Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы
Князь взял, пересчитал — шесть тысяч. Шесть тысяч наличными — это теперь как раз кстати. Ведь их легко могло и не быть, а менять какой-нибудь билет было пока более чем затруднительно. Князь вот уже три дня как обдумывал, где же он достанет денег на устройство свадьбы, на все необходимые расходы и на самое первое время — а тут эти шесть тысяч! За глаза довольно.
— К-к-когда же швадьба? — вдруг спросил Кокушка.
— Завтра! — ответил князь.
— Ка-как жавтра?!
— А так, следовало бы сегодня, да никак не успеем, а завтра непременно.
— У Ишакия? — спросил Кокушка.
— У какого Исакия?
— Я хочу в шоборе.
— Не хочешь ли ты с музыкой и с процессией по Невскому? — сердито крикнул князь и так взглянул на Кокушку своими вытаращенными глазами, что тот растерялся, смутился и даже стал дрожать.
— Ка-как же это? Неужели я буду венчаться беж вшякой пышности?
— Я вот что тебе посоветую, умница: садись и пиши приглашения всем своим родным, всем своим знакомым, да скорее, потому что к вечеру будешь в сумасшедшем доме!
Он обстоятельно, как объясняют ребенку, стал доказывать Кокушке, что свадьба должна быть тайком, не то родные помешают.
— Да неужели ты сам этого до сих пор не понял?
— По-понимаю… Только как же это?
Он грустно опустил голову. Он всегда мечтал о том, что его свадьба будет настоящим торжеством, о котором долго все станут потом говорить.
— Что же это я бу-буду венчаться, ка-как какой-нибудь мещанин! — отчаянно завопил он.
— Ты будешь венчаться, как герой романа! — сказал князь.
Он стал объяснять ему, что такая свадьба, таинственная, — это еще лучше всех торжеств, что так венчались многие самые знатные люди, даже короли, что о такой свадьбе во всех газетах напишут.
Мало-помалу отчаяние Кокушки стихло, и даже лицо его засияло блаженством.
— А по-пошле швадьбы мы куда же?
— Сюда, ко мне покуда, а потом вы поедете за границу.
— Жа границу? Это хорошо! А ша-шампаншкое, надеюшь, будет?
— Сколько хочешь! — засмеялся князь.
— И го-гошти будут какие-нибудь?
— Будут! Успокойся, все будет, останешься доволен.
— Ну, отлично! Где же Ле-Леночка? — наконец вспомнил Кокушка.
— Она у себя, если хочешь видеть ее, пойди.
Кокушка кинулся в комнату княжны. Дверь была незаперта. Он влетел к ней. Она сидела у себя перед столом и что-то писала. Лицо ее за эти дни сильно побледнело, глаза смотрели устало и, видимо, были заплаканы.
— Ждраштвуйте, не-невешта! — крикнул Кокушка, подбегая к ней и хватая ее руку.
Она вздрогнула, но не отняла руки. Кокушка чмокнул.
— Жнаете… ведь жавтра швадьба наша… Я-я бра-бра-та надул, меня не проведешь… дудки!.. Жавтра швадьба тайком, тайком — как в романе… Так даже короли венчаются…
Княжна сидела, опустив голову, не говоря ни слова.
— Что же вы молчите… ражве вы не-недовольны, Ле-Леночка? По-поцелуйте меня… это мо-можно теперь… Я тебе буду говорить «ты» и ты мне говори тоже. Поцелуй меня, Ле-Леночка!
Она не шевелилась. Он ее обнял и стал целовать своими мокрыми губами. Лицо его все краснело, он все целовал… Наконец она вскрикнула, оттолкнула его, схватилась за голову и убежала. Он погнался за нею. Князь остановил его.
— Что такое? Что?! — спросил он.
— Не-не жнаю… я ее целовал, ведь я имею право, а она молчит, как рыба, и вдруг убежала, бу-будто я укушил ее… я не кушаюшь! Что же ш княжной, шпраши ее?
— А вот что, друг мой, подожди целоваться — женись прежде, а потом успеешь! Поезжай к себе, будь умен и осторожен, а завтра ровно в два часа, слышишь, ровно в два часа сюда и не в своем экипаже, а на извозчике…
— По-понимаю!
Он схватился за шляпу, но вдруг остановился.
— В чем же я буду ве-венчаться — в мундире, надеюшь?
— Нет, во фраке, в мундирах теперь не принято…
— Ты наверно это жнаешь?
— Говорю тебе, наверно! И потом — мундир — ведь это опять обратить внимание… понимаешь: тайна!
— Да, да! — задумчиво прошептал Кокушка. — Так я, значит, во фраке прямо приеду к тебе в два часа?
— Прямо во фраке и приезжай, а главное, осторожнее, чтобы на фрак твой не обратили внимания.
— Так я его в ужелок… шкажу, что к Шарра вежу переделать!
Кокушка уехал. Перед обедом, встретясь с братом, он как ни в чем не бывало, с самой скромной физиономией и только несколько бегая глазами, подал ему ключ.
— Во-вот твой ключ, вожьми!
— Какой ключ?
Владимир даже забыл совсем — так он был в этот день рассеян.
— Ключ от ящика!
— Ах да, хорошо!
Кокушка быстро вынул из кармана платок, закрыл им себе лицо и стал сморкаться. Но дело в том, что он, в сущности, не сморкался, а фыркал. Его так и разбирал смех, и он про себя думал и повторял:
«Провел дурака, провел, а меня не проведешь, дудки!.. Что-то ты жавтра шкажешь?!»
После обеда он ушел к себе и весь вечер сидел, раскрашивая какие-то картинки. Бог весть, о чем он думал, но только, очевидно, думал о многом, так как по временам бросал кисточку, начинал сопеть, а потом улыбался.
XVII. ВСЕ ГОТОВО
Все было решено, приготовлено и устроено. Князь сначала думал поступить совсем иначе. По первому его проекту молодые сейчас после венца должны были поехать на станцию железной дороги и отправиться за границу. Но эту мысль он давно оставил. Он находил теперь, что незачем подвергаться излишним тратам, что нисколько не следует скрываться, прятаться, бежать. Ведь все дело в том, чтобы их обвенчать. А раз они обвенчаны — то и все сделано, видимой противозаконности никакой.
Конечно, если бы Горбатовы вздумали затеять дело, то ему не избегнуть некоторых неприятностей; но он всегда может вывернуться, а главное — ведь они никогда не затеют дела.
Он до последней минуты не верил в возможность получить до свадьбы Кокушкины деньги. Он предполагал, что ему предстоят длинные переговоры и неприятные объяснения. Но вот все эти ценные бумаги, более чем на пятьсот тысяч, в его бюро.
По отъезде Кокушки он позвал дочь, отпер при ней бюро и показал ей эти бумаги.
— Вот вся твоя будущность! — сказал он ей. — Это Кокушкино состояние! Ведь я говорил тебе — напрасно ты его за дурачка считаешь, нет, я тебе скажу, он ловкий малый. Сказал: добуду все мои деньги — и добыл.
Княжна еще не пришла в себя от Кокушкиных поцелуев, но все же она с невольным любопытством подошла к бюро.
— Сколько же здесь? — растерянно спросила она.
— Много, Леночка, много! Если будешь благоразумна — на всю жизнь хватит, а и не на всю жизнь, так ничего… У него впереди от отца наследство… А отец человек совсем больной, проживет недолго. Говорят, долгов много, да все же ведь и состояние громадное, что-нибудь да останется… ведь у них какие имения!..
— Как же теперь эти деньги? — опять спросила княжна.
— А так, пока все не кончится, будут здесь у меня в бюро лежать в полной сохранности.
— Не бойся, не пропадут, и я вас не ограблю, — прибавил он. — Да, вот что самое лучшее, вот видишь — я запру, а ключ возьми ты.
Он вспомнил, что, на всякий случай, у него есть второй ключ от этого ящика.
— Видишь, ключик маленький, хорошенький, надень его себе пока на шейную цепочку, так будет верней… Пойди-ка сюда!
Она машинально подошла к нему. Он запустил ей свои толстые пальцы за воротничок, вытянул тоненькую золотую цепочку с крестом, расстегнул замочек, надел ключ.
— Вот так! А теперь, Леночка, советую тебе успокоиться и завтра быть молодцом… Подумай, ведь необходимо, чтобы все сошло гладко. А ты что же такое? Ну, зачем ты это сегодня такой крик подняла?.. Что он целоваться стал — велика важность!..
Она наконец подняла на отца глаза. В ее взгляде сверкнула злоба.
— Да уж пошла на все это, — проговорила она, — так назад нечего возвращаться. Я сама на себя сержусь, что сейчас вот не выдержала. Этого больше не будет.
— Ну и молодец!
— А как же Нетти? — вдруг спросила княжна.
Нетти была эту зиму помещена в пансион, где она жила всю неделю, но на праздники ее брали домой, и она должна была прийти именно в этот вечер.
— Я заеду в пансион, свезу ей всяких лакомств и попрошу, чтобы ее оставили на этот раз. А через неделю она может вернуться, к тому времени, надеюсь, у нас все будет устроено.
Он так и сделал. Еще накануне, нарочно придравшись к какому-то вздору, он раскричался на горничную, которая, по его мнению, была при теперешних обстоятельствах излишней и могла, пожалуй, оказаться даже очень вредной. Он так рассердил ее, что она сама отказалась от места и уже вечером уехала со своими пожитками.
В доме оставались всего только его верный хохол, бывший денщик, поверенный всех проделок барина, да на кухне старуха-кухарка, женщина совсем глупая, жившая в доме всего недели две и даже и ходу-то почти не знавшая в господские комнаты…
