Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома
— Сие — ересь, — спокойно сказал старец. — Когда так-то, зачем Господу человек? За человеком — воля. Он выбирает, куда склониться, кому служить — свезу или мраку. И сия служба — непрестанная, и усилие общее.
— А князь как же?
— Князь за народ свой представительствует. Какая молитва парода, таков и князь. Всякая власть от Господа, по грехам нашим...
— А ежели народ одного хощет, а князь по-другому делает?
— Так не бывает. Значит, в умысле своём народ хощет того, что князь делает. И всякое зло и неправда перед Господом князем по тайному помышлению народа творится!
— А ежели народ другое помышляет, а князь не слушает?
— Таковых Господь вразумляет.
— Как это?
— Кого как, — сказал монах, поднимаясь на хрупкие свои ноги и опираясь на могучего Илью, с трудом передвигаясь ко входу в пещеру, где стояли два монаха-привратника.
Обернувшись к заходящему солнцу, старец отвесил ему поклон, прочитал молитву. Залитый светом заходящего вечернего светила, он казался высеченным из багряного камня. Благословил склонившего голову Илью:
— Всё Господь управит ко благу. Не печалуйся. Уныние есть первый грех и врата всех бед. — Повернулся и пошёл, словно в раскрытую могилу, в растворенный зев пещерного хода.
Илья спустился к отроку, державшему коня. Неторопливо поднялся в седло. И долго ехал шагом, размышляя обо всём, что сказал старец. У въезда в Вышгород навстречу ему выскочил всадник.
— Илья Иванович! — крикнул он. — Горе-то какое! Вестник прискакал: князь ослеп!
Глава 4
Прозрение
Стремительный поход Владимира к Чёрному морю, как бы повторявший удар по Хазарии, принёс ему сразу видимый военный успех. Морская рать спустилась по Днепру. Рядом с нею по берегу шли пешая дружина и конница. Не доходя до моря, рать быстрым маршем пошла на перешеек, обороняемый греческими наёмниками. Ворота в Крым, в буквальном смысле ворота, которыми запирался вал, перегораживающий вход на полуостров, оборонялись отборным войском. Оно исполнилось противу киевской пешей и конной рати, но ночью его ударили в спину подошедшие с моря дружинники, спустившиеся по Днепру на ладьях. Охрана с ворот была сбита. Конница русов и славян промчалась через степной Крым и чуть было не взяла Корсунь-Херсонес, едва успевший затвориться.
Когда подошла пехота ко граду, были уже перекрыты все подступы и перерезаны все дороги, ведущие в ближние города Херсонеса и во многие вольные поселения византийцев, живших здесь с незапамятных времён. Перекрыв бухту ладьями, Владимир начал осаду города и с моря, и с суши. Владимиру нравилось море. Поставив княжеский шатёр недалеко от пристани, он приготовился стоять хоть сто лет, благо дорога отсюда на Киев была свободной и припасы к войску шли в изобилии. Утрами, когда над морем стояла голубая дымка, князь с наслаждением купался, днём скрывался от зноя в тени белоснежного шёлкового шатра и готов был жить здесь, у кромки ласкового моря, в шуме прибоя, всю оставшуюся жизнь.
Его заботило только, что город Херсонес-Корсунь был городом торговым и, по его предположениям, имел большие запасы продовольствия. Но это было не так.
Владимир рассчитал свой поход очень удачно. Город был окружён в те несколько недель мая-июня, когда старые припасы уже съедены, а новые ещё не собраны. Нивы вокруг города из зелёных ещё только начали превращаться в золотые. Виноград был размером с горошину. Старые рыбные запасы быстро, подошли к концу, а свежей рыбы наловить было невозможно. В Херсонесе начался голод. И хотя опытные и храбрые защитники города стояли на стенах крепко — осада была очень тяжёлой для горожан. Однако сдавать город жители не собирались. Вои же киевлян наступали совсем не так, как пёрли на стены Тьмутаракани. Тут и приступов-то почти не было — подходили к стенам и откатывались.
— Вот Ильи-то нет! — говорили старые дружинники. — Был бы Илья Иванович, он бы всех на стены увлёк! Вот воевода так воевода!
— Илья-то Муромец, может, и вовсе в этот поход не пошёл бы! — шёпотом, чтобы до князя не дошло, говорили дружинники-христиане. — И что он сейчас раненый лежит — Богом решено. Господь его от греха сохраняет. Шутка ли, собираются русы креститься, а христианский город воюют! Грех!
Но, разумеется, про все эти разговоры князю доносили. Он только зло усмехался:
— Мало ли что болтают! А город воюем, чтобы не думал Царьград, дескать, он Киевскому княжеству и князю Владимиру — владыка.
— Да они во владыки-то не ладились! Они нам против Хазарии помогли! Союзничали с нами, значит, а не в покорность приводили!
— Ежели они со мной дружиться хотят — пущай за меня отдадут Анну, дочь басилевса Византийского, — сказано было в шутку или как бы в шутку.
Но воеводы, зная нрав князя, всполошились:
— Ты что, княже! А ну как донесут в Царьград! Большая война через то выйти может!
— Она и без моих слов выйти может! — спокойно сказал князь. — Это ведь так, дураку на рассказ, что мы сейчас с Херсонесом крымским воюем! Нет никакого Херсонеса крымского, а есть Корсунь — владение Византии. Так что война с Царьградом уже идёт!
Князь целыми днями, не стыдясь наготы, плескался в море. Чуть не голый и послов принимал.
Послы византийские, видя такое нарушение этикета дипломатического, зубами скрипели, а ничего не поделаешь... Шла по всей Византии такая распря, что послать войска на выручку Корсуни из Константинополя не могли и флот прислать не могли...
Владимир выбрал удачный момент для удара по византийским колониям.
— Сатана бессовестным помогает! — уже в открытую сказал кто-то из христиан.
— Да! — ответил, смеясь, князь. — Я хуже, чем обо мне говорят! Я — «рабычич». И кровь во мне княжеская только наполовину, да и отец мой, князь Святослав, был злодей и язычник! Вот я каков!
Воеводы отворачивались. Византийские послы отводили глаза. Князь, в полотно завернувшись, как сенатор римский, прохаживался на фоне колонн беломраморных, от древних времён оставшихся на побережье, и только что над послами не глумился.
Ближние бояре и воеводы знали, что Владимир-князь ничего случайно не творит. И ежели сказал, как бы в шутку, про женитьбу на царевне Анне, то нужно помалкивать и ждать, что он ещё скажет, потому что мысль эта ему в голову не случайно пришла.
И они не ошиблись.
В переговорах с Владимиром посол византийский и парламентёр из Корсуни стали убеждать Владимира в бессмысленности его похода.
— Корсунь-град стоит крепко! — говорил парламентёр. — Жители сдаваться не собираются. Прими от нас выкуп и ступай домой с честью.
— Царевну Анну в жёны мне отдайте! — теперь уже твёрдо сказал князь.
— Это не в нашей власти! — пролепетал парламентёр.
— Ты женат! — сказал, поднимаясь, оскорблённый посол.
— Это не в счёт, я жён своих отошлю. Анну в жёны — вот мой сказ!
Посольство, совершенно растерявшись, ушло в город совещаться.
— Да на что тебе Анна? — гудели бояре. — Ты её и не видел никогда. Взяли бы выкуп и пошли с миром восвояси.
— А за спиной Корсунь оставили невзятой и славу, что князь Владимир взять город не мог. Византийцы хитростные слухи распускать мастера.
— Они и взятый-то город свободным объявят, а уж ежели мы сейчас отойдём, так иначе как поражением это и не назовут.
— Да что же ты им условия-то ставишь невыполнимые?!
— Это какие же?
— Да нетто Анна за язычника пойдёт?
— Пойдёт! Куда денется! Вот возьму город — и отдам его в выкуп за Анну! А тут уж Царьграду деться будет некуда. Нестроение в державе их утихнет, а мне мстить — нельзя! Я на принцессе женат...
Воеводы плевались и отходили к дружинам. Дружины переставали воевать. Так, для вида, держали стражу, чтобы корсунцы вылазку неожиданную не сделали, а больше на берегу прохлаждались. Начинала подступать жара, и стал ощущаться недостаток питьевой воды. Воду возили в бочках и расходовали экономно. Дружина начинала всё настойчивее требовать возвращения домой.
— Чего ты ждёшь? — спрашивали воеводы. — В дружине нестроение растёт. Православные Корсунь штурмовать не хотят! Чего ты дожидаешься?
— Блуда... Блуда-предателя...
— Да Блуд-то, который Ярополка выдал, давно в земле лежит...
— Ан нет! — хитро улыбаясь, говорил князь. — Блуд жив! И в каждом городе есть, и в каждом человеке! Блуд — вечен.
«Уж не безумен ли он?» — приходила одновременно мысль в головы простодушных бояр и воевод.
Князь действительно был всё время возбуждён, многословен; и всегда-то был истеричен и нервен, а сейчас стал такой, что и не подступись, чуть что — на крик срывался.
— Его Чернобог крутит, — решали меж собой славяне-язычники.
