Иоаким Кузнецов - На холмах горячих
9*
чужое, и не нарадуется собственным безобразием и уродством...»
Еще тогда, несколько лет назад, Белинский считал Сатина, человека образованного, гуманного, но склонного к ленивой мечтательности, непригодным для жестокой борьбы с самодержавием, которую вели кружковцы Герцена. Для такой борьбы он был слишком нежен, хрупок и мил, как нежная девушка со слабым характером. Теперь же, после тяжелой ссылки в Симбирске, он был совсем сломлен и беспомощен. Белинскому по-челеве-чески жалко было Сатина, он хотел поддержать его и потому согласился посетить его квартиру.
— А я подготовил вам сюрприз!—улыбаясь, сказал Сатин.
— Какой же?
— Уговорил прийти на встречу с вами нашего университетского товарища Мишеля Лермонтова.
— Лермонтов разве здесь?
— Лечится.
Белинский хотя и знал, что Сатин учился с Лермонтовым в Московском университете, но не помнил его. Обратить внимание на молодого поэта заставило Виссариона Григорьевича нашумевшее в Петербурге дело о стихотворении «Смерть поэта», в котором критик сразу почувствовал всю силу политического обвинения самодержавию. И теперь с интересом согласился встретиться с подающим надежды литератором.
Они вышли из ресторации, пошли по Дворянской улице вверх к усадьбе Арешева: здесь в одном из домов жил Сатин. В просторной комнате стол был завален книгами и журналами, книги были и на полках: беллетристика, философия, экономика, религия. «Неужели все это Николай привез с собой из Симбирска?—удивился Белинский.
— А где же твой «сюрприз»?
Тот обеспокоенно взглянул на часы, потом подошел к окну и тихо сказал:—А вот и он.
Открылась дверь, в комнату шагнул прапорщик, придерживая левой рукой саблю, чтобы она не стукнула о порог. Виссариону Григорьевичу бросилось в глаза смуглое лицо с выразительным взглядом, припухлый, словно у ребенка, рот, широкоплечая невысокая фигура.
— Мишель, это Виссарион Григорьевич, познакомь-тесь,—сказал Сатин, приветливо кивнув в сторону Белинского. Он ожидал, что Лермонтов подаст критику руку. Но молодой поэт сдержанно поклонился. Сел и бесцеремонно стал изучать лицо московского гостя. Увидев, что Белинский не выдержал его взгляда и смутился, опустив глаза, Лермонтов усмехнулся и отвернулся от знаменитого критика с разочарованным видом. Весело, с хохотом принялся рассказывать Сатину курортные сплетни.
Виссарион Григорьевич испытывал чувство досады: автор известных стихотворений казался пустым светским болтуном. Чтобы убедиться в том, что ошибается, Белинский сказал:
— Михаил Юрьевич, а мы с вами почти земляки. Я родился и вырос в Чембаре, а вы росли в Тарханах. Нас разделяли всего четырнадцать верст.
— Да, почти,— с холодной благосклонностью ответил Лермонтов и опять принялся рассказывать Сатину про какого-то князя, которого любовница застигла в объятиях хорошенькой банщицы Дашеньки.
«Да перестаньте дурачиться!»—хотел сказать Белинский, но, увидев, что Лермонтов взял с полки книги Дидро и Вольтера и поставил обратно, Виссарион Григорьевич спросил:
— Что, не нравятся французские энциклопедисты?
Михаил Юрьевич насмешливо посмотрел на критика:
— Дидро?.. У нас в юнкерском училище о нем говорили: «Люблю Дидро, ума ведро»— не много ли?— и захохотал.
Белинский чувствовал, что вот-вот взорвется, тяжело нахмурил брови и твердым голосом спросил:
— И о великом Вольтере вы такого же мнения?
— Относительно вашего Вольтера я вот что скажу. Если бы он теперь явился к вам в Чембар, его ни в один дом не взяли бы в гувернеры.
Виссарион Григорьевич побледнел, с возмущением глядя на прапорщика, который, опираясь рукой на эфес сабли, отвечал ему явно вызывающим на ссору взглядом.
— Ну и «сюрприз» вы мне приготовили!—бросил Белинский Сатину, схватил фуражку и быстро вышел.
— Мишель, зачем ты с ним так?—с мягким укором спросил Сатин.— Белинский замечательно умный человек. У вас мог получиться интересный разговор. Зачем ты всех вышучивал, даже Вольтера?..
— А я не вышучивал!—вдруг серьезно сказал Лермонтов, взял со стола журнал «Молва», развернул его, показал на статью:
— Вот твой Белинский сам же пишет, что автори
тет Вольтера упал. Даже в провинции его признают только разве какие-нибудь дряхлые свидетели «времен очаковских и покоренья Крыма». Вот здесь послушай что написано: «Вольтер во все течение своей долгой
жизни никогда не умел сохранить собственного достоинства. Наперсник королей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения, Вольтер и в старости не привлекал уважения к своим сединам: лавры, их покрывающие, были обрызганы грязью. Он не имел самоуважения и не чувствовал необходимости в уважении людей...»—Лермонтов бросил журнал на стол и продолжал с горячностью:— Если ты не читал эту статью, то прочти, и ты поймешь, что есть два Вольтера. Я сказал Белинскому не о поэте, не о человеке огромного ума, а о Вольтере — придворном прихлебателе, льстеце, бывшем на содержании у королей.
Сатин вскочил с дивана, кинулся к двери, но Михаил Юрьевич остановил его:— Ты куда?
— Вернуть Белинского. Произошло недоразумение. Ты объясни ему.
— Не к спеху. Еще встретимся когда-нибудь...
В конце июля погода в Пятигорске испортилась. Небо заволокло, пошли дожди. Утром долину Подкумка закрывал туман. «Водяное общество» постепенно перемещалось в Кисловодск, где всегда ярко светило солнце. Уехал туда же и Майер.
Михаил Юрьевич скучал, в свободное от процедур время приводил в порядок дневник, в котором делал короткие записи об увиденном, услышанном и пережитом здесь, на Кавказе, пейзажные зарисовки, портреты знакомых. Их слова, мысли. Возможно, пригодится когда-нибудь. На первой странице была такая запись: «Вчера я приехал в Пятигорск... Нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подножия Ма-шука... Вид с трех сторон чудесный. На запад пятиглавый Бештау синеет... На восток смотреть веселее: внизу передо мной чистенький, новый городок...»
На бульваре Лермонтов как-то встретил семью московского подполковника в отставке Соломона Марты-
нова, в доме которого часто бывал, учась в университете. Впереди шел подполковник с супругой. Сзади в трех шагах — сын Николай, поручик, и дочь Наталья. Николай, товарищ по юнкерской школе, раздался в плечах, появилась надменность во взгляде — вместе с орденом Св. Анны, которым был награжден за участие в экспедициях на Кавказе.
Постояли, поговорили, вспоминая прошлое. Мартыновы уже знали, почему Лермонтов оказался на Кавказе.
— А ты, Мишель, все такой же юноша — заметил отец семейства, намекая не то на малый рост поэта, не то на ветер в голове. С гордостью кивнул на сына:—А наш Николай смотри каков герой!
Старики пошли впереди, а молодые остались. Мартынова смотрела на поэта восторженными глазами. Николай— с усмешкой, с чувством превосходства. Похвастался:
— А я жду приказа о производстве из поручиков в капитаны. Не я буду, ежели не перегоню отца в чине. Послужу царю и отечеству!—добавил он, отдавая честь проходящему мимо полковнику. Полковник остановился и, отозвав Николая в сторону, кивнул в сторону Лермонтова, спросил о чем-то. Николай обстоятельно отвечал.
— Мишель, вы не забыли меня?— спросила девушка.
— Это невозможно, Наталья Соломоновна!—отве-тил поэт.
— Мы уже давно живем здесь, а встретились впервые. Приходите к нам,— Мартынова назвала адрес.
— Неудобно беспокоить ваших родителей. Ваш батюшка не особенно будет рад мне.
— Тогда встретимся наедине,— смело сказала она.
— Возможна ли такая встреча?
— А почему нет?.. Сегодня, перед ужином.
— Где?
— Вот здесь,— Наталья Соломоновна показала глазами на грот, чернеющий в скале ниже Эоловой арфы.— Николай уедет на пикник-со своей компанией, а батюшка с матушкой на вечер воду не принимают. Я хожу одна.
Подошел брат, взял девушку под руку, и они, раскланявшись, пошли догонять отца и мать.
Перед закатом Михаил Юрьевич пришел к Елнза-
ветинскому источнику, выпил воды и направился по дорожке к гроту, слегка опасаясь, не подшутила ли Наталья Соломоновна.
Войдя в пещеру, Лермонтов увидел в дальнем углу на скамейке знакомую фигурку в белом платье...
На второй встрече Наталья Соломоновна с горечью сказала:
— Николая отзывают срочно к месту службы. А батюшке здешние воды не помогают. Лекарь посоветовал попробовать нарзанные ванны. Завтра мы уезжаем в Кисловодск. Приезжайте, Мишель, я буду ждать! — добавила она.
После отъезда Мартыновых стало еще скучнее. «А не махнуть ли и мне в Кисловодск — попробовать лечение нарзаном?»— подумал он...
И вот Лермонтов в Кисловодске. И снова встретился он с семьей Мартыновых. Мать и отец, видимо, догадываясь о чем-то, не отпускали Наташу от себя. При встречах они холодно отвечали на поклон Михаила Юрьевича. Сзади них, заметил Лермонтов, всегда следовал с костылем в руках и георгиевским крестом на груди смуглый щеголеватый юнкер. Вскоре юнкер уже прогуливался рядом с четой Мартыновых, что-то бурно, с эффектными жестами рассказывал им. Родители с благосклонным вниманием слушали, а дочь, судя по всему, внимала говорившему безучастно.
