Валерий Замыслов - Иван Болотников
А в доме Григория Соломы хлопотали пуще прежнего. Досужие казачки, пришедшие к Домне Власьевне на помощь, выметали, скребли, мыли и обряжали избы, варили, жарили, парили и пекли снедь, готовили на столы пиво, меды, вина.
Вскоре пришел час и девичника. Любава, собрав подружек, прощалась с порой девичьей. Закрыв лицо платком, пригорюнившись, пела печальные песни. Глянув на мать, запричитала:
— Матушка, родимая! Чем же не мила тебе стала, чем же душеньке твоей не угодила? Иль я не услужлива была, иль не работница? Аль я сосновый пол протопала, дубовы лавки просидела?..
Домна Власьевна всхлипывала, да молчала. Девки же, расплетая Любавину косу, приговаривали:
— Не наплачешься за столом, так наревешься за муженьком. Погорюй, погорюй, подруженька.
— Уж не я ли пряла, уж не я ли вышивала? Не отдавай, матушка, мое делорукодельице чужим людям на поруганьице, — еще пуще залилась слезами Любава.
— Пореви, пореви, подруженька. Пореви, краса-девица. День плакать, а век радоваться, — говорили девки, распуская невестины волосы по плечам.
В сенцах вдруг послышался шум; распахнулась дверь, и в светлицу вступил добрый молодец, принаряженный малый дружка Нечайка Бобыль. Поклонился Домне Власьевне, поклонился Любаве, поклонился девкам и молвил:
— Молодой князь Василь Петрович кланяется молодой княгине Любаве Григорьевне и шлет ей дар.
Любава поднялась с лавки, поклонилась дружке и приняла от него шапку на бобровом меху, сапожки красные с узорами да ларец темно-зеленый. Шапка да сапожки Любаве понравились, однако и виду не подала, продолжая кручиниться.
— А что же в ларце, подруженька? — спросили девки.
— Ох, не гляжу, не ведаю. Не надо мне ни злата, ни серебра, ни князя молодого, — протяжно завела Любава.
— Открой, открой, подруженька! — закричали девки.
Любаве же самой любопытно. Подняла крышку и принялась выкладывать на стол украшения: перстни, серьги, ожерелье… Девки любовались и ахали:
— Ай да перстенек, ай да сережки!
Но вот девки примолкли: Любава вытянула из ларца тонкую, гибкую розгу.
— А это пошто?.. — осердилась Любава и обернулась на застывшего у дверей Нечайку.
Дружка ухмыльнулся и важно, расправив богатырскую грудь, пробасил:
— А это, княгинюшка, тебя потчевать.
— Меня?.. За какие же грехи?
— За всяки, княгинюшка. Особливо, коль ленива будешь да нравом строптива.
— Не пойду за князя! — притопнула ногой Любава. — Не пойду! Так и передай Ваське, — забывшись, не по обряду добавила она.
Но Домна Власьевна тотчас поправила:
— Уж так богом заведено, Любавушка. Муж жене — отец, муж — голова, жена — душа. Принимай розгу с поклоном.
— Уж коль так заведено, — вздохнула Любава и отвесила дружке земной поклон. — Мил мне подарок князя.
Чуть погодя наряженную Любаву, под покрывалом, повели под руки из светелки в белую избу и усадили на возвышение перед столом, накрытым тремя скатертями. Подле уселись Григорий Матвеич и Домна Власьевна, за ними сваха, «сидячие боярыни», каравайники, свечники, «княгинины» подружки.
Поднялась сваха, молвила:
— Ступай к жениху, дружка. Пора ему ехать за невестой.
Дружка тотчас поспешил к «князю». Тот ждал его в своем курене. Посаженный отец Гаруня и посаженная мать Настасья Карповна, с иконами в руках, благословили жениха и повелели ему идти к невесте. У «княгининых» ворот пришлось остановиться: они были накрепко заперты.
— Пропустите князя ко княгинюшке! — закричал набольший дружка Болотников.
— Уж больно тароваты! — закричали за воротами девки. — Много ли вас да умны ли вы?
— Много, молодец к молодцу. И умны!
— Ах, хвастаешь, дружка! Возьмем и узнаем, в разуме ли ты. Ну-ка разгадай: стоит старец, крошит тюрю в ставенец.
Первую загадку дружка угадал легко:
— Светец да лучина, девки!
— Вестимо… А вот еще: родился на кружале, рос, вертелся, живучи парился, живучи жарился: помер — выкинули в поле; там ни зверь не ест, ни птица не клюет.
Над второй загадкой дружка призадумался. Минуту думал, другую и наконец молвил:
— Горшок, девки!
— Вестимо… А ну-ка последнюю: сивая кобыла по торгу ходила, по дворам бродила, к нам пришла, по рукам пошла.
Над третьей загадкой дружка и вовсе задумался. А девки стоят за воротами да посмеиваются:
— Как в лесу тетери все чухари, так наши поезжане все дураки.
Повернулся дружка к поезду: авось кто и разгадает; но поезжане носы повесили. Мудрена загадка! Так бы и довелось дружке срам принять, да тут сваток выручил; молча соединил он руки кольцом и затряс из стороны в сторону.
— Сито, девки!
Девки перестали насмехаться, выдернули засов, распахнули настежь ворота. Поезжане прошествовали к белой избе. Свахи обменялись пряником и пивом, а набольший дружка поднес «княгине» одежду.
— Что говорено, то и привезено.
Жених с поклоном ступил к свахе, сидевшей рядом с невестой.
— Прими злат ковш, сваха, а место опростай!
— Ишь ты, — улыбнулась сваха. — Уж больно ты проворен, князь. У меня место не ковшевое, а столбовое.
Жених вновь повторил свою просьбу, но тут ему ответил один из невестиных дружек:
— Торгуем не атласом, не бархатом, а девичьей красой.
— Славно, дружка! Сказывай, сколь стоит девичья краса? Не поскуплюсь!
— Куницу, лисицу, золотую гривну да ковш вина! — хором закричали дружки, каравайники, свечники и «сидячие боярыни».
— Для такой красы ничего не жаль. А ну, дружки, одари княгиню! весело прокричал «князь».
И одарили!
Сваха Агата уступила место жениху. Два казачонка протянули между новобрачными красную тафту, чтоб прежде времени друг друга не касались. На стол же подали первое яство. Батюшка Никодим начал молитву, а Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили чесать и «укручивать» невесту.
Сваха Агата заплела невестины волосы в косы, перевив их для счастья пеньковыми прядями. Молвила строго да торжественно:
— Кику княгине!
Кику подали «Сидячие боярыни». Сваха приняла и надела ее на голову невесты.
А за столами становилось все гомонней. Посаженный отец Гаруня похваливал молодых да все чаще и чаще прикладывался к чарке.
— Гарная у тебя будет жинка, князь. Живи да радуйся. Мне б твои лета. Лихой я был парубок, ох, лихой!
Васюта и снеди не пробовал, и к чарке не прикасался, и в разговоры не вступал: все это дозволялось лишь после венца. А теперь сиди молчком, поглядывай на гостей да красуйся.
— Да ты и теперь хоть куда! — подтолкнув деда, молвил сват Секира.
— Э, нет, хлопец, не тот стал Гаруня. Помни, Устимко: до тридцати лет греет жена, после тридцати — чарка вина, а после и печь не греет. От старости зелье — могила, — сокрушенно высказал Гаруня.
— Складно речешь, дед, — крутнул головой Секира. — Так-то уж никто тебя и не греет?
— Никто, хлопец.
— А чего ж чару тянешь?
— А як же без чары, хлопец? — подивился дед. — Чара — последняя утеха. Один бес, помирать скоро.
— Вестимо, дед. Помирать — не лапти ковырять: лег под образа да выпучил глаза, и дело с концом. Помирай, дедко!
— Цьщ, собачий сын! — осерчал Гаруня. — Я ишо тебя переживу, абатура! Не тягаться тебе со мной ни вином, ни саблей. Башку смахну — и глазом не моргнешь. Айда на баз, вражина!
Секира захохотал, крепко обнял деда.
— Вот то казак, вот то Муромец! Люб ты нам, дедко, Так ли, застолица?
— Люб! — закричали казаки.
Гаруня крякнул и вновь потянулся к чаре.
Как только подали на стол третье яство, сваха Агата ступила к родителям невесты.
— Благословите, Григорий Матвеич да Домна Власьевна, молодых, вести к венцу.
Застолица поднялась. Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили молодых иконами и, разменяв «князя» и «княгиню» кольцами, молвили:
— Дай бог с кем венчаться, с тем и кончаться.
У крыльца белой избы стояли наготове свадебная повозка и оседланные кони. Повозка нарядно убрана, дуга украшена лисьими и волчьими хвостами, колокольцами и лентами. Невеста и свахи уселись в повозку, а жених, его дружки и отец Никодим взобрались на верховых лошадей. Они поехали в храм впереди «княгини», Никодим ехал и сетовал:
— Сказывал: храм надобен. Не послушали, святотатцы, стены рубить кинулись. А где ж я буду молодых венчать? Экой грех, прости, господи!
— Не горюй, отче. У себя в дому обвенчаешь, — успокаивал батюшку Болотников.
— Да то ж не храм, сыне! Ни врат, ни алтаря, ни аналоя! Нет в дому благолепия. Срамно мне молодых венчать, неслюбно им будет.
— Это им-то неслюбно? Да они в чистом поле рады повенчаться. Не горюй, отче! — весело произнес Болотников.
Ясельничий Нагиба стоял у «храма» и сторожил, чтоб никто не перешел дороги меж конем жениха и повозкой невесты. А батюшка уже был в своей избе, уставленной свечами и иконами. Глянул на венчальное подножие и аналой, сделанные наспех, вздохнул и застыл в ожидании у «врат».
