Иоаким Кузнецов - На холмах горячих
вас отмечу».
Николай Васильевич видел, с каким нетерпением ожидал Александр Александрович приказа о назначении его на правый фланг Линии, где шли горячие бои с горцами. Он мечтал сделать все возможное, чтобы отличиться в сражениях и получить первый офицерский чин, дающий право на прощение «старых грехов» и выход в отставку...
И вот теперь, через два года, перед Майером на диване лежал его ставропольский друг. Он получил офицерский чин. Но какой ценой? Дважды на Кубани был ранен. До предела истощенный организм не мог сопротивляться болезням. Скулы обтянуты землистого цвета кожей. Глядя на Бестужева, Майер удивлялся, как может человек, перенесший такие муки и страдания, все-таки остаться живым. Мало того, заниматься украдкой литературой, а на фронте сражаться с неприятелем в смертельных атаках. Поистине всесилен, велик человек!
Николай Васильевич поправил одеяло, сползшее с впалой груди Бестужева, взял костлявую руку, сосчитал пульс: «Ничего, друг. Мы еще поборемся за твою
жизнь...»
В Петербурге вскоре узнали, что прапорщик Бестужев был отпущен генералом Вельяминовым на лечение в Пятигорск и живет на квартире доктора Майер а, того самого, о котором поступило два тайных донесения. Бенкендорф обратился к главнокомандующему войсками на Кавказе барону Розену со специальным отношением:
. «Государь император, получив достойным образом сведения о неблагонамеренном расположении находящегося на службе во вверенном вам Отдельном Кавказском корпусе государственного преступника, хотя не изволит давать сведениям сим полной веры, не менее того изъявил высочайшую волю, дабы вы... приказали внезапным образом осмотреть все его вещи и бумаги и о последнем уведомить меня для доклада Его Императорскому Величеству».
23 июля из Тифлиса в Пятигорск приехал кавказский военный полицмейстер подполковник Казасси, полный, с маленькими усиками под прямым носом, с холеным властным лицом. 24 июля рано утром, когда Маейр и Бестужев были еще в постели, в квартиру внезапно вошли сам Казасси, недавно назначенный пятигорский комендант полковник Жилинский и жандрамский ротмистр Несмиянов.
— Господин прапорщик, покажите ваши вещи и бумаги!— сказал Казасси.
Бестужев, накинув халат, показал. Прибывшие внимательно осмотрели чемоданы и саквояж, рылись в белье, прощупали подкладку и швы обмундирования.
перелистали все книги, рукописи и письма, вчитываясь в содержание.
Особенно старался найти что-либо недозволенное Несмиянов. В его руках оказались два письма Ксенофонта Полевого, в одном из которых сообщалось о высылке Бестужеву шляпы, изготовленной по заказанной мерке, и книг «Миргорода» Гоголя, «Записок» Данилевского и повести Павлова. Несмиянов подал Казасси письма с радостной улыбкой.
Подполковник неторопливо прочитал письма, загадочно вымолвил:
— Сие любопытно! А где же шляпа?
— Вот, ваше благородие,— снял с гвоздя серую шляпу Несмиянов и услужливо преподнес военному полицмейстеру.
— Подобного рода шляпы носят карбонарии,— осмотрев ее, он пытливо уставился на Бестужева.— Зачем военному человеку шляпа гражданского покроя,' очень напоминающая карбонариев?
— Именно гражданская, военному человеку она ни к чему. Это мне прислали из Петербурга сию шляпу,— поспешно вмешался в разговор Майер. Он опередил Бестужева, зная, что если его друг признается, то злополучная «улика» может навлечь на него серьезные неприятности, вплоть до разжалования в рядовые и, быть может, возвращения в Сибирь.
— Вы подтверждаете, что это не ваша шляпа?— спросил полицмейстер, пристально следя за выражением лица «государственного преступника».
— Да, подтверждаю!”—смело ответил Бестужев.
Казасси в задумчивости, закинув руки за спину, прошелся раза два по комнате, что-то соображая, остановился у стола:
— Письма Полевого и шляпу мы изымаем для дальнейшего расследования. А вы, господа, садитесь за стол и дайте подписку о сохранении обыска в тайне.
Взяв подписку, письма и шляпу, блюстители порядка и спокойствия удалились, едва скрывая разочарование...
О результатах обыска Казасси донес Вельяминову. В своем рапорте он писал, что «при осмотре вещей и бумаг, принадлежащих государственному преступнику прапорщику Бестужеву, коий проживает в выше озна-
ченной квартире, обнаружено письмо, в коем сообщается о высылке шляпы цвета карбонарийского. И шляпа та обнаружена тоже. Но прапорщик Бестужев от нее отказался, а доктор Майер признал, что она его. Сие настораживает...»
Казасси просил Вельяминова принять меры «пресечения с целью разобщения опасной связи указанных выше лиц» и донести по своей инстанции военному министру о принятых мерах пресечения.
Вельяминов, получив рапорт полицмейстера, задумался. Он глубоко уважал доктора Майера за глубокое знание медицины, светлый ум, передовые взгляды. Ценил он и Бестужева: несмотря на то, что последний был «государственным преступником», представил его к производству в прапорщики «за отличия в храбрости, сообразительности в сражениях, умение вдохновить личным примером и повести за собой нижних чинов на победу».
Вельяминов понял, что этих лучших людей надо было спасать. По приказу Вельяминова Бестужев был переведен в Тифлис, в распоряжение барона Розена, который просил накануне отобрать из войск Линии самых храбрых, сообразительных офицеров для назначения в гарнизоны на побережье Черного моря, где стало за последнее время неспокойно. Вельяминов удалил из Пятигорска и своего доктора — пока временно, на зиму, в Темнолесскую крепость, подальше от голубых мундиров и донес по своей инстанции «о мерах пресечения».
Как потом стало известно, Бестужев прожил в Тифлисе до февраля 1837 года. У князя Чавчавадзе, куда он пришел проститься перед отъездом, Александр Александрович увидел всю семью в трауре. Сам князь был бледен, молчал, дочери его были бледны и чем-то расстроены.
— Что случилось?—тревожно спросил Бестужев.
— Погиб Пушкин от раны на дуэли,— дрогнувшим голосом ответила Нина Александровна.
С поникшей головой Бестужев поднялся к монастырю на горе Мтацминда, где в каменном гроте была могила его друга. Войдя в грот, он увидел на постаменте бронзовую фигуру коленопреклоненной скорбящей женщины, а ниже на камне с одной стороны высеченную надпись «Здесь покоится прах Грибоедова», с другой — «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской. Но для
чего тебя пережила любовь моя? Незабвенному его Нина».
Бестужев заказал в монастыре панихиду о трагически погибших друзьях Грибоедове и Пушкине, и когда служитель басовито пропел «За убиенных Александра и Александра», спазм перехватил горло. «Теперь очередь за третьим Александром»,— подумал Бестужев с горечью.
Ночь он провел у своего приятеля, переводчика штаба Особого Кавказского корпуса, молодого азербайджанского поэта Мирзы Фатали Ахундова. Ахундов, тоже узнавший о гибели Пушкина, в эту ночь не ложился: на родном языке он писал элегию на смерть великого русского поэта.
Бестужев попросил написать Ахундова. русский подстрочник к стихотворению. Александр Александрович перевел элегию на русский язык и посоветовал Мирзе Фатали отправить ее в издательство, в Россию...
НОВЫЕ ВСТРЕЧИ
В середине мая 1837 года санитары Пятигорского военного госпиталя сняли с повозки и принесли в приемный покой офицерского корпуса корнета Лермонтова. Вслед за носилками нес саквояж с вещами слуга Михаила Юрьевича, крепостной дядька Андрей Иванович Соколов.
Корнета осмотрел главный врач Яков Федорович Ребров.
— Милостивый государь, ваш ревматизм будем лечить ваннами после того, как пройдет обострение. А пока припарки из настоев трав и питье минеральной воды,— весело улыбнулся доктор и подозвал ординатора Барклая де Толли:
— Возьмите пациента в свою палату. После улучшения разрешите господину корнету прогулки. Это укрепит его ноги и ускорит выздоровление-
События нескольких предшествующих месяцев круто изменили жизнь поэта. О стихотворении «Смерть поэта», написанном в связи с гибелью А. С. Пушкина, ходившем в списках по всему Петербургу, стало известно Николаю I. Прочтя стихотворение, царь возмутился: «Бесстыдное вольнодумство, более чем преступное». Поэта подвергли унизительному обыску и допросу, после чего он был посажен на гауптвахту.
25 февраля военный министр Чернышев донес Бенкендорфу:
«Государь император высочайше повелеть соизволил JI-гв. Гусарского полка корнета Лермонтова за сочинение известных вашему сиятельству стихов перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк...»
По дороге на Кавказ, к месту службы в Нижегородском драгунском полку, Лермонтов сильно простудился: весна была капризной, метели сменялись оттепелью с дождем, порывистый холодный ветер рвал шинель, мерзли ноги, обутые в легкие шевровые сапожки. В Ставрополе заехал к дядюшке, женатому на двоюродной сестре матери Михаила Юрьевича, генералу Петрову. Павел Иванович, хорошо знавший Мишу по первым приездам на Кавказ, встретил племянника радушно. Увидев, что лицо его пылает жаром, немедленно отвез в Ставропольский военный госпиталь. Там ревматического больного лечить отказались, ссылаясь на то, что ему помогут только минеральные ванны, и посоветовали генералу Петрову направить родственника в Пятигорск...
