Дэн Симмонс - Черные холмы
Паха Сапа снова улыбается.
— Нет, вообще-то мы, мужчины и женщины икче вичаза, понимаем друг друга, когда разговариваем. Как это происходит между двумя разными полами в любых языках и культуре, по моему необразованному представлению.
— Так как же мне, женщине, сказать: «Привет, Паха Сапа. Как дела сегодня?»
Паха Сапа откашливается. Он сильно нервничает и не рад тому, что у них завязался этот разговор. Он почти ничего не знает о том, как надо ухаживать, но прекрасно понимает, что если ты будешь смеяться над красивой женщиной или давать ей примитивные уроки языка, то не произведешь на нее хорошего впечатления и не сумеешь снискать ее расположения. «Ухаживание? Ты что думаешь, ты этим здесь занимаешься, недоумок?» — спрашивает в его голове голос, подозрительно похожий на голос Джорджа Армстронга Кастера.
Он отвечает ей вполголоса:
— Ну, прежде всего приветствие «хау» используется только мужчинами. А «хе» в конце предложения…
Он отчаянно пытается вспомнить уроки отца Джона Бертрана, самого толстого, умного и доброго брата в Дедвудской палаточной школе, вспомнить основы латыни и греческого, которые тот пытался втиснуть в непробиваемый череп двенадцатилетнего Паха Сапы… но в памяти возникает только жара в палатке летом, сильный запах разогретого лучами солнца холста и соломы, которую отец Пьер Мари клал на пол, словно пять мальчиков в палатке (два мексиканца, один негр, один белый и Паха Сапа) были домашним скотом, а не… нет, постойте…
—.. это вопросительная форма, так сказать, и она используется мужчинами и женщинами в неформальном общении, но если бы это была официальная ситуация, например разговор на Совете, то я бы… то есть мужчина лакота… закончил бы вопрос словом «хво»… или «хунво»… или еще как-нибудь в этом роде. Да, вот еще, «хан» в устах мужчины означает «привет», а в устах женщины — «да».
Мисс де Плашетт вздыхает, но, кажется, не от скуки, а от кажущейся на первый взгляд сложности языка, на котором говорит народ ее матери. Она по-прежнему улыбается.
— Значит, вы хотите сказать, что если мужчина лакота говорит мне «привет», а я ему отвечаю тем же словом, то тем самым просто отвечаю «да» на любое его предложение?
— Понимаете… гм… это…
Она спасает его, прежде чем румянец зальет темной краской его и без того темное лицо.
— Так как мне сказать «Привет, Паха Сапа»?
— Паха Сапа, хан.
— А как женщина скажет мужчине… вам: «Привет, очень рада вас видеть»?
— Паха Сапа, хан. Лила таньян васин йанке. Только вы не могли бы… не должны… подойти и сказать это.
Ее улыбка кажется почти дразнящей.
— Правда? Почему?
Паха Сапа снова откашливается. Его единственное спасение в том, что она, как и сказала, не смотрит на него во все глаза. Она одновременно смотрит и на озеро, и на Белый город, а их вагончик быстро — слишком быстро — поднимается к вершине этого второго, последнего (они больше никогда не увидятся — он уверен) и чересчур скорого, на его вкус, движения колеса мистера Ферриса.
— Потому, мисс де Плашетт, что в культуре икче вичаза женщины не заговаривают с мужчинами. Они никогда первыми не говорят «привет».
— Даже своим мужьям?
Она явно поддразнивает его. Он открывает рот, чтобы ответить, понимает, что его рот оставался открытым в течение всего времени, пока их вагон переваливал через вершину, а потом выдавливает из себя:
— Я никогда не был женат.
Теперь она смеется вслух. Звук ее смеха такой тихий, что он почти теряется за громкими восклицаниями и взволнованными разговорами пассажиров вагончика, но Паха Сапа на всю жизнь запомнит чистые тона этого легкого, дружеского смеха.
Она снова прикасается к его предплечью.
— Хорошо, сдаюсь. Я не выучу женского языка икче вичаза за два поворота колеса мистера Ферриса. Но скажите, есть ли какое-нибудь особое слово, которым лакотские женщины приветствуют кого-то, кто им очень нравится… близкого друга?
Теперь у Паха Сапы так сдавило горло, что он с трудом произносит слова.
Она наклоняется к нему, ее глаза теперь устремлены только на него, и она очень тихо говорит:
— Маске, Паха Сапа. Лила таньян васин йанке…
Это все равно неправильно, потому что… это не имеет значения. Сила ее дружеского приветствия и этого «Я очень рада вас видеть»… Она выделяла каждый слог именно так, как перед этим сделал Паха Сапа, вот только дополнительно подчеркнула слово «очень»… Услышать, как она говорит это ему на его языке… Он этого никогда не забудет. Он в этот момент думает, что, наверное, именно эти слова вспомнит перед смертью.
— Мы почти закончили, Паха Сапа. Я ненасытная женщина. У меня к вам еще три просьбы. Прежде чем мы пойдем к папе у Большого бассейна в шесть…
Она смотрит на крошечные часики, что прикреплены ленточкой к ее блузке.
— … еще девяносто минут! Итак, три нахальные просьбы, Паха Сапа.
— Я сделаю все, что вы попросите, мисс де Плашетт.
— Первое: по крайней мере до тех пор, пока мы не встретим папу и других джентльменов, пожалуйста, называйте меня Рейн, как вы обещали и даже сделали пару раз.
— Хорошо… Рейн.
— Второе… и это просьба глупой женщины, поскольку вам, кажется, в них так жарко… Пожалуйста, снимите перчатки, когда мы сойдем с колеса.
— Хорошо, мисс… Да. Да, конечно.
— И наконец, скажите мне, как по-лакотски звучит мое имя. Рейн.
— «Рейн» по-лакотски… магазу.
Она пробует несколько раз произнести это, а прерии тем временем исчезают из виду, под ними появляются мидвей, посадочные мостки. Она очень тихо произносит:
— Мама была права. По-английски это красивее.
— Да, Рейн.
Паха Сапа еще ни с одним утверждением не соглашался с такой охотой. Вагончик движется медленнее. Смех, восклицания и возгласы одобрения других пассажиров становятся громче.
— Это, конечно, уже будет четвертая просьба, Паха Сапа, но как сказать по-лакотски «До встречи»?
Не думая ни о грамматическом роде, ни о чем еще, Паха Сапа заглядывает в ее карие глаза и говорит:
— Токша аке васинйанктин ктело.
— Я спросила об этом, Паха Сапа, ведь папа решил, что должен вернуться к миссионерской деятельности, и в сентябре мы уезжаем в Пайн-Риджское агентство на территории Дакоты… кажется, это недалеко от того места, где, как сказал мистер Коди, живете вы.
Паха Сапе и нужно-то всего сказать: «Нет, недалеко», нона сей раз он не может выдавить из себя ни звука.
Громадное колесо останавливается, их вагончик раскачивается, поскрипывает, успокаивается. Проводник (с жестяной бляхой, на которой выдавлено что-то иное, чем Ковач, но Паха Сапа на время утратил способность читать по-английски) открывает двери, чтобы они могли выйти, прежде чем в вагончик втиснутся следующие шестьдесят человек.
Дальнейшие девяносто минут восхитительны и бесконечно насыщенны для Паха Сапы, но они пролетают как девяносто секунд.
По пути к тому месту, где они должны встретить отца Рейн, — на ступеньках возле увенчанного куполом здания администрации с западной стороны Большого бассейна, — они заходят в павильон изящных искусств с его множеством картинных галерей к северу от Северного пруда, потом чуть не бегом подходят к Женскому дому — Рейн очень хочется постоять у стены, расписанной художницей Мэри Кассат;[80] аллегорический смысл росписи был бы потерян для Паха Сапы, если бы Рейн не пояснила ему; потом они неспешно прогуливаются по Лесистому острову, а июльский день тем временем медленно переплавляется в золотой июльский вечер. Паха Сапе остается только жалеть, что они не будут вместе, когда зажгутся тысячи электрических огней. И потом, снова спрашивает он себя, каково это было бы — прокатиться на колесе Ферриса вечером.
На Лесистом острове, где они присаживаются ненадолго на удобную скамейку в тени рядом с Розовым садом, чтобы выпить охлажденный лимонад, купленный в одном из многочисленных киосков, Паха Сапа выполняет свое обещание, снимает слишком плотные, пропотевшие перчатки и швыряет их в ближайшую мусорную корзину.
Рейн смеется, ставит стаканчик с лимонадом на скамейку и аплодирует.
Паха Сапу не тревожит, что теперь случайное прикосновение к ней может обернуться незваным видением. Она не сняла свои белые перчатки, а у ее блузки такие длинные рукава, что почти полностью закрывают запястья. И потом, осталось всего несколько минут — скоро они увидят ее отца.
Но она удивляет его еще раз.
— Паха Сапа, мистер Коди сказал моему отцу, что вы дружили с Сидящим Быком.
— Да. То есть мы не были близкими друзьями — ведь он гораздо старше меня. Но я его знал.
— И вы были с ним… с Сидящим Быком… когда его убили?
Паха Сапа переводит дыхание. Он не хочет говорить об этом.
Он чувствует, что это только отдалит от него молодую женщину и ее отца. Но он пребывает в таком состоянии, когда не может и не смеет ни в чем ей отказать.
