Иоаким Кузнецов - На холмах горячих
По дороге на Кавказ, к месту службы в Нижегородском драгунском полку, Лермонтов сильно простудился: весна была капризной, метели сменялись оттепелью с дождем, порывистый холодный ветер рвал шинель, мерзли ноги, обутые в легкие шевровые сапожки. В Ставрополе заехал к дядюшке, женатому на двоюродной сестре матери Михаила Юрьевича, генералу Петрову. Павел Иванович, хорошо знавший Мишу по первым приездам на Кавказ, встретил племянника радушно. Увидев, что лицо его пылает жаром, немедленно отвез в Ставропольский военный госпиталь. Там ревматического больного лечить отказались, ссылаясь на то, что ему помогут только минеральные ванны, и посоветовали генералу Петрову направить родственника в Пятигорск...
И вот теперь, подлечившись, Лермонтов упросил Реброва дозволить ему жить не в переполненной офицерской палате, а на частной квартире. И Тот дал такое разрешение.
Дядька поэта нашел квартиру, и они поселились на окраине Пятигорска, у самого подножия Машука, где были чистый воздух и свежая зелень поляны, на которой местные жители косили сено.
В комнате стояли грубой солдатской работы деревянный стол, колченогий стул, на стенах висели лубочные картины и кривое зеркало, взглянув в которое, Лермонтов не узнал себя — на него смотрели карикатурно вытянутый лоб, узкие глаза, растянутый до ушей рот.
Пообедав, Михаил Юрьевич, опираясь на посошок, сделанный Андреем Ивановичем, спустился к Николаевской купальне, принял там ванну. К вечеру пошел на то место, где когда-то стоял дом Хастатовых. Теперь здесь плотники расчищали площадку под каменное здание новых ванн.
Лермонтов постоял, с грустью вспоминая о своих вылазках с Акимом Хастатовым. Много воды утекло
с тех пор. Аким давно уже окончил Николаевское кавалерийское училище, служил прапорщиком лейб-гвардии Семеновского полка, награжден орденами за храбрость в польском походе и теперь служит адъютантом начальника Кавказской линии генерала Петрова.
Поэт посмотрел на скалу, где когда-то стоял сторожевой пост и ночью протяжно перекликались часовые: «Слушай...» Теперь здесь высилась на восьми колоннах Эолова арфа, откуда любители видов наводили телескоп на Эльбрус.
Ниже Эоловой арфы в скале был выдолблен грот. Лермонтов по дорожке поднялся к нему, посидел на каменной скамейке, отсюда открывался вид на Елизаветинский источник и палаточную галерею рядом с ним.
Михаил Юрьевич спустился к бульвару. Напротив Николаевской купальни, около грота Дианы, толпился народ, с интересом рассматривая что-то черное, стоящее у правой колонны. Поэт подошел к гроту и увидел, что это чугунная плита с надписью о восхождении на Эльбрус. До позднего вечера на бульваре играл полковой оркестр. В Емануелевском парке афиши приглашали на концерт и театральные представления.
На другой день Лермонтов пошел с дядькой к портному: надо было сшить недавно введенную форму Нижегородского драгунского полка: эффектный мундир с красным воротником и темно-зеленой выпушкой.
— Зачем, ваша милость, заказывать, у меня готовый есть,— сказал лысый, в очках портной, услужливо подавая мундир нового образца.
— А если не подойдет?—усомнился Михаил Юрьевич.
— Подойдет, господин корнет. У нас глаз наметан. Вы только вошли, а я сразу определил, каков нужен вам размер. И .по ширине плеч, и по талии. Надевайте, нигде не будет жать или морщиться,— расхваливал товар мастер.
Лермонтов надел мундир и оглядел себя в зеркале. Действительно, мундир сидел изящно, подчеркивая ширину плеч и тонкую талию, скрывая легкую сутуловатость.
Лермонтов велел Андрею Ивановичу унести домой мундир, а в новом вышел на бульвар. Остановился перед небольшим домом с вывеской «Депо различных галантерейных, косметических и восточных товаров. Никита Челахов». В витрине были выставлены модные шляпы, французские вина, коробки с турецким табаком, персидские ковры, книги и журналы.
Михаил Юрьевич вошел. За прилавком стоял средних лет армянин с темным лицом и крохотными усиками.
— Нет ли у вас последнего номера журнала «Современник?»
— Все, что есть в мой депо, к вашим услугам, господин прапорщик,— хозяин любезно пригласил гостя пройти вперед и распахнул перед ним дверь в соседнюю комнату, заставленную стеллажами, полными книг. Здесь были и свежие номера столичных журналов. «Да здесь целый книжный магазин!»—обрадовался поэт.
В углу стоял с книгой в руках огромного роста в длинном белом мундире и в сапогах со шпорами белокурый красавец солдат. Увидев вошедшего, он молодцевато вытянулся:
— Честь имею, рядовой Нижегородского драгунского полка Колюбакин!—приятным голосом представился он. -
Лермонтов уже слышал, что здесь поправляет свое здоровье разжалованный из корнетов в солдаты за оскорбление командира полка Колюбакин, воспитанник Царскосельского лицея. О нем говорили, что это человек образованный, но чрезвычайно вспыльчивый, «бешеного нрава». Несколько лет он прослужил на Кавказе, много раз показывал бесстрашие, за что был представлен к- производству в прапорщики. Хотя приказа еще не было, но Колюбакин уже заказал мундир, темно-зеленые широкие казачьи шаровары, купил черкесскую шашку, отделанную серебром, и серебряные с кавказской чернью напатронники на золоченых цепочках.
«Так вот он каков!»—подумал Лермонтов, поглядывая на гиганта, который снова сосредоточенно углубился в чтение книги.
— Что читаете с таким увлечением?—спросил Михаил Юрьевич.
— Нашего Марлинского!—воскликнул Колюба-
кин.—Его сочинения я всегда читаю с восхищением. Но выше всего ставлю повесть «Аммалат-Бек»,— солдат потряс книгой и начал с жаром говорить о достоинствах повести, неистовых страстях, захватывающе изложенных в произведении.
Лермонтов усмехнулся. Его как всегда раздражали пышные фразы. С чуть заметной иронией поэт заметил:
— В юности я так же, как вы, увлекался повестью «Аммалат-Бек».
— В юности?.. А теперь?—насторожился Колюбакин.
— Теперь нахожу характеры, написанные автором, искусственными, хотя сюжет взят из жизни, и многие картины нравов, как говорят, списаны с натуры.
— Что-то подобное писал критик Белинский в журнале «Телескоп»,— словно упрекая за то, что он повторяет чужие слова, сказал Колюбакин.
— Да, у Белинского много верного,— холодно ответил Лермонтов, давая понять, что ненужный разговор следует прекратить, и хотел было подойти к полке и взять последний номер «Современника», но вздрогнул от неожиданно громкого крика:
— Вы так же оскорбляете Марлинского, как этот студент-недоучка!—Лермонтов с недоумением посмотрел на солдата, который угрожающе надвигался на него.— Я этого не оставлю! Мы будем стреляться! Я произведен в офицеры. И как только придет приказ из Петербурга — к барьеру!
— Всегда к вашим услугам,— спокойно ответил Михаил Юрьевич и добавил:—Хотя считаю, что справедливая критика не может оскорблять сочинителя.
Из дверей высунулось испуганное лицо Никиты Че-лахова:
— Господа, что тут происходит?
— Он оскорбил Марлинского!—энергичным жестом показал солдат на прапорщика.
— Это недоразумение, господин Колюбакин. Автор стиха «Смерть поэта» не мог сделать оскорбленье,— пытался успокоить хозяин лавки разбушевавшегося посетителя.
Колюбакин опешил. Только что белое, с налитыми гневом глазами лицо его вдруг залилось краской стыда, солдат растерянно начал извиняться:
— О, простите меня, простите! Я слышал, что автор стихов «Смерть поэта»,— гусарский корнет, а на вас мундир Нижегородского драгунского полка,— Колюба-кин подошел ближе, и Лермонтову показалось, что он собирается заключить его в объятья. Поэт с опаской отступил: такой если прижмет в порыве «нежной» страсти, косточки затрещат. А Колюбакин, словно ничего между ними не произошло, заговорил:
— И хорошо, что вы попали на Кавказ. Вы многому здесь научитесь, многое поймете. Кавказ лечит от всего порочного нашу молодежь. Здесь и началось мое настоящее воспитание. Избалованным, легкомысленным юношей попал я сюда и прошел школу у своего товарища по цепи — русского солдата. От него получил закал человечности. Кто видел солдат только в строю, тот их не знает. Надо есть, спать с ними, быть в карауле, лежать в морозную ночь в секрете, идти плечо в плечо в атаку...
Не только Лермонтову, но, наверное, и каждому не по нраву пришлась бы такая фамильярность. Назидательность тона младшего по чину непозволительна нигде, тем более в армии. Но Михаил Юрьевич, не зная почему, подумал: «Да ведь правильно он говорит. Давно на Кавказе, многое пережил и немало знает. Почему же его не послушать?»
— Вы, вероятно, читали у Марлинского о терпении, бескорыстии и храбрости русского солдата. О том, как он, защищая наше отечество, лезет в огонь очертя голову. Когда представишь неутомимость его в походах, бесстрашие в осадах и битвах, так чудно уму и сердце радуется! И кто первым описал?.. Мой друг Бестужев!.. А кто второй?.. Вы — Лермонтов! Я читал ваше «Бородино». Вы превосходно воздали должное русскому солдату...
