Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы
Он не обратил никакого внимания на незнакомые ему лица, подбежал прямо к князю и затрещал:
— Я… я… не мог шкажать, что вежу фрак к Шарра… ма-магажин-то ведь жаперт нынче… Мы и не шоображили с тобою!.. Да ты не бойшя, я во-вот что жделал: ве-велел принешти шебе шубу в шпальню, надел фрак, на него шубу… жакуталшя и вышел… никто не видел… Что это? Жавтрак? Я голоден… отлично!..
— Позволь тебе представить, Николай Сергеевич, моих друзей! — нисколько не смущаясь, важно и спокойно сказал князь.
— О-очень рад! — крикнул Кокушка. И вдруг подскочил к Зацепину и, нагнувшись к его сабельке, спросил:
— Это какой у ваш орден?
Тот ответил.
Затем Кокушка покосился на Колым-Бадаева.
— Ка-какое лицо! — как бы про себя сказал он.
А потом, уже прямо обратясь к киргизу, спросил его:
— Вы… вы китаец?
— Нэт, зачем китаэц, — видимо, несколько обиженно отвечал тот.
Князь вмешался.
— Мой старый сослуживец и друг, господин Колым-Бадаев, киргизского происхождения. Его отец был султаном всех киргизов, понимаешь, и он сам тоже султан.
— Шу-лтан! — протянул Кокушка. — Это, это только у турок шултаны!.. Не надуешь… дудки!..
— Нет, друг мой, и у киркизов султан, а если ты не знаешь, так тебе же хуже… я вовсе не шучу!
Кокушка несколько опешил.
— Пра… правда, что вы шултан? — спросил он Колым-Бадаева.
— Да, ыстынная правда! — важно отвечал тот.
Кокушка поверил, и с этой минуты выказывал Колым-Бадаеву, несмотря на невольно смущавшее его лицо, видимое почтение.
— А Ле-Леночка?! — крикнул он, окончив завтрак. — Что же ее нет, можно мне к ней?
— Никак нельзя! — строго сказал князь. — Разве ты не знаешь, что жених не должен видеть невесту перед венчанием… увидишься с нею в церкви.
Кокушке очень хотелось пойти к княжне для того, чтобы, как вчера, целовать ее; но он чтил обычаи и потому на слова князя сказал:
— Да… да, это правда… Когда же мы едем?
— А вот сейчас… Ведь ждать нечего — не так ли?
Колым-Бадаев и Зацепин с ним согласились.
— Так мы вот как! Я поеду с женихом, а вы сопровождайте невесту… Я сейчас…
Он направился в комнату дочери. Она была уже готова. Она сделала все, как приказал отец. На ней было белое шелковое платье, которое она подобрала, а сверх него надела длинную ротонду. Цветы и вуаль были уложены в картонку. На голове у нее была шляпка.
Таким образом, она могла выйти на подъезд и ехать, не обратя на себя ничьего внимания.
Она казалась спокойной, даже чересчур спокойной.
— Я готова, — произнесла она, увидев входившего отца.
— И мы готовы, сейчас едем… я с Кокушкой… а с тобой поедут Зацепин и Колым-Бадаев.
— Кто такой Колым-Бадаев?
— Тоже мой старый товарищ; да, ведь ты его не знаешь! Ну, это все равно…
Она медленно поднялась с кресла, захватила картонку.
— Подожди немножко… минуты две! — остановил ее князь. — Дай нам сначала выехать с Кокушкой.
Он еще раз взглянул на нее, потом как будто что-то вспомнил, подошел к ней.
— Леночка! — сказал он, и голос его дрогнул.
— Что, папа? — спросила она.
— Леночка, конечно, свадьба эта у нас немного странная, но… (он сделал рукою выразительный жест) — что уж тут!.. Знай одно, что я от всего моего сердца желаю тебе счастья.
Она с изумлением на него взглянула и еще с большим изумлением увидела, как из вытаращенных его глаз вдруг закапали слезы.
— Леночка! — прошептал он таким голосом, какого она еще никогда у него не слыхала.
Он привлек ее к себе, крепко поцеловал, а затем стал крестить. Она не шевелилась. Она глядела на него почти совсем бессмысленно.
— Ну, с Богом! — крикнул он, вынув платок, быстро вытер им глаза и ушел.
Через минуту он садился с Кокушкой в карету.
Княжна подождала немного и вышла из своей комнаты прямо в переднюю.
Зацепин поздоровался с нею и представил ей Колым-Бадаева. Она кивнула головою, не промолвив ни слова, даже не подняла глаз на своих спутников.
Хохол отпер дверь. Она медленно спустилась с лестницы, держась за перила, затем порывисто бросилась в угол кареты, закрыв себе лицо воротником ротонды. Зацепин поместился рядом с нею, Колым-Бадаев напротив.
XVIII. КОКУШКИНА СВАДЬБА
Князь счел нужным преподать Кокушке некоторые советы, как следует ему держаться в церкви. Но жених его слушал рассеянно.
— Да ты слышишь, любезный друг, что я тебе говорю?
— Шлышу… шлышу, отвяжишь, княж!
— Не отвяжись, а то, если ты себе что-нибудь такое позволишь, так ведь священник остановит венчанье… Что тогда будет?
— А я без тебя ж-жнаю, как мне держать шебя, не тебе меня учить… дудки!.. — сердито объявил Кокушка и принял такой важный вид, что князь с невольной улыбкой глядел на него. С каждой минутой он, очевидно, проникался все больше и больше торжественностью и важностью своего положения.
Во всю продолжительную дорогу он упорно молчал и только время от времени разглаживал себе на руках перчатки. Всего раз, во время этого занятия, он изменил своей торжественности.
— Ло-лопнула! — вдруг завопил он.
Князь, тоже ушедший в различные мысли, даже вздрогнул.
— Что такое, что?
— Ло-лопнула, проклятая! — повторял Кокушка, ерзая на месте и показывая свою перчатку. — Ка-как я теперь буду?..
— Ничего, это незаметно! — успокоил его князь.
Тогда жених снова погрузился в торжественное молчание и неподвижность, только иногда искоса взглядывал на перчатку. Под конец она стала неудержимо притягивать его внимание. Он разглядывал лопнувшее место, вытягивал его, разглаживал, вертел по нему пальцем и кончил тем, что провертел огромную дырку.
Наконец карета остановилась среди глухого, почти уже загородного захолустья, у церковной ограды.
Кокушка в сопровождении князя важно направился на паперть. Их уже ждали. Церковь была открыта; навстречу им вышел маленький старичок в длинном пальто с собачьим воротником.
Кокушка видел, как князь ему сказал что-то, и старичок, согнувшись, рысцою побежал через двор, по густо выпавшему и хрустевшему снегу. Князь и Кокушка вошли в пустую, холодную, несколько мрачную церковь.
— Хо-хо-хороша встреча! — обиженно и грустно проговорил Кокушка. — На шамых бедных швадьбах и то бывают певчие!
— А зато посмотри, какое освещение! — сказал князь, показывая ему иконостас.
Кокушка взглянул, свечей зажжено было много, и он несколько успокоился.
Вот стукнули двери — это приехала княжна со свидетелями. Она опиралась на руку Зацепина. Жених взглянул на нее и так и замер.
«В шляпке, вся в черном — что же это такое? — подумал он. — Невеста без флердоранжев, без вуали, не в белом платье!..»
Он соглашался на все, примирялся со всем, но с этим примириться не мог. Он подошел к князю и отчаянным, но решительным шепотом объявил ему:
— Яш че-черной венчатьша не стану!
— Да ты взгляни хорошенько!
Зацепин снял длинную ротонду княжны. Колым-Бадаев открыл картонку — княжна превратилась в настоящую невесту с флердоранжами, вуалем, в белом платье.
Жених просиял, отошел в сторону, вытянулся и принял самый горделивый, важный вид. Если бы не чересчур уже круто завитые волосы и не странные глаза, он сошел бы за очень исправного жениха. Несмотря на слишком короткую фигуру, в нем была известная доля представительности, черты его лица, особенно в профиль, были красивы.
Появился священник с причтом. Кокушка не изменял своей торжественной позы. Пристально взглянув на него, а потом на дочь, князь должен был убедиться, что все обстоит благополучно.
Теперь единственная вещь смущала жениха — а вдруг как не будет розового атласа им под ноги? Розовый атлас оказался. Он сам видел, как причетник принес его. Тогда он совсем успокоился, по временам только немножко обдергивался и искоса поглядывал на «Ле-Леночку».
Но она на него не смотрела. Она глядела прямо перед собою своими большими черными, широко раскрытыми глазами. Ее короткая верхняя губка с усиками по временам вздрагивала. Она была очень хороша, и Кокушка начинал чувствовать себя на седьмом небе. Он ждал той минуты, когда при всех ее поцелует.
«Во-во-вот, — думал он, — шмеялишь вше, го-го вори-ли, что у меня жена будет штарая баба, а на вот какая крашавица — меня не проведешь — дудки!»
Взошли на клирос и расписались в церковных книгах. Все обошлось в глубочайшей тишине и полном спокойствии.
Наконец из алтаря показался священник, пожилой, бледнолицый человек с коротко обстриженной бородою, глядевший совсем безучастно и каждым своим движением показывавший, что ему ни до кого нет дела, что он, собственно, никого даже и не видит.
Вот уже аналой поставлен посреди церкви, зажжены свечи, разостлан розовый атлас.
