Иоаким Кузнецов - На холмах горячих
улыбнулся Хастатов.— Вернемся из Кизляра, я довезу тебя до Моздока, а там линейный доктор выдаст тебе свидетельство, где будет сказано: прапорщик Нижего
родского полка господин Лермонтов, следуя к месту службы в Кахетию, по дороге захворал, пролежал в полковом лазарете неделю.
Так и сделали. В Кизляре в гостях у Павла Ивановича Катенина поохотились в зарослях камышей на уток. А потом в Моздок. Там Лермонтов получил свидетельство о недельном пребывании в лазарете, распрощался с Хастатовым и по Военно-Грузинской дороге выехал в Кахетию.
В тот же год в начале зимы в Пятигорск к старикам Шан-Гиреям приехал Хастатов уже в штатском. Павел Петрович, чем-то напоминающий крымского татарина, удивленно уставился на родственника:
— Еким, пошто не в военной форме?
— А я все-таки, добился, выхлопотал отставку,— довольно ответил Аким Акимович.
— Значит, в «Земной рай» теперь?
— Да! Уж теперь я развернусь.
— Ну, а какие новости в Ставрополе?
— Нижайший поклон от свояка, Павла Ивановича Петрова, с превеликим удовольствием передаю,—га-лантно наклонил голову Хастатов.— Второй поклон от Мишеля.
— А он как оказался в Ставрополе?
— Случай, дорогой зятюшка! Из Грузии Мишеля по делам службы сразу же направили в Азербайджан с весьма важным поручением. Оттуда он берегом Каспия приехал на Терек, по Черкасскому тракту на Кубань, а затем в Ольгинское укрепление, где стоял его эскадрон. Но своих не застал на месте: эскадрон пошел сопровождать государя, ехавшего в Грузию инспектировать войска укрепления Линии вдоль берега Черного моря. Мишель на перекладных — в Ставрополь...
— Зачем?—перебил Хастатова Шан-Гирей.— Ехал бы вслед за своими.
— Да, я не сказал, что еще на первом пути в Оль-гинское Мишеля обокрали контрабандисты в Тамани; вещи, деньги, оружие — все стащили. Остался гол как сокол. Вот и пришлось в Ставрополе занять у Петрова денег да заказывать зимнее обмундирование, купил оружие. А пока портные шили, он снял номер у Найтаки и пишет, знаете ли, «Записки офицера с Кавказа». Там и описал, как его обокрали в Тамани, а потом еще два случая из моей жизни: про татарочку — ту, которая жила у меня,— и про то, как я в Червленой скрутил руки пьяному казаку, зарубившему шашкой офицера.
— Теперь ясно, благодарю, объяснил.
— Ясно, да не все, главные новости еще впереди,— загадочно сказал Аким Акимович.
— Вот как? Что же еще?
— Государь император повелел перевести Мишеля в Россию, в Новгород, в Гродненский гусарский полк.
— Ай, как хорошо!—радостно всплеснул руками Павел Петрович.— Все ж таки Елизавета Алексеевна вызволила внука с Кавказа. Вот молодец!
— Без помощи других людей вряд ли бы вызволила,— возразил Хастатов.
— Кто же помог?
— Есть у нас на Кавказе порядочные люди с большими чинами. Командир Нижегородского драгунского полка полковник Безобразов— вот кто помог нашему Мишелю.— И Хастатов рассказал о том, что ему по секрету передал генерал Петров. Оказывается, когда Николай I проводил смотр нижегородцев в Кахетии, то спросил Безобразова о Лермонтове, которого не было в строю. Безобразов ответил, что прапорщик Лермонтов исполняет весьма ответственное поручение: достав-
ляет важный приказ главнокомандующего бакинскому коменданту. На вопрос царя о службе прапорщика Безобразов ответил: «Сверх всяких похвал, с усердием и честью, ваше величество!» Вот после этого-то государь и смилостивился, повелел перевести Мишеля в Россию...
— Мишель, наверное, рад... Махнул поди в Тарханы. Елизавета Алексеевна, горемычная, все глаза выплака-ла,—-сказал Шан-Гирей.
— Пока нет,—махнул рукой Аким Акимович,—не в Тарханы и не в Новгород к новому месту службы поехал, а снова в Кахетию.
— Зачем?
— Надо, говорит, попрощаться с офицерами полка и лично отблагодарить Безобразова за выручку. И поехал не один, а с декабристом, князем Одоевским, которому заменили сибирскую ссылку службой рядовым в Нижегородском полку.
— Вот она, молодежь!—всплеснул руками Павел Петрович.— Елизавета Алексеевна ждет не дождется его, а он, видите ли, поехал прощаться в Кахетию, на другой край света...
ПОСЛЕДНИЕ СВИДАНИЯ
Летний сезон 1838 года был на редкость шумным. Приехало много семей дворян, чиновников, купцов и промышленников, офицеров и солдат. Бульвар кипел от народа, на базарном пятачке и в лавках не протолкнуться. Были забиты полностью номера ресторации, частные квартиры нарасхват, и местные владельцы домов заламывали высокие цены. Гости, вздохнув, безропотно платили: не жить же под открытым небом.
К врачам казенных заведений попасть тоже не просто: надо выстоять в очереди полдня, легче — у частника. Частной практикой занимались и военные доктора.
Сделав обход в палатах офицерского госпиталя, Майер направился к себе на квартиру, зная, что там ожидают его пациенты. Ему хотелось закончить прием и пойти в Емануелевский сад на представление приехавших иллюзионистов — редкое развлечение в здешних местах.
Вот и серенький, неказистый дом в верхней части города. В коридорчике уже ждали дамы и господа. Один
за другим входили они в «лекарскую», разочарованно оглядывались, какая убогость: ни ковров, ни картин, как у других, стол, два стула, кушетка, накрытая белой простыней, да умывальник в углу. Но зато сверкающая чистота и свежий воздух, проникающий через открытое окно, откуда доносилось птичье щебетание.
Последнего посетителя Майер отпустил перед закатом солнца. Посмотрел на часы: надо спешить. Снял халат, помыл руки, велел хозяйке убрать «лекарскую» и вошел в смежную комнату, где на столе ожидал его легкий ужин. Только успел выпить молока, как из-за портьеры показалась хозяйка:
— Николай Васильевич, кто-то еще просится к вам.
Майер сердито махнул рукой, хозяйка поняла жест,
но через минуту снова показалась ее голова в чистом белом платке:
— Не уходит, говорит, крайне нужно.
- — Кто он?
— По одежде — солдат, мундир белый.
«Солдат в белом мундире?.. Такую форму носят нижние чины Нижегородского драгунского полка... Интересно, зачем пожаловал нижегородец?»—недоуменно подумал Майер.
— Фамилию не называл?
— Нет, но очень уж просится.
— Хорошо, сейчас выйду...
У порога приемной стоял невысокого роста рядовой. Благородные черты лица — высокий лоб, большие голубые глаза, прямой нос, аккуратные усы. Солдат снял фуражку, приятным голосом представился:
— Честь имею, Одоевский Александр Иванович.
«Одоевский!.. Да это же декабрист, друг Бестужева!»— пронеслось в голове доктора. Вспомнились бестужевские слова: «Кроткий, умный, прекрасный князь
Александр был рожден для науки и искусства. Но, как всякий истинный патриот отечества, он не мог равнодушно смотреть на человеческие страдания и вступил в тайное Северное общество...»
Николай Васильевич знал, что этот человек, будучи еще совсем юным офицером лейб-гвардии, первым 14 декабря вывел взвод Московского полка на Сенатскую площадь. Верховный суд приговорил его к двенадцатилетней каторге. Одоевского заковали в цепн и доставили в Читинский острог.
«Так вот он какой!»—подумал Майер, пригласив гостя сесть, и задал традиционный вопрос:
— Жалуетесь на здоровье, Александр Иванович?
Одоевский улыбнулся:
— Благодарю, я вполне здоров. Позвольте спросить вас о недавно погибшем Бестужеве. Два года назад вы лечили Александра Александровича, как он тогда выглядел...— гость не договорил, видимо, недовольный тем, что начал разговор прямо в лоб, неловко.
— Физически плохо, а душой — нет, не могу так сказать. Он был стоек и бодр. Надеюсь, таким и остался до последнего часа своей жизни,— ответил Майер и спросил гостя:
— Скажите мне теперь вы, Александр Иванович, как остальные ваши друзья там, в Сибири, не сломились духом?
Это был самый больной вопрос для Майера, интересующегося проблемами духовного и физического здоровья человека. Он считал, что высокий моральный настрой — основа психического и физического здоровья человека. Жив дух, живо будет и тело. Одоевский вздохнул и с грустью сказал: н
— Те, кто сломлены каторгой, уже давно погибли.
— Но почему одни выжили, перенесли все ужасы ссылки, а другие не выдержали?
— Что помогло выжить?— переспросил гость.— Убеждение в правоте нашего дела, Николай Васильевич.
Большие глаза Майера потеплели. Подтверждаются его мысли. Но еще один вопрос волновал Майера. Он знал, что год назад кроме Одоевского из сибирской ссылки на Кавказ привезли отбывать наказание в действующей армии еще пять декабристов. Почему снисхождение было оказано не всем?
На этот вопрос Одоевский ответил:
