине, которую она обманывала, — я онемела.

Эльзу (она настояла, чтобы мы звали ее по имени) мое молчание не смутило.

— Я знаю всех лучших торговцев недвижимостью в Берлине. С удовольствием помогу вам отыскать подходящую квартиру, — проворковала она. Как будто она явилась сюда ангелом-помощницей ради меня и моих мальчиков, а не ради того, чтобы подобрать квартиру, где Альберту будет удобно с ней встречаться.

Я отказалась. Тет уже тянул меня за руку, а Ханс Альберт недоверчиво поглядывал на Эльзу. Мои мальчики видели то, чего не в состоянии был увидеть их отец. Что можно сказать о человеке, который смотрит в глаза тому, кого обманул, и делает вид, будто принес спасение?

Хлопнула дверь. Мальчики прижались ко мне. Хотя я никогда не рассказывала им о том, что происходит между мной и Альбертом, они все чувствовали. Их защитные инстинкты тут же пришли в полную готовность. Заглянув в их шоколадно-карие глаза, так похожие на глаза Альберта, и прошептав обоим на ухо, что все будет хорошо, я отправила мальчиков по спальням. Как бы я ни относилась к Альберту, мне не хотелось, чтобы они слышали наш разговор.

Я двинулась за Альбертом в его кабинет, где он скрылся, как только вошел в квартиру. Не поздоровавшись даже с мальчиками.

— Итак, Эльза наконец отняла тебя у меня? — проговорила я совершенно спокойно. К чему лишние слова? Лучше все прояснить сразу.

Альберт обернулся ко мне с удивленно поднятыми бровями. Когда мы приехали в Берлин, я недвусмысленно дала понять, что рассчитываю на его супружескую верность, но никогда не говорила об Эльзе напрямую. Мне было невыносимо произносить ее имя вслух — я даже предположить не могла, что он находит в этой вульгарной, необразованной матроне. Но после его шестидневного отсутствия, когда все эти дни я слышала за спиной насмешки его коллег на местном рынке, поскольку многие наши берлинские знакомые входили в давний круг общения Эльзы, этот этап был пройден.

— Эльза не может отнять у тебя то, чем ты не владеешь, — холодно ответил он.

Прежняя Милева съежилась бы от его ледяных слов, но я не дрогнула. Все так же спокойно я сказала:

— Позволь мне перефразировать. Ты бросаешь меня и детей ради Эльзы. Я правильно поняла?

На это Альберт не сказал ни слова.

— Это ведь не в первый раз, правда? Ты ведь уже давно бросил нас ради науки? — продолжала я.

Задыхаясь от злости, он выкрикнул:

— Это не я бросил тебя ради науки и других женщин. Это ты бросила меня, когда стала изводить своей ревностью и лишать любви. Это ты толкнула меня в объятия к Эльзе.

Я покачала головой, улыбаясь его ребяческим представлениям о жизни. Неужели он действительно настолько зациклен на себе, что считает, будто это я первой отказала ему в любви? Что моя потребность защитить себя и укрепившаяся в последнее время решимость возникли раньше, чем он стал мне изменять и отнял у меня мои честолюбивые научные стремления? Что это я толкнула его в объятия Эльзы? Это было настолько нелепо, что я даже не сочла нужным подбирать слова для ответа. Это было бы все равно что спорить с сумасшедшим. Притом с таким, которому слава дала в руки власть.

— Что ты улыбаешься? — спросил он сердито.

— Твои слова выдают типичный эгоизм, которого я уже привыкла от тебя ожидать. Но больше я этого терпеть не стану.

— Вот как? Я тут кое-что приготовил — думаю, тебе будет не до улыбок.

Он протянул руку. В ней был один-единственный листок бумаги.

— В самом деле? — спросила я, беря у него бумагу.

— В самом деле, — передразнил он. — Посмотри.

— Что это?

— Это список условий, на которых я готов остаться в этой квартире с тобой и мальчиками. Только ради того, чтобы не потерять связь с детьми. Что касается нас с тобой, то я хочу, чтобы у нас теперь были чисто деловые отношения, а личные аспекты свелись практически к нулю.

— Ты серьезно? — спросила я. Неужели он думает, что я — какое-то движимое имущество, на которое он может заключить контракт? Элен, будь она здесь, подняла бы крик, услышав такое требование, а что сделал бы папа, я и представить себе не могла. Даже мама не захотела бы, чтобы я оставалась с ним после этого.

— Абсолютно. Если ты не согласна на эти условия, то у меня не будет другого выбора, кроме как предложить разъехаться.

Я взглянула на лист бумаги. Он был весь испещрен каракулями Альберта и напоминал запись какого-нибудь физического эксперимента, какие мы с ним вели когда-то во множестве. Но чем внимательнее я его изучала, тем яснее становилось, что это не похоже ни на один документ, какой Альберт писал раньше. Пожалуй, вообще ни на один документ на свете.

Это был контракт, в котором было расписано ожидаемое от меня поведение. Я читала этот дикий договор пункт за пунктом, и мое возмущение росло. В бумаге перечислялись обязанности по дому, которые я должна выполнять для Альберта: стирка белья, приготовление еды, которая должна подаваться в его комнату, уборка спальни и кабинета, причем мне не разрешалось прикасаться к его столу. Еще более невероятным был список правил, которым я должна была «подчиняться» в личном общении с ним. Он требовал, чтобы я отказалась от любого общения с ним дома. Указывал, где и когда мне позволено говорить, что и как высказывать ему или в присутствии детей. Отдельным пунктом он запрещал мне претендовать на какую бы то ни было физическую близость с ним.

Этот документ действительно делал меня собственностью Альберта.

Я сказала, чувствуя, что Элен стоит рядом и поддерживает меня:

— И с чего ты взял, что я соглашусь на это? Что опущусь еще ниже, чем уже позволила тебе меня втоптать?

— Иначе я не останусь с вами в этой квартире, — проговорил он не без апломба. И тут я поняла, что он победил — независимо от того, соглашусь я или нет. Останусь с ним или нет.

Я сунула ему бумагу обратно. Грустно было думать, что я и так уже выполняла большую часть этих условий. Как же низко я пала.

Я глубоко вздохнула и спокойно сказала:

— Можешь не беспокоиться.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— Ты согласна на эти условия?

— Ну нет, Альберт, на такие условия я никогда не соглашусь. Ты можешь не беспокоиться по поводу того, оставаться ли тебе с нами в этой квартире. Мы сами уедем.

Глава сороковая

Раздался свисток поезда, и Тет захлопал в ладоши. Он не понимал, что значит этот отъезд. Для него это был всего лишь очередной переезд на новое место. Их ведь уже столько было.

Для меня же путешествие в Цюрих означало совершенно иное. Цюрих был олицетворением старой дружбы, студенческих лет, возможностей работы, здорового климата и политической стабильности для мальчиков, а также шансом на счастливую жизнь без Альберта.

Альберт стоял рядом в ожидании, когда начнется посадка. Он обнял Тета и несколько раз пытался обнять Ханса Альберта, но мой старший сын вырывался из его объятий. Ханс Альберт был далеко не так наивен (или не так снисходителен), как его брат.

Двери поезда открылись, и оба мальчика крепко схватили меня за руки. Альберт присел перед ними, чтобы попрощаться в последний раз, и в уголках его глаз блеснули слезы. Это был первый признак раскаяния или грусти, какой я видела со дня нашего приезда в Берлин.

— Почему ты такой грустный, папа? — спросил Тет, наклоняясь к Альберту и протягивая свободную руку к его глазам.

Эта теплая ласка разбудила в Альберте что-то погребенное глубоко внутри. Он всхлипнул: